Некоторые неоригинальные этические соображения по поводу известной фразы Сократа
Сократ учил [1]: нет лучшей добродетели, чем знание, худшего порока, чем невежество, - имея ввиду, что, если человек и поступает дурно, то потому лишь, что не знает, что дурно и что хорошо. Хуже, если, не зная этого, он пытается убедить и себя, и всех остальных, что он-то это прекрасно знает: такого, воистину невежественного, человека, научить добродетели положительно невозможно. Но, уж если научить людей, что именно есть добро и что зло, в чём именно есть для них польза и вред, то не будет неразумных, а значит - и недобродетельных поступков.
Это положение есть, вообще говоря, научный закон, который мы так и будем называть - законом эстетико-гносеологической сообразности.
Здесь стоит разъяснить, что мы понимаем под "научным законом". Следуя определению А.А. Зиновьева, научным законом, в узком смысле, мы будем называть утверждение: 1) выполняющееся только при определенных условиях; 2) в этих условиях выполняющееся всегда; и 3) условия эти недостижимы (хотя, возможно, сколь угодно приближаемы) в действительности. О мотивировке этого определения см.: http://morygeg.livejournal.com/7889.html
Проверим, что утверждение Сократа может быть сформулировно как научный закон в этом смысле. Содержательный момент составляет невыполнимость условий. Но, в самом деле: если бы каждый человек сознательно (сообразно) строил свою жизнь, то она, очевидно, подчинялась бы закону сообразности; на деле же люди поступают друг по отношению к другу как социальные индивиды, совершая поступки инстинктивно, наобум, - это должно учитываться прочими людьми, так что даже поступая сознательно, они нарушают закон сообразности, поскольку вынуждены противостоять (то есть, в известной мере, подчиняться) социальным законам. Исходя из этого, следовало бы определить добродетель, как то в человеке, что противостоит социальности. Собственный момент понимаемой так добродетели - то есть ее общественный момент - называется, обычно, моралью или, применительно к конкретному человеку, - моральностью. В силу самой природы морали у нее нет никаких оснований, кроме моральности отдельных людей. Положительный момент в моральном становлении общества есть-в-себе повышение сознательности, отрицательный - повышение коммунальной детерминированности. Тем самым обосновано социальное приложение закона сообразности - "закон Сенеки": homo homini sacra res.
Все это относится к поступкам по отношению к другим людям, но на ряду с ними есть поступки человека по отношению к самому себе, то есть такого рода поступки, к которым мы не можем применить указанную социомеханическую абстракцию. Что здесь добродетель и что - порок? Платон, исходя из истинности закона сообразности в общем случае, заключает, что сама по себе добродетель есть уже знание. Так возникают первые платоновские идеи добродетелей - а вместе с ними - уже новая трансцендентальность - платновская вечность. Понимать это можно так: если временем называется вместилище событий, а пространством - вместилище вещей, то вместилище платоновских идей называется вечностью: в самом деле, буде идеи существуют, они существуют как неизменные, вечные, заранее кем-то заложенные в каждую душу. Сделаем здесь остановку.
Внезапно получается, что не может быть никакой вещи, которая не имела бы соответствующей идеи в вечности: почему именно мы знаем, что две вещи различны или схожи, если они не стремятся быть на что-то похожими? Но если мы знаем это, тогда то, что мы собственно знаем, и должно быть воспоминанием об идее той или иной вещи. Так что, платоновская вечность включает в себя и первочеловека, и первотреугольник, и первокигу, в которой написан, в частности, этот текст.
Отсюда же возникает платоновское вечное возвращение. Христианская теология, сформировавшись в рамках платонизма, не могла признать вечного возвращения (об этом прекрасно написано у бл. Августина: если признать вечное возвращение, то придется признать и бесконечное повторение пришествия, распятия и воскремения Христа, так что сама жертва сына человеческого, перестав быть чем-то исключителньным, превратится в ничего не значащий фарс). В то же время она не могла отказаться от платоновской вечности. Поэтому она была бы обязана приписать ей принципиально отличную от вещественной природу. Кроме того, христианская теология, основнная на теологии иудейской, категорически не признавала достижение добродетели через знание [2]. Наконец, теология должна была признавать, что раз человек создан по образу и подобию, то и идеи, вложенные в него еще перед рождением, должны быть вложены именно Богом по такому же образу и подобию - отсюда родилось понимание идей как мыслей существующего в вечности Бога - к слову, поскольку все, что ни существует - существует в вечности, а в ней существует лишь один Бог, то Бог и субстанция - тождественны - это своего рода привет Спинозе - а отсюда возникают два несводимых друг к другу пространства - мыслей и вещей. Таким образом, платонизм, соединившись с христианством, произвел философский раскол мира на дух и материю.
Оговорюсь: я не утверждаю, что рассуждение строилось исторически именно так, я лишь говорю, что так логически необходимо шло бы развитие предоставленного самому себе христианского платонизма. В этом развитии он уже изначально порывает с собственной исходной посылкой - знание превращается в веру, интуицию, божественное вдохновение и т.д. Вплоть до XX века - да и сейчас - дают о себе знать многообразыне попытки разработать метод познания через озарение и всевозможный инсайт - их легитимацию следует искать у Платона, и можно понять те ненависть и презрение к Платону, которое высказывают и по сию пору философы-рационалисты в духе Б. Рассела.
Понять можно, но вот согласиться было бы значительно тяжелей.
Платоновская вечность, конечно, - логическая бессмыслица, но все равно она представляется прекраснейшим творением человеческой мысли - просто потому, что она не доказывает закона сообразности - она его реализует. Реализация эта предельно проста: то, что человек делает для вечности - и есть добродетель, то, что он делает для мира - и есть порок. Понимать это следует так: добродетель есть собственная награда, порок есть собственное наказание: и то, и другое останется вечным, человек творит себе вечность сам. Уточним: мы имеем ввиду несобственный порок и несобственную добродетель, - если для них нужны собственные слова, то назовем их, соответственно, развращенностью и нравственностью. Положительный момент нравственного становления - и есть философия, отрицательный - и есть суета. Платоновская реализация закона сообразности - не единственная, но первая из тех, которая может быть зафиксирована посредством чисто логических приемов, доступных каждому человеку, то есть первая подлинно универсальная, а потому и гуманистическая нравственная система - поэтому, мне кажется, ее вполне заслуженно можно назвать прекраснейшим творением человеческой мысли.
Тем самым, мы, как бы вслед за Платоном, установили правоту Сократа, в собственном смысле с помощью социальной абстракции (для Платона это-то как раз и составляло значительную трудность), а в несобственном - построив сообразную этому закону этику.
Наилучшая непротиворечивая реализация платоновской, по сути дела, этики дана, само собой, у Спинозы. Более того: насколько я знаю, в западной немарксистской философии не существует неспинозовских несобственных этик.
Марксистская несобственная этика строится иначе, именно: прямым продолжением этики собственной, причем собственная этика понимается в духе благотворности исторического развития (в частности, классового). Чтобы соответствовать ей требуется качественно превосходный уровень сознания. Сократ, очевидно, был нравственным с марксистской точки зрения человеком, но вот Платон - уже нет. Люди такого качества в любую эпоху выделяются среди современников.
Возможны (и в истории реализованы) и более сильные этические типы, хотя не всегда для них есть описанная этическая система.
К сожалению, и в себе, и в окружающих приходится повсеместно наблюдать неспособность соответствовать даже платоновской этике, не говоря о марксистской. Этому есть социальное объяснение.
Можно сказать, что этика есть система ограничений в поведении человека, образуемых культурой и правом. Соответственно, в бесклассовом обществе этика формируется одной культурой. В классовом же прогресс культуры вступает на определенном этапе в противоречие с реакционной сущностью господствующего класса. Политический прогресс Римской Империи завершился при Августе, культурный - при Вергилии. По мере этического регресса форма поглощает содержание. В наших терминах - собственная общественная этика (этика господствующего класса) поглощает несобственную общественную этику. В правовом отношении можно процитировать Дао-дэ-цзин: чем больше в государстве законов, тем оно ближе к падению. На примере буржуазного общества это выглядит так: возникнув оно долго не могло выработать форму адекватную уже разработанному Просвещением содержанию - мольеровский "Мещанин во дворянстве" появляется даже до Просвещения. Именно это этическое состояние и называют мещанством, филистерством и т.д. Постепенно эта болезнь роста преодолевается и буржуазия становится передовым классом в культурном и умственном отношении. Высшие чисто этические достижения этого периода связаны с чисто культурными, несобственными моментами - это романы Бальзака, Достоевского, Толстого, Томаса Манна. Наконец, буржуазия уходит во все большую степень реакции - собственная этика поглощает несобственную: форма в искусстве повсюду поглощает содержание, гражданственность вырождается в верноподданичество, развивается общественный инфантилизм, распадаются базовые этические институты буржуазного общества: церковь, семья, партийная система; нравственность состоит в соблюдении все более широко понимаемых моральных норм. Иногда собственная этика атакует несобственную на прямую - в культурном отношении это значит уничтожение всего того, чего она не может оформить; декультурацию, в правовом - белый террор. Так или иначе, длительный период реакции естественным образом влечет всеобщую безграмотность и развращенность (с точки зрения какой несобственной этики ни смотри).
Так что, тому, что в себе и в ближних мы видим несоответствие даже платоновской этике, не говоря о марксистской, есть социальное объяснение. Но оправдания - через 100 лет после Октября и 2500 - после Сократа, - боюсь, уже нет.
Примечания:
[1] Существует, вообще говоря, три понятия о Сократе - сообразное сочинениям Платона, сообразное сочинениям Ксенофонта и сообразное внутреннему запросу исследователя - историко-позитивистское (позитивизм в философии называется также скептицизмом). В самом деле: сочинений по себе Сократ не оставил, из источников же о нем известно достоверно столь мало, что историческое понятие о нем не могло бы сказать ничего о том, что именно за человек был Сократ. Так что, говоря о Сократе, мы так или иначе имеем понятие по содержанию мифическое. Миф существует потому (а хочется сказать - "для того"), что подтверждает историю. Скептический миф (любой) подтверждает отсутствие у истории собственных оснований, потому он по определению мертворожден. Ксенофонт - великий писатель и славный человек, если верна хотя бы десятая часть того, что он говорит о себе в "Анабасисе". Но даже из "Анабасиса" видно, что его история - истрия, по сути, узкопровинциальная, в крайнем случае - эллиническая. Таков у него и Сократ - прежде всего - достойный афинский гражданин, говоривший всегда правду в глаза и за то казненный, когда вождям афинской демократии стало ясно, что закрыть глаза на недостатки города, о которых говорил Сократ, значительно труднее и небезопаснее, чем заставить его замолчать (подобную же характеристику ксенофонтовского Сократа приводит также и Рассел в своей истории западной философии). Этот миф окончательно умер уже с завоеванием Греции Римом. Так что, мне ничего другого не остается, как беззаветно поверить Платону - понимая, конечно же, что то, что Сократ был точно таков, каков он у Платона, вовсе не значит, что он думал и говорил все, что он говорит у Платона. Но существенную часть этого он думал и говорил. Некоторое разграничение по этому признаку его высказываний у Платона приведено уже хотя бы в этом фрагменте. По-видимому, исчерпывающий анализ диалогов Платона - в том числе и с этой точки зрения - дал наш выдающийся философ-идеалист А.Ф. Лосев в своем обширном и по сути самостоятельном комментарии к его сочинениям.
[2] см., например у ап. Павла: "Так Авраам поверил Богу и это вменилось ему в праведность" (Гал. 3:6).