Любите ли вы Пруста?
Оригинал взят у inesacipa в Любите ли вы Пруста?
Хорошо, конечно, этот пост прозвучит после предыдущего, в котором я вожу мордой по столу самиздатовских куриц с их псевдоисторическим УГ. Как ответ на покусывания: "вам, Инесса, будет слишком сложной задачей прочесть мой роман". Хотя пост этот я начала писать давно, дабы развеяться от то и дело попадающихся мне графоманских симулякров мудрости. Не знаю, почему астрал подогнал мне комментарий от липучей самиздатовки. Не иначе как решил осчастливить меня иллюстрацией к еще не написанному посту.
Общей идеей которого должен был стать призыв отличать дутую заумь от истинной сложности. Многим кажется, что попасть в мейнстрим, а там и в классики, легко: пиши так, чтоб простому читателю ни хрена было не понятно - и выйдешь в дамки.
Когда я слышу попреки сегодняшнего читателя, обвиняющего в зауми даже тех авторов, которых мы в свое время воспринимали как легкое чтение, а нас - в снобизме, я вспоминаю, как продиралась сквозь Марселя Пруста, оставленного на больничной тумбочке в отделении "для спортсменов". Где мы, молодые и безмозглые, лечили свои вывихи и переломы, растяжения и бурситы. Любовные романы, бандитские детективы и Марсель Пруст.
Романы-детективы были проглочены еще в состоянии отходняка после того, как мою дельтовидную, трапециевидную и широчайшую подштопали (эх, знатно я тогда замахнулась! кабы не замахивалась, а шагала - штаны бы порвала), потом настала очередь Пруста. Навещать меня никто не навещал, книжек и мандаринов не носил (вытирает слезу жалости к себе), а держали в больницах долго. Три недели, четыре недели... Нафига? Да кто его знает, интенсивная терапия заканчивалась через неделю, швы снимали через две.
И все это время я, решив стать зашибенной интеллектуалкой (кому из тинейджеров этого не хотелось?), читала Пруста. Альтернатива, кстати, была нерадостная - ходить во дворик "расхаживаться" и слушать рассказы, кому какой бурсит вскрыли да сколько гноя выкачали. Почему-то в условиях больницы все становятся немного ипохондриками. Или не немного.
Но я намеревалась не поддаваться общим поветриям (как всегда) и под скрип извилин училась понимать фразы вроде: "Как есть геометрия в пространстве, так во времени есть психология; расчеты психологии не были бы точны, если бы мы не приняли во внимание Время и одну из форм, которую принимает забвение, забвение, силу которого я уже начал ощущать на себе и которое является мощным орудием адаптации к действительности, потому что оно постепенно разрушает в нас отживающее прошлое, находящееся в состоянии постоянной борьбы с адаптацией". О, эта фраза - предмет моей гордости. Многие ли поняли ее в двадцать? Хотите, объясню?
Прошлое, которое мешает нам адаптироваться - не что иное, как ригидность. Оно вступает в бой с новой информацией, подсовывая мозгу ту, что была завоевана в прошлых битвах с реальностью. Не понимая, что реальность изменилась, а значит, былые трофеи всего лишь музейный экспонат, человек пытается прикрыться этой истончившейся, изъеденной временем броней от новых снарядов и оказывает ранен. Порой тяжело и многократно.
Поэтому забвение и есть орудие, помогающее нам вернуться в окружающую действительность из воспоминаний, где мы были молоды, нежны и одновременно свирепы, действовали раньше, чем думали, а говорили больше, чем действовали. Может, мы и сегодня любим поболтать, зато и само понятие действия изменилось, и слово наше стало, наконец, действием, о чем мы мечтали в молодости, не зная, чем нам аукнется исполнение нашей мечты.
Психология времени - то самое облагораживающее действие, которое стирает краски с античных статуй. И хорошо, что стирает: благодаря раскраске они походят на дешевые глиняные поделки. Время же придает им вид небесных видений, несущих свою неземную красоту через мелкотравчатое мельтешение людей, а то и богов, которых эти статуи изображают. Вечно спящий и вечно юный Эндимион не подвластен пластам грязи, что наметают пески и реки времени, а вот легенда о нем - подвластна, и еще как.
Интересно, какую из легенд избрало бы наше время? Ту, где Селена родила от Эндимиона полсотни дочерей? Или ту, где Зевс пообещал прекрасному юноше исполнить любое желание, и Эндимион пожелал навеки уснуть? Или ту, где он получил от Зевса дар умереть, когда пожелает? Или миф о том, как Эндимион был вознесен Зевсом на небо, где влюбился в Геру, а она заменила себя тучей, после чего обманутый любовник облаков был низвергнут в Аид или погружен в вечный сон? Сейчас-то мы в основном слышим тот вариант, согласно которому богиня луны Селена сама усыпила Эндимиона, чтобы поцеловать спящего красивого юношу, а может, упросила Зевса исполнить любое желание Эндимиона, и тот пожелал себе вечный сон, совмещенный, однако, с бессмертием и юностью спящего тела.
Пожалуй, эпоха виртуальных забав выберет последнее: что может быть актуальнее желания выпасть из реала? Будь у пользователей такой шанс, к Селене бы выстроилась очередь: возьми меня в Эндимионы!
Так о чем бишь я? О Марселе Прусте. Вернее, о способности читателя (не говоря уж о способности писателя) извлекать многое из немногого.
Замечу а propos, что мои посты об извлечении старой информации и создании новой почти не пользуются спросом. Возникает ощущение, будто несколько давних читателей, сделав над собой гигантское усилие, доводит количество комментов до "приличного минимума" и отваливается на травку в бессилии: ну и намудрила ты нынче, мать! Спасибо, милые, за попытку, я ценю, честное драконово слово.
Конечно, куда интересней наблюдать за аутодафе очередного дурного рыцаря, прискакавшего к драконьему логову со швейной иглой вместо меча и катехизисом в качестве щита от огненного драконова дыхания. Но истинная жизнь драконья не в сполохах, от которых пеплом рассыпаются рыцари, деревни и замки, о нет. Она - именно в мудреных поисках смысла, а порою и вовсе в вещах, для большинства заведомо бессмысленных. Например, в сновидениях. Или в Прусте.
"Идеи - наследницы скорбей; когда последние превращаются в идеи, скорби отчасти теряют свое вредоносное действие на наше сердце, и даже, в первые мгновения, само по себе превращение нежданно высвобождает радость. Впрочем, наследники только во временном порядке; кажется, Идея первична, a горе - только образ вхождения некоторых Идей в нашу душу".
Это можно счесть заповедью творческой натуры. Благополучный, счастливый и жизнью не мытый-не катаный человек вряд ли сможет извлечь из своей души достаточно чувства, а из своего разума достаточно идей, чтобы наполнить ими книгу. Он может бойко рассказывать о приключениях. Хотя те же приключения, пока мы внутри них - не что иное, как неприятности, а то и бедствия, приключениями они станут в наших воспоминаниях. Если мы, конечно, выживем.
А значит, для писательской профессии надобно не за шкафом валяться и не в саду эдемском прохлаждаться. Мысль простая, но попробуйте ее воплотить, о возомнившие о себе лишнего МТА, фикеры и самоделкины с самиздатов. Подозреваю, что вы взвоете на первой же полосе препятствий, когда на бумагу/монитор/диктофон потребуется выложить то, что еще саднит в вашей памяти, а не обойтись бойким перепевом старых историй на новый лад.
Люблю ли я Пруста? О нет, нет и еще раз нет. И снова нет, чтобы вы поняли всю мою серьезность. Он бешеный пес занудства, превращающий в рассуждение любую прелесть ничегонеделанья и ничегонезнания.
"Снобизм для иных подобен приятному на вкус питью, в которое они намешивают полезные вещества".
И что, хочется спросить? Что ты хочешь этим сказать, Валентен Луи Жорж Эжен Марсель, кроме того, что уже сказал? Что снобизм полезен лишь отчасти, а в общем и целом вреден, как всякое приятное питье - или?.. Договаривай! Но нет, ты возвращаешься к своей Жильберте, не давая себе труда объяснить, что же там дальше со снобизмом, которого приятно тяпнуть на природе с понимающим слушателем.
"Из отвращения к вульгарности они доводили до такой тонкости искусство маскировать личный намек под замысловатыми иносказаниями, что часто он проходил не замеченным даже тем, к кому был обращен".
Жил бы ты в наше время, автор, во время, в которое любой намек проходит незамеченным, будучи со слоновий пенис размером. И входит, и выходит, и ничего не происходит. Смеялся бы над всяким, кто, в силу многоумности своей, вынужден общаться с десятью из тысячи, потому что им не нужно объяснять семь раз мысль умную и семижды семь раз - тонкий намек.
А еще удостоверился бы Пруст, Валентен Луи Жорж Эжен Марсель, сколь вирт отличается от реала.
"Никогда не следует питать неприязнь к людям, никогда не следует их осуждать, руководясь воспоминанием о какой-нибудь злобной их выходке, ибо нам неизвестно все то добро, какое душа их могла искренно пожелать и осуществить в другие минуты; конечно, дурной поступок, который мы однажды наблюдали, повторится в той или иной форме, но душа человеческая гораздо богаче, она способна на множество других проявлений, которые тоже будут повторяться у этих людей и которым мы отказываем в привлекательности только по той причине, что люди эти однажды поступили дурно".
С этой мыслью мы возвращаемся к началу поста (эта песня хороша, начинай сначала): люди, если ничему от жизни не научились, могут повторять свои дурные поступки, но душа их богаче этих пакостей, она способна на хорошее и даже на повторение этого хорошего, но... Но. Обдумав прустову доброту и гуманность, нельзя не сказать: повторение дурного есть тот самый яд, который каплет в любое приготовленное по доброте блюдо. И пусть его в блюде немного - этого достаточно, чтобы вызвать расстройство желудка, а то и хроническую болезнь.
Невозможно найти того, кто никогда бы не злоумышлял и не раздражался бы против тебя. Но любителя плюнуть тебе в кофе и в душу лучше держать подальше. Разочаровался в человеке - смирись с тем, что он уже больше никогда не будет так хорош, как ранее в твоем представлении. И никогда не сможешь ты ему доверять, каким бы мелким бесом он перед тобой ни рассыпался. Особенно в вирте, где все быстротечно - и чувства, и мысли, и люди.
Мы живем в измененном пространстве-времени-мышлении. Нам есть куда сбежать от реальности, есть кем притвориться, позабыв про собственную личность, про ее застарелые язвы и выступающие углы, есть кому соврать насчет нашей собственной значимости, есть кем заменить насмешника, не пожелавшего слушать наше вранье. Всё, чего реал не желает нам предоставлять, мы можем получить в виртуале. Это отдаляет нас от Пруста и его идей. Почему именно вирт? Потому что он поистине бесконечен, а вовсе не ограничен, как реал.
В реале так или иначе все твои свойства на тебе и отразятся. И если ты беспощаден, будь готов, что тебе не простится ни одна ошибка, ни одно отступление, ни один шаг вниз по лестнице. Вся твоя жизнь, будет держать тебя в вечном напряжении, как мышца гордецов - твое лицо. Лучше научиться прощать или хотя бы отпускать того, кто тебя разочаровал (сама я, признаюсь, этого не умею и учиться не хочу - но такова уж я в жестокосердии своем).
Но в вирте, наоборот, мягкость и всепрощение принесут тебе вечное положение терпилы и ездовой кобылы. Народишко, прощупав рамки дозволенного, очень скоро примется тебя седлать и поддавать шенкелей. Поэтому учись не давать лишних шансов лишним людям и отвечать сторицей на попытки тебя оседлать. Боишься, что все тебя покинут? Других найдешь. Должно же быть у тебя место, где ты людям доверяешь, даже не будучи никем, без лица и без имени?
И совсем другое дело - книги, фильмы, картины. Здесь Марсель Пруст всеконечно прав, говоря: "Мы забываем, что и красота и счастье неповторимы, что мы заменяем их обобщением, которое мы образуем, беря, так сказать, среднее арифметическое от понравившихся нам лиц, от испытанных нами наслаждений, и из этой замены вырастают всего лишь отвлеченности, хилые и бесцветные, оттого, что им как раз недостает свойства новизны, непохожести на то, что нам знакомо, этого неотъемлемого свойства красоты и счастья. И мы выносим жизни пессимистический приговор, и мы считаем его справедливым, так как уверены, что приняли во внимание счастье и красоту, тогда как на самом деле мы сбросили их со счета и вместо них подставили синтезы, в которых ничего уже не осталось. Так заранее зевает от скуки начитанный человек, когда ему говорят о новой «прекрасной книге», потому что он представляет себе смесь всех известных ему «прекрасных книг», тогда как прекрасная книга своеобразна, неожиданна и является не итогом всех предшествующих шедевров, а чем-то иным, и, чтобы постичь это иное, совершенно недостаточно усвоить итог, ибо в него-то оно как раз и не входит".
Мы боимся разочароваться в вещах больше, чем в людях. Хотя усилие от нас требуется минимальное: прочесть несколько страниц, вглядеться в кадр, вдуматься в содержание - в то время как с людьми этим не отделаешься. Людей мы испытываем на собственной душе, на собственной коже, а бывает, что и на собственном кошельке. Произведения искусства - в лучшем случае на собственной сигнальной системе, да и то недолго. И почему, спрашивается, вещей, которые могут оказаться не тем, чем рекомендованы, мы побаиваемся, а людей, которые запросто оказываются именно тем, кем, вернее, чем их видит интуиция - допускаем до себя едва ли не с энтузиазмом?
Впрочем, это парадокс из разряда вечных.
Хорошо, конечно, этот пост прозвучит после предыдущего, в котором я вожу мордой по столу самиздатовских куриц с их псевдоисторическим УГ. Как ответ на покусывания: "вам, Инесса, будет слишком сложной задачей прочесть мой роман". Хотя пост этот я начала писать давно, дабы развеяться от то и дело попадающихся мне графоманских симулякров мудрости. Не знаю, почему астрал подогнал мне комментарий от липучей самиздатовки. Не иначе как решил осчастливить меня иллюстрацией к еще не написанному посту.
Общей идеей которого должен был стать призыв отличать дутую заумь от истинной сложности. Многим кажется, что попасть в мейнстрим, а там и в классики, легко: пиши так, чтоб простому читателю ни хрена было не понятно - и выйдешь в дамки.
Когда я слышу попреки сегодняшнего читателя, обвиняющего в зауми даже тех авторов, которых мы в свое время воспринимали как легкое чтение, а нас - в снобизме, я вспоминаю, как продиралась сквозь Марселя Пруста, оставленного на больничной тумбочке в отделении "для спортсменов". Где мы, молодые и безмозглые, лечили свои вывихи и переломы, растяжения и бурситы. Любовные романы, бандитские детективы и Марсель Пруст.
Романы-детективы были проглочены еще в состоянии отходняка после того, как мою дельтовидную, трапециевидную и широчайшую подштопали (эх, знатно я тогда замахнулась! кабы не замахивалась, а шагала - штаны бы порвала), потом настала очередь Пруста. Навещать меня никто не навещал, книжек и мандаринов не носил (вытирает слезу жалости к себе), а держали в больницах долго. Три недели, четыре недели... Нафига? Да кто его знает, интенсивная терапия заканчивалась через неделю, швы снимали через две.
И все это время я, решив стать зашибенной интеллектуалкой (кому из тинейджеров этого не хотелось?), читала Пруста. Альтернатива, кстати, была нерадостная - ходить во дворик "расхаживаться" и слушать рассказы, кому какой бурсит вскрыли да сколько гноя выкачали. Почему-то в условиях больницы все становятся немного ипохондриками. Или не немного.
Но я намеревалась не поддаваться общим поветриям (как всегда) и под скрип извилин училась понимать фразы вроде: "Как есть геометрия в пространстве, так во времени есть психология; расчеты психологии не были бы точны, если бы мы не приняли во внимание Время и одну из форм, которую принимает забвение, забвение, силу которого я уже начал ощущать на себе и которое является мощным орудием адаптации к действительности, потому что оно постепенно разрушает в нас отживающее прошлое, находящееся в состоянии постоянной борьбы с адаптацией". О, эта фраза - предмет моей гордости. Многие ли поняли ее в двадцать? Хотите, объясню?
Прошлое, которое мешает нам адаптироваться - не что иное, как ригидность. Оно вступает в бой с новой информацией, подсовывая мозгу ту, что была завоевана в прошлых битвах с реальностью. Не понимая, что реальность изменилась, а значит, былые трофеи всего лишь музейный экспонат, человек пытается прикрыться этой истончившейся, изъеденной временем броней от новых снарядов и оказывает ранен. Порой тяжело и многократно.
Поэтому забвение и есть орудие, помогающее нам вернуться в окружающую действительность из воспоминаний, где мы были молоды, нежны и одновременно свирепы, действовали раньше, чем думали, а говорили больше, чем действовали. Может, мы и сегодня любим поболтать, зато и само понятие действия изменилось, и слово наше стало, наконец, действием, о чем мы мечтали в молодости, не зная, чем нам аукнется исполнение нашей мечты.
Психология времени - то самое облагораживающее действие, которое стирает краски с античных статуй. И хорошо, что стирает: благодаря раскраске они походят на дешевые глиняные поделки. Время же придает им вид небесных видений, несущих свою неземную красоту через мелкотравчатое мельтешение людей, а то и богов, которых эти статуи изображают. Вечно спящий и вечно юный Эндимион не подвластен пластам грязи, что наметают пески и реки времени, а вот легенда о нем - подвластна, и еще как.
Интересно, какую из легенд избрало бы наше время? Ту, где Селена родила от Эндимиона полсотни дочерей? Или ту, где Зевс пообещал прекрасному юноше исполнить любое желание, и Эндимион пожелал навеки уснуть? Или ту, где он получил от Зевса дар умереть, когда пожелает? Или миф о том, как Эндимион был вознесен Зевсом на небо, где влюбился в Геру, а она заменила себя тучей, после чего обманутый любовник облаков был низвергнут в Аид или погружен в вечный сон? Сейчас-то мы в основном слышим тот вариант, согласно которому богиня луны Селена сама усыпила Эндимиона, чтобы поцеловать спящего красивого юношу, а может, упросила Зевса исполнить любое желание Эндимиона, и тот пожелал себе вечный сон, совмещенный, однако, с бессмертием и юностью спящего тела.
Пожалуй, эпоха виртуальных забав выберет последнее: что может быть актуальнее желания выпасть из реала? Будь у пользователей такой шанс, к Селене бы выстроилась очередь: возьми меня в Эндимионы!
Так о чем бишь я? О Марселе Прусте. Вернее, о способности читателя (не говоря уж о способности писателя) извлекать многое из немногого.
Замечу а propos, что мои посты об извлечении старой информации и создании новой почти не пользуются спросом. Возникает ощущение, будто несколько давних читателей, сделав над собой гигантское усилие, доводит количество комментов до "приличного минимума" и отваливается на травку в бессилии: ну и намудрила ты нынче, мать! Спасибо, милые, за попытку, я ценю, честное драконово слово.
Конечно, куда интересней наблюдать за аутодафе очередного дурного рыцаря, прискакавшего к драконьему логову со швейной иглой вместо меча и катехизисом в качестве щита от огненного драконова дыхания. Но истинная жизнь драконья не в сполохах, от которых пеплом рассыпаются рыцари, деревни и замки, о нет. Она - именно в мудреных поисках смысла, а порою и вовсе в вещах, для большинства заведомо бессмысленных. Например, в сновидениях. Или в Прусте.
"Идеи - наследницы скорбей; когда последние превращаются в идеи, скорби отчасти теряют свое вредоносное действие на наше сердце, и даже, в первые мгновения, само по себе превращение нежданно высвобождает радость. Впрочем, наследники только во временном порядке; кажется, Идея первична, a горе - только образ вхождения некоторых Идей в нашу душу".
Это можно счесть заповедью творческой натуры. Благополучный, счастливый и жизнью не мытый-не катаный человек вряд ли сможет извлечь из своей души достаточно чувства, а из своего разума достаточно идей, чтобы наполнить ими книгу. Он может бойко рассказывать о приключениях. Хотя те же приключения, пока мы внутри них - не что иное, как неприятности, а то и бедствия, приключениями они станут в наших воспоминаниях. Если мы, конечно, выживем.
А значит, для писательской профессии надобно не за шкафом валяться и не в саду эдемском прохлаждаться. Мысль простая, но попробуйте ее воплотить, о возомнившие о себе лишнего МТА, фикеры и самоделкины с самиздатов. Подозреваю, что вы взвоете на первой же полосе препятствий, когда на бумагу/монитор/диктофон потребуется выложить то, что еще саднит в вашей памяти, а не обойтись бойким перепевом старых историй на новый лад.
Люблю ли я Пруста? О нет, нет и еще раз нет. И снова нет, чтобы вы поняли всю мою серьезность. Он бешеный пес занудства, превращающий в рассуждение любую прелесть ничегонеделанья и ничегонезнания.
"Снобизм для иных подобен приятному на вкус питью, в которое они намешивают полезные вещества".
И что, хочется спросить? Что ты хочешь этим сказать, Валентен Луи Жорж Эжен Марсель, кроме того, что уже сказал? Что снобизм полезен лишь отчасти, а в общем и целом вреден, как всякое приятное питье - или?.. Договаривай! Но нет, ты возвращаешься к своей Жильберте, не давая себе труда объяснить, что же там дальше со снобизмом, которого приятно тяпнуть на природе с понимающим слушателем.
"Из отвращения к вульгарности они доводили до такой тонкости искусство маскировать личный намек под замысловатыми иносказаниями, что часто он проходил не замеченным даже тем, к кому был обращен".
Жил бы ты в наше время, автор, во время, в которое любой намек проходит незамеченным, будучи со слоновий пенис размером. И входит, и выходит, и ничего не происходит. Смеялся бы над всяким, кто, в силу многоумности своей, вынужден общаться с десятью из тысячи, потому что им не нужно объяснять семь раз мысль умную и семижды семь раз - тонкий намек.
А еще удостоверился бы Пруст, Валентен Луи Жорж Эжен Марсель, сколь вирт отличается от реала.
"Никогда не следует питать неприязнь к людям, никогда не следует их осуждать, руководясь воспоминанием о какой-нибудь злобной их выходке, ибо нам неизвестно все то добро, какое душа их могла искренно пожелать и осуществить в другие минуты; конечно, дурной поступок, который мы однажды наблюдали, повторится в той или иной форме, но душа человеческая гораздо богаче, она способна на множество других проявлений, которые тоже будут повторяться у этих людей и которым мы отказываем в привлекательности только по той причине, что люди эти однажды поступили дурно".
С этой мыслью мы возвращаемся к началу поста (эта песня хороша, начинай сначала): люди, если ничему от жизни не научились, могут повторять свои дурные поступки, но душа их богаче этих пакостей, она способна на хорошее и даже на повторение этого хорошего, но... Но. Обдумав прустову доброту и гуманность, нельзя не сказать: повторение дурного есть тот самый яд, который каплет в любое приготовленное по доброте блюдо. И пусть его в блюде немного - этого достаточно, чтобы вызвать расстройство желудка, а то и хроническую болезнь.
Невозможно найти того, кто никогда бы не злоумышлял и не раздражался бы против тебя. Но любителя плюнуть тебе в кофе и в душу лучше держать подальше. Разочаровался в человеке - смирись с тем, что он уже больше никогда не будет так хорош, как ранее в твоем представлении. И никогда не сможешь ты ему доверять, каким бы мелким бесом он перед тобой ни рассыпался. Особенно в вирте, где все быстротечно - и чувства, и мысли, и люди.
Мы живем в измененном пространстве-времени-мышлении. Нам есть куда сбежать от реальности, есть кем притвориться, позабыв про собственную личность, про ее застарелые язвы и выступающие углы, есть кому соврать насчет нашей собственной значимости, есть кем заменить насмешника, не пожелавшего слушать наше вранье. Всё, чего реал не желает нам предоставлять, мы можем получить в виртуале. Это отдаляет нас от Пруста и его идей. Почему именно вирт? Потому что он поистине бесконечен, а вовсе не ограничен, как реал.
В реале так или иначе все твои свойства на тебе и отразятся. И если ты беспощаден, будь готов, что тебе не простится ни одна ошибка, ни одно отступление, ни один шаг вниз по лестнице. Вся твоя жизнь, будет держать тебя в вечном напряжении, как мышца гордецов - твое лицо. Лучше научиться прощать или хотя бы отпускать того, кто тебя разочаровал (сама я, признаюсь, этого не умею и учиться не хочу - но такова уж я в жестокосердии своем).
Но в вирте, наоборот, мягкость и всепрощение принесут тебе вечное положение терпилы и ездовой кобылы. Народишко, прощупав рамки дозволенного, очень скоро примется тебя седлать и поддавать шенкелей. Поэтому учись не давать лишних шансов лишним людям и отвечать сторицей на попытки тебя оседлать. Боишься, что все тебя покинут? Других найдешь. Должно же быть у тебя место, где ты людям доверяешь, даже не будучи никем, без лица и без имени?
И совсем другое дело - книги, фильмы, картины. Здесь Марсель Пруст всеконечно прав, говоря: "Мы забываем, что и красота и счастье неповторимы, что мы заменяем их обобщением, которое мы образуем, беря, так сказать, среднее арифметическое от понравившихся нам лиц, от испытанных нами наслаждений, и из этой замены вырастают всего лишь отвлеченности, хилые и бесцветные, оттого, что им как раз недостает свойства новизны, непохожести на то, что нам знакомо, этого неотъемлемого свойства красоты и счастья. И мы выносим жизни пессимистический приговор, и мы считаем его справедливым, так как уверены, что приняли во внимание счастье и красоту, тогда как на самом деле мы сбросили их со счета и вместо них подставили синтезы, в которых ничего уже не осталось. Так заранее зевает от скуки начитанный человек, когда ему говорят о новой «прекрасной книге», потому что он представляет себе смесь всех известных ему «прекрасных книг», тогда как прекрасная книга своеобразна, неожиданна и является не итогом всех предшествующих шедевров, а чем-то иным, и, чтобы постичь это иное, совершенно недостаточно усвоить итог, ибо в него-то оно как раз и не входит".
Мы боимся разочароваться в вещах больше, чем в людях. Хотя усилие от нас требуется минимальное: прочесть несколько страниц, вглядеться в кадр, вдуматься в содержание - в то время как с людьми этим не отделаешься. Людей мы испытываем на собственной душе, на собственной коже, а бывает, что и на собственном кошельке. Произведения искусства - в лучшем случае на собственной сигнальной системе, да и то недолго. И почему, спрашивается, вещей, которые могут оказаться не тем, чем рекомендованы, мы побаиваемся, а людей, которые запросто оказываются именно тем, кем, вернее, чем их видит интуиция - допускаем до себя едва ли не с энтузиазмом?
Впрочем, это парадокс из разряда вечных.