Давно я что-то не постил рассказы
Автобус стоит уже полчаса, но пробка все не рассасывается. Я бесцельно смотрю в книгу и уже пятый раз подряд перечитываю одну и ту же страницу. Читать дальше я не могу, потому что до конца книги осталось всего пять страниц, и я дочитаю их еще до следующей остановки, а мне бы хотелось, чтобы чтения хватило до конца пути и еще на обратную дорогу. Я смотрю на заполонившее все пространство скопище машин, в каждой из которых сидит тупое и самодовольное животное, неспособное постичь своим скудным умом даже такую простую истину, что их присутствие здесь совершенно излишне и не приносит никакой пользы даже им самим. Я представляю себе, как огромный каток величиной с двухэтажный дом медленно едет по улице и с лязгом и скрежетом давит все эти машины. Их водители мечутся, истошно кричат от страха, пытаются вылезти наружу, но не могут, так как двери машин заперты неведомой волшебной силой. А каток все едет и едет, поминутно обрушиваясь на очередную свою жертву, и превращая ребра, позвонки, мясо, кожу, мозги и внутренности в вязкую студенистую кашу, спрессованную в груде раздавленного металла. Но охвативший водителей ужас достигает апогея лишь после того, как превратившись в бесформенный кусок желе, они вдруг осознают, что продолжают жить и чувствовать накатившую на них волну не спадающей страшной боли. И целую вечность будут они отныне раздавленными в искореженном металле, ибо таково жестокое, но справедливое наказание за суетную пустоту их жалких жизней.
Одна из машин останавливается прямо под моим окном, и сквозь переднее стекло я могу разглядеть ее водителя. Это хрупкий, изящный юноша в очках с рассеянным и немного застенчивым выражением лица. Я смотрю на него, и мне вдруг становится жалко давить этого юношу катком. Я вздыхаю и отворачиваюсь от окна. Несколько минут я то смотрю невидящим взглядом в книгу, то поднимаю глаза над ней. Читать я не могу по уже названной причине. Но и не смотреть в книгу я тоже не могу, потому что в этом случае взгляд мой сразу упирается в омерзительную бабищу с багрово-сизой бородавчатой физиономией, стоящую между моим сидением и противоположным, занятым каким-то пожилым гражданином. Как бы ни старался я отвести от нее глаза - в поле моего зрения неизбежно попадают обтянутые открытой розовой блузкой бесформенные бурдюки ее грудей, покрытые сероватой, осклизлой от пота кожей, обильная поросль слипшихся волос на подмышке ее держащейся за поручень руки, неизменное злобно-тупое выражение ее лица. Так как смотреть на нее невыносимо, а читать книгу тоже нельзя, мне приходится снова смотреть в окно, но и это не приносит успокоения, так как зрелище безнадежно завязшей пробки угнетает и давит не меньше гнусной бабищи. Так что я непрестанно верчу головой туда-сюда, при этом десятки раз подряд прочитываю одну и ту же страницу, и от этого начинаю ненавидеть ее не меньше, чем пробку и бабищу.
Но вот, наконец, автобус потихоньку трогается. Я снова гляжу в окно и пытаюсь найти автомобиль того юноши, благодаря которому я передумал давить машины катком, но он где-то безнадежно затерялся в вязком потоке. Медленно, со скоростью не спеша ковыляющей хромой старушки, автобус подползает к очередной остановке. Я надеюсь, что измучившая меня бабища наконец уйдет, но она остается на месте. Зато сидящий напротив меня пожилой гражданин встает и направляется к выходу. На его место садится девушка в черном брючном костюме и огромных зеркальных очках, скрывающих чуть ли не половину лица. Выглядит она ничем не примечательно, и я уже собираюсь отвести от нее взгляд, тем более что бабища стоит прямо между нами. Но тут я обращаю внимание на книгу, которую девушка вынимает из сумочки и, сняв очки, начинает читать. Я удивленно присматриваюсь - да, это та же самая книга, которую читаю сейчас я. Странное совпадение, ведь писатель малоизвестный, да и переведена она совсем недавно. Девушка открывает книгу где-то на первых страницах и увлеченно читает. Мне тоже сначала казался увлекательным монолог главного героя, подкупающе ведущийся от второго лица, но к концу книги мысли его стали пустыми, избитыми и предсказуемыми.
Девушка вдруг закрывает книгу, с недовольным лицом достает из сумочки звонящий мобильник и начинает разговаривать. По тому, какой пеленой отвращения покрылось ее минуту назад безмятежное лицо, становится ясно, что собеседник ей крайне неприятен, а то, что он сообщает - неприятно еще более. С каждой секундой выражение ее лица становится мрачнее и мрачнее. Она отвечает короткими односложными фразами, стараясь по мере сил не выдать своего омерзения. Постепенно охватившее ее раздражение овладевает и мной. Мне вполне знакомо это чувство, когда тупое животное бесцеремонно врывается в твой мир, мгновенно заполняя все вокруг собственным убожеством, а ты при этом способен, но будучи скован пустыми условностями, не решаешься прогнать его прочь. Я брезгливо вслушиваюсь в доносящийся из прижатой к девичьему уху трубки голос ублюдка и начинаю страстно его ненавидеть. Впрочем, почему именно его? Этот низко-тягучий голосок с равным успехом может принадлежать как мужчине, так и немолодой женщине.
Как раз когда эта мысль приходит мне в голову, бабища, качнувшись при повороте автобуса, вновь загораживает девушку своим бугристым рылом, что-то беззвучно прошептав при этом мокрыми лиловыми губами. Вот она вполне могла бы обладать тем противно-гнусавым голосом, что доносится из мобильника девушки. Мерзкая бабища и голос из мобильника мгновенно сливаются для меня в один образ. Чем больше мрачнеет девушка, чем труднее ей скрывать прорывающийся в коротких репликах гнев, тем сильнее ненавижу я возвышающуюся передо мной образину. Мне хочется вскочить и изо всех сил вонзить свои пальцы в ее короткую толстую шею, с трудом, преодолевая брезгливость, прорвать ее тягучую, вязкую кожу, чтобы из дырок, как из созревшего гнойника хлынул фонтаном липкий густой жир, чтобы он вытекал и вытекал, заставляя ее скукоживаться, словно проткнутая иглой надувная игрушка, и, наконец, превратиться в пустую, бесформенную, скользкую от вытекшего жира оболочку. Но наверное жир этот будет ядовитый, коснувшись моих рук он сведет всю кожу как кислота, покроет мое тело страшными злокозненными язвами. Может быть, и девушку в зеркальных очках не удастся спасти, потому что жир хлынет и из ее трубки, вольется ей в ухо как расплавленный свинец, неся страшную и мучительную смерть.
Вдруг что-то теплое и мягкое касается моего плеча. Я вздрагиваю всем телом, чуть не подпрыгнув на сидении, и оборачиваюсь, раскрыв от испуга рот и дико выпучив глаза. Теребившая меня за плечо женщина средних лет, увидев мое лицо тоже пугается и безмолвно застывает на месте. Около минуты мы пялимся в искаженные страхом лица друг друга. Затем я замечаю в руках женщины свою книгу, которую я, видимо, незаметно для себя уронил. Я пытаюсь придать своему лицу нормальное выражение, беру книгу из рук женщины, благодарю ее словом «Угу» и вновь оборачиваюсь к девушке.
Тварь из мобильника, наконец, оставила ее в покое, мерзкая бабища куда-то ушла. Однако хорошее настроение к девушке не вернулось. Лицо ее выражает уже не отвращение и бессильный гнев, но отрешенную печаль. Она держит в руках книгу, но не читает, а пребывает в глубинах своих раздумий. Волна глубокой нежности и острого сочувствия вздымается во мне. Мне хочется сказать ей что-нибудь такое, что отвлекло бы ее от мрачных мыслей. Я замечаю, какой строгой аристократической красотой веет от ее четких правильных линий ее тонкого бледного лица; темных, слегка вьющихся недлинных локонов, сжимающих книгу точеных рук, заметной в небольшом вырезе жакета классической античного размера груди. Мне кажется, что я могу смотреть сквозь зеркальные очки и ясно вижу глубокую печаль о несовершенстве мира, отражающуюся в ее глазах. Я просто обязан протянуть ей руку помощи, пока бездушие и убожество окружающей действительности не раздавили ее ранимую душу. Я встаю с сидения и подхожу к ней, я нагибаюсь, чтобы она могла лучше меня слышать, я даже открываю рот и произношу какой-то звук…
Но тут я вспоминаю, что не имею понятия о том, что мне следует ей говорить. Я вижу отражение своего лица в зеркале ее очков и прихожу к заключению, что лицо это довольно глупое. Даже если пристально всмотреться в его глаза - в них нельзя заметить проблесков того глубокого и неординарного ума, которым я, кажется, обладаю. Пожалуй, если бы я увидел это лицо у незнакомого человека, то едва ли признал бы его достойной личностью. «Мужчина, вы что-то хотели?» - слышу я вопрос девушки в зеркальных очках. Интонация ее голоса точно такая же, какой была во время разговора с животным из мобильника. Осознание того, что меня ставят вровень с такой гнусной тварью, безмерно удручает меня, и, ничего не ответив, я ухожу в дальний конец автобуса.
На ходу мне приходит в голову не менее десятка фраз, одна другой красивее и остроумнее, которыми я мог бы начать разговор с девушкой в зеркальных очках. Когда я подхожу к заднему окну автобуса, я уже выстроил в уме блестящую речь, полную скромного мужского обаяния и высокого интеллекта, которая несомненно очаровала и восхитила бы эту девушку. Я проговариваю речь про себя, наслаждаясь своей неотразимостью. После столь удачного начала разговора я сказал бы: «Позволь узнать, куда ты направляешься? На работу? Держу пари, что сейчас тебе меньше всего хочется сидеть в душном офисе, выслушивать бредовые претензии начальства и пустую мещанскую болтовню сотрудников, уныло пялясь в постылый экран. Равно как и мне, между прочим. Так не кажется ли тебе, что люди, обладающие столь возвышенной душой как мы с тобой, достойны хотя бы на один день отрешиться от окружающих мелочных дрязг и отдаться на волю своим желаниям? И что сегодняшний день весьма подходящий для этого.»
Она, конечно же, с радостью согласилась бы. Мы вышли бы на первой же остановке, я повел бы ее в изысканную кофейню, хотя бы ту, что видна сейчас из окна… Хотя на те деньги, что имеются у меня с собой, там едва ли можно заказать больше двух чашек кофе. Но можно вообразить, что у меня с собой много денег. Можно даже вообразить, будто их столько, что я поведу ее в ресторан «Метрополь», где мною заранее заказан столик. Впрочем - нет, рестораны - это банально. Лучше так - мы выходим из автобуса и тут же, прямо на остановке, приземляется вертолет. Из кабины выскакивает ливрейный лакей и, распахнув дверь, помогает нам забраться внутрь. Вертолет летит быстро-быстро и уже через пять минут подлетает к уютному зеленому острову посреди тихого океана. Пролетев над затейливым ухоженным парком, он садится на взлетную площадку, расположенную на главной башне массивного замка в готическом стиле. Под звуки оркестра встречают нас высшие должностные лица, и наместник, управлявший островом без меня, направляется ко мне для отчета, но велю всем удалиться, сказав, что займусь делами потом. Однако, когда наместник уже собрался уйти, я окликаю его, спрашиваю у девушки в зеркальных очках ее имя и повелеваю наместнику немедленно обнародовать указ о переименовании острова в честь моей возлюбленной. Наместник низко кланяется и исчезает. Оставшись одни, мы спускаемся в одну из внутренних галерей, где среди оранжерейных зарослей уже готов бассейн, полный искристого вина. Негромко звучит музыка Шопена, аромат цветов и благовоний, смешанный с винными парами, кружит голову. Минуту мы смотрим друг на друга, затем сливаемся в жарком поцелуе, потом, смеясь, прыгаем в бассейн, срывая на ходу одежду…
«Мужчина, мужчина» - кто-то грубо толкает меня в спину. Я оборачиваюсь. Женщина средних лет снова протягивает мне книгу, которую я забыл на сидении. Лицо у нее противное и очень недовольное, как будто я обязан в минуту столь острых душевных волнений помнить о таких мелочах как забытая книга. Я окидываю ее неприязненным взглядом, беру книгу и снова отворачиваюсь к окну. Вернуться к прерванным мечтам меня больше не тянет. Ведь все равно они никогда не сбудутся, я упустил свой шанс, и девушка в зеркальных очках навеки покинута для меня. Блестяще продуманный мною способ знакомства с ней уже никогда не воплотится в жизнь. А, собственно, почему? Ведь Она все еще здесь. Я могу вернуться к ней и обрушить на нее весь запас своего красноречья, перед которым она ни за что не устоит. А то что в первый раз я повел себя так глупо - с кем не бывает, она мудрая и чуткая, все поймет и простит.
Я оглядываюсь на девушку в зеркальных очках, но там, где она сидела, ее теперь нет. И вообще в автобусе ее не видно. Должно быть, она только что вышла. Да, вот - она переходит дорогу, я вижу ее в окно. Двери автобуса еще открыты, я могу выйти и догнать ее, но не двигаюсь с места. Я сознаю, что снова попаду впросак, забуду все продуманные речи и буду стоять перед ней беспомощен и жалок. С щемящим сердцем наблюдаю я за тем, как она навеки уходит из моей жизни, обрекая меня до конца своих дней проклинать себя за робость и безволие. Она подходит к остановке и чего-то ждет, видимо как раз подъезжающую маршрутку. Сейчас она войдет в нее и скроется навсегда. Номер маршрутки мне знаком. Да и остановка тоже выглядит знакомо. Господи, мне же самому нужно здесь выходить, какого же хрена я стою!
Уронив от неожиданности книгу и забыв ее поднять, я бросаюсь наружу. Автобус как раз в этот момент трогается, я успеваю проскочить в двери, ставлю правую ногу на тротуар и чувствую как левая нога, зажатая дверными створками, тянется в сторону. Я плашмя падаю на асфальт и едва успеваю уберечь свое лицо, подставив правую руку. Покрыв меня злобным матом, водитель уезжает. У меня от ладони до локтя до крови содрана кожа правой руки, сильно болит ушибленный большой палец, разорвана на правом колене брючина, а вся одежда перепачкана в свежей после недавнего дождя грязи. Вокруг меня собралась небольшая толпа. Какая-то старушка ругает водителя, двое мужчин и одна женщина ругают меня, а еще один гражданин ругает и меня и водителя. Поднявшись на ноги, я смотрю на другую сторону дороги и вижу, что девушка в зеркальных очках смотрит на меня. Я не могу рассмотреть выражение ее лица, но и без того ясно, что она обо мне отнюдь не высокого мнения. Наконец она садится в подъехавшую маршрутку и уезжает. Я изливаю свою досаду на приставшую ко мне с вопросами старушку, ту, что ругала водителя. Я яростно кричу, что со мной все замечательно и нуждаюсь я лишь в том, чтобы меня оставили в покое, хотя на самом деле мой большой палец все сильнее болит, не сгибается и, кажется, опухает - видимо, он вывихнут или сломан. Не дожидаясь ответа старушки я быстро иду прочь, прижимая изувеченную руку к рубашке, отчего на ней остаются кровавые пятна. Все прохожие оборачиваются на меня, вызывая бешеную злость, и лицо мое искажено от ярости. Я иду быстро, не выбирая направления, не замечая ничего вокруг и не думая ни о чем, кроме злобы на прохожих и пульсирующей боли в большом пальце. Зайдя в безлюдную подворотню, я останавливаюсь. Прижав носовой платок к все еще кровоточащей ссадине, я долго неподвижно стою, прислонившись к стене. Сейчас мне нужно узнать, где здесь ближайший травмопункт и осмотреть большой палец. Хотя, пожалуй, сначала лучше съездить домой, переодеться и промыть ссадину. Нет, прежде всего нужно позвонить на работу и сказать, что я не смогу сегодня придти, потому что… потому что… Боже, какая мерзость! Я сажусь на корточки и неподвижно сижу, смотря на стоящую напротив мусорную урну.