Илья Рейдерман: поэт в современном мире нужен…
Что отличает одессита: свой взгляд на мир? Свободолюбие, открытость, юмор и неисправимый позитив? А что еще? Наверняка знает одесский философ-поэт Илья Рейдерман.
Мало где еще найдется городской странник, отметивший полвека творческой деятельности сразу двумя книгами - «Вместе» и «Вечные сны».
Подготовить сборники к изданию помогла молодая жена, разница в возрасте с которой тоже 50!
Дома у одесского философа-поэта Ильи Рейдермана словно в букинистической лавке. Огромные стеллажи с книгами, папками с рукописями, выглядывающими любопытными носами-листами. Из полуоткрытых шкафов стройные ряды изданий. Шкафы не закрываются.
Да и зачем? Хозяева постоянно обращаются к библиотеке.
На столе, диване альбомы, книги, открытые на заветной странице. На стене картина пары счастливых молодоженов - работа известной одесской художницы Галины Мещеряковой.
Полувековая дистанция в возрасте не стала препятствием для закрепления чувств Ильи и Аси брачными узами. Они счастливы.
Любовь - вечный двигатель Вселенной
Ася пишет рассказы, играет на скрипке, учится на психолога в университете. Поэт сразу почувствовал общее с юной скрипачкой. И начал разгадывать ее характер. Теперь у них идиллия. Ася - помощница в творческих делах Ильи, помогла собрать и оформить две книги стихов, написанных несколько лет назад. Сейчас готовят к изданию еще одну.
- Он у меня трудоголик, - счастливо смотрит на Илью Ася. - Встает еще до рассвета - и за работу.
Рабочий день философа начинается в 6 утра. В первую очередь приготовить завтрак на двоих: овсяную кашу с брынзой - лакомое блюдо. А потом дыхательные упражнения. В это время Илья Исаакович записывает мысли, строчки, которые приходят невесть откуда.
Иногда рождаются целые стихотворения. Все они, о чем бы ни писал поэт, пронизаны философскими мыслями о себе, о мире, о природе и вдохновляющем чувстве - любви.
«Покуда люди любят и не спят, им не страшна страна, откуда нет возврата», - цитирует поэт стихотворение из своей новой книги «Вечные сны».
Любовь - мотор, двигающий все на этом свете. Об этом говорят молодые, горящие глаза философа. В свои 74 года он выглядит гораздо моложе.
- Чтобы поддержать себя, нужно вести активный образ жизни, - рассказывает Илья Рейдерман. - Живу на крепком зеленом чае. Соблюдаю режим. В моем рационе есть все, полезное для организма, едим хлеб, мясо, крупы, овощи, фрукты.
И еще - нужны встречи с природой.
- У меня есть замечательное место на Чкаловском пляже, где сохранились дикие места. Там нет песка, но есть камни, деревья, так сказать, кусочек природы. Сидишь и видишь, как волна набегает на камни. Это своеобразное лечение.
Человек - часть природы. Для него противоестественно быть на асфальте. У меня есть стихотворение о городских деревьях. Как им трудно в городе. Как и нам. Но они остаются и не уходят от нас.
Когда смотришь на набегающие волны, ты уже другой. Человеку обязательно нужно пребывать в разных состояниях. Находясь только в быту, мы заболеваем. Душа чего-то хочет. Люди идут в храм, чтобы получить высокое состояние души. И нельзя забывать, что природа - тоже храм. И потому мы смотрим на облака, гуляем, идем на море.
Когда что-то любишь, это отвечает тебе взаимностью. Я целый месяц пробыл в Лермонтовском санатории. Каждый день ходил на море. И в последний день, когда я уезжал домой, море одарило меня зеленым лучом. Он вдруг блеснул, отвечая мне. «О море, ты шуми во мне, преображай сознанием свободы».
Благословлен Анной Ахматовой
С морем Илью Рейдермана связывает многое. Родился в Одессе на улице Баранова (ныне Княжеская).
В войну его семейству пришлось спешно эвакуироваться. Вырос в поселке Дружковка Донецкой области.
- Как там стал интеллигентным человеком -для самого загадка, - шутит Илья Исаакович.
Высшее филологическое получил в Перми. Писал стихи, публиковался в нескольких коллективных сборниках местных поэтов.
Дружил с писателем Андреем Сергеевым, другом Иосифа Бродского. Именно Сергеев познакомил его с Анной Ахматовой, которая в один из московских приездов остановилась в квартире своей подруги Нины Шенгели. Поэту был назначен час встречи.
- Нас было несколько человек, - вспоминает Илья Рейдерман. - Все по очереди читали стихи. Когда вошел, я словно увидел Екатерину Великую.
Это не та тоненькая Ахматова, какой она была в юности. В ней была величественность. Она напрямую сказала, чтобы я говорил погромче, потому что плохо слышит. Я громко читал стихи, и она меня услышала.
- Хорошие стихи пишут многие, - сказала Ахматова. - А поэтов мало.
В тот момент я понял, что был одобрен. И должен жить, как поэт. И я старался прожить жизнь должным образом. Но, увы, я понял, что в советской литературе пишут то, что нужно, а не что хочешь, и залег на дно. И писал, как говорят, в стол.
Был такой случай: живя у матери в Дружковке, нигде не работая, Илья Рейдерман установил связи с московскими изданиями и начал писать для них. Но тут его… обвинили в тунеядстве! Как раз была такая кампания, в ходе которой пострадал Иосиф Бродский.
- Ко мне пришел милиционер, - рассказывает поэт, - и сказал: «Если хотите обойтись без неприятностей, сделайте так, чтобы я вас больше здесь не видел».
И я уехал в Кишинев. Первая работа была в Страшенах, журналистом в районной газете. Писал даже о вывозе навоза на поля.
Две недели «холерного» круиза
Судьба бросала поэта, вела за собой. И наконец, вернула в его родной город.
- Я приехал в Одессу в отпуск. Тогда еще работал в Тирасполе завлитом драматического театра. В то лето в Одессе разбушевалась холера.
И нас, приезжих, вывезли в обсервацию. Посадили на пароход и катали две недели в море, ждали, не заболеет ли кто. Хорошо кормили, заботились о нас. Так у меня получилось две недели круиза. На работе не уволили. Была уважительная причина. Еще и зарплату выдали. Так я продлил себе отпуск.
А потом перебрался в Одессу. Женился. Стал музыкальным критиком, театральным, кинокритиком. Природа одарила меня хорошим слухом. Я слышу, что композитор хочет сказать. Сегодня у меня уже готова большая книга стихов о музыке и музыкальной критике. Ищу спонсора.
Стараюсь держать высокую ноту
Юный стихотворец переписывался с поэтом Павлом Антокольским, а потом судьба одарила его дружбой с сестрой Марины Цветаевой Анастасией Ивановной.
Так и получилось, что он словно подхватил эстафету серебряного века и старался ее достойно нести. Отсюда в его стихах высокий тон, высокая нота.
Его стихи - философские. А, значит, не самые простые для восприятия. Кстати, традицию философской поэзии в русской литературе начал еще Баратынский.
Пушкин говорил о нем «Он, знаете, у нас еще и мыслит». Затем ее поддержали Тютчев, Заболоцкий, Тарковский.
- Работать в этой традиции нелегко, - размышляет Илья Исаакович. - Надо, чтобы и мысль была, и живое чувство. Быть поэтом-философом в нашу эпоху еще труднее. Но, как мне кажется, поэт в современном мире нужен, чтобы настраивать душу на высокий лад, высокий тон. Сегодня нот много, а музыки нет. Человек несчастен, если он не может настроить свой инструмент, если душа фальшивит. Самое страшное для поэта, когда некому передать эстафету. Но я нашел, как это сделать. И счастлив.
Супруги провожают меня, вручая последние изданные книги с автографами. До них уже опубликовано восемь книг стихов.
Ася по секрету сообщает, что одна из них со стихами, которые посвящены ей. Но эту книгу автор выпустил под псевдонимом.
Пусть читатели сами догадаются, кто такие Илья Рэй и Борис Осенний.
А впереди у них - полно работы, надо многое успеть. Для них не важны политические коллизии, происходящее на улицах города.
У них свой мир, начинающийся от порога квартиры и объемлющий целую Вселенную.
И надо бежать в филармонию на очередной концерт. Или готовить философскую статью. Читать книги, думать, дискутировать.
Или просто смотреть на море, подбирая новые строки, в которых ищущие увидят свет.
Беседовала Инна Ищук
Видеосюжеты здесь
Личный Живой журнал Ильи Рейдермана здесь
История вращает жернова,
похрустывают косточки людские.
Ей миллионы мёртвых - трын-трава,
ведь цели, разумеется, благие.
Всё в жертву - поколенья и века.
Работает, не ведая одышки.
Что наши муки? Ей нужна мука,
чтобы испечь грядущего коврижки.
Как всё мгновенно, ненадёжно, тленно,
бессмысленный напоминая бред!
Так откажись, восстань, беги из плена.
Плюнь в телевизор. Не читай газет.
Истории нет больше. Тьма историй
взамен. Вконец запутанный клубок.
Все истины уже погибли в споре.
Сознанья нет - и обморок глубок.
... Но в том просторе, что незрим очами,
в высотах высей, в глубине глубин,
в величественном мирозданья храме
стоишь не вместе с толпами - один.
Вот глубина, в которой - тайны свет.
Тут времени ослабевает сила.
О, если жизнь ещё не вся постыла,
здесь - вопрошай, здесь - вожделей ответ.
О, вопрошай, покуда сердце бьётся!
Ты здесь стоишь. Какая в мире тишь!
И лишь тогда история очнётся,
когда ты в вечности себя определишь.
***
Побыть бы в осени невиданной,
в её просторе необъятном,
чтоб в жизни - книге недочитанной -
всё стало, наконец, понятным.
Как пьёт пчела нектар медлительно,
глядеть, глядеть, впивая дали…
Да, жизнь идёт к концу действительно,
мы мудрой учимся печали.
Душа - измучена, но держится,
не ведая последних истин.
А может, истина и брезжится?
И взгляд прощальный - бескорыстен.
***
Вот круг людей. А вот - природы круг.
Деревья тянут к нам обрубки рук.
О, голову свою наполнить ветром
и беззаботным быть, весёлым, щедрым!
Пусть мысль пускает корни в небеса,
вниз свесив голову, земле внимая.
Её не испугают чудеса?
Она приемлет всё, не понимая?
Ах, мысль моя, прошу - остолбеней
и изумись хотя бы на мгновенье:
ведь может быть какой-то муравей -
не изученья просит - восхищенья!
И камешек в руке - не минерал,
а просто камень - твёрдый и тяжёлый.
Задуматься бы: что я потерял,
всё затвердив, всему обучен школой?
Нас равнодушьем отравил рассудок.
На землю лечь. Лицом упасть в траву!
О, в беге мыслей краткий промежуток,
немыслимая радость: я живу!
***
Ты вновь передо мной, Эвксинский понт.
Моя душа ушла за горизонт.
Она вольна. Я говорю ей: странствуй,
дыши хмельным играющим пространством.
Моя душа за горизонт ушла.
В волне плывет иль над волной летает.
Так далека она - не помнит зла!
Быть может, и меня - не вспоминает.
Куда-то зачарованно глядит,
к чему-то, мной не зримому, стремится.
Ей всё дано, ей целый мир открыт.
Она давно по бытию томится.
... Волной солёной даль и ширь, рифмуясь,
летят навстречу, счастьем обдают...
Душа моя, и ты живи, волнуясь,
свои порывы не считай за труд.
И через край переливайся, полнясь,
шуми, дерзай... Живи - и не ропщи.
Ты истину вмести в себя, опомнясь,
(и шепотом - сознанью сообщи)...
Ты здесь одновременно - и везде!
Слух истончи до самого предела -
чтоб та же музыка тобой владела,
что здесь звучит - и на другой звезде...
***
Хочу пошелестеть словами -
точь-в-точь как дерево листвой.
Впивая тишину - корнями,
стволом - небесный лад и строй.
И сам я - не расстрою лада.
И ветви взмах - оркестру знак!
Услышу музыку из сада
эдемского! Да будет так,
как в первый день. Ещё жива,
еще не вовсе позабыта,
всему живущему открыта
природы речь (что ей слова!).
И этой музыке внимая,
божественную ноту для,
забытых слов не понимая,
стою, листвою шевеля.
А если вдруг строка родится,
то рождена она не мной,
а мимо пролетевшей птицей,
землёю, ветром, тишиной…
***
Море - серое, небо - серое,
и ворона сидит на столбе.
Так смотри, чтобы полною мерою
этот мир отразился в тебе.
Этот столб - наподобие трона
для вороны. Так что ж ты, злодей,
равнодушно глядишь, полусонно? -
вместе с ней этим миром владей!
Царь природы - учись у вороны.
Каркнет, всем возвещая: я тут!
Или здесь ты давно посторонний,
и тебя эти дали - не ждут?
Видишь, как распахнулись пространства?
Горизонт очень чёток, свинцов.
О, хоть взглядом, хоть мысленно странствуй,
будь достоин, в конце то концов,
дара (сам он идёт тебе в руки!),
меры моря и меры небес,
всей безмерности зимней округи -
жив покуда, пока не исчез...
***
О чём же волны шепчут, умирая,
по синю морю нагулявшись всласть?
О том, что жизнь - хоть без конца и края -
в итоге нужно к берегу припасть.
Обнять, всей грудью о него разбиться,
отдав себя, забыться как во сне.
И этот шум бесформенный, что длится -
передоверить ли другой волне?
Ах, в нём и ликование, и всхлипы,
все звуки, ноты, нежные слова,
что, может быть, и мы сказать могли бы,
что говорит волна, пока жива.
Какой привычно городили вздор мы!
Но вслушаемся в эту моря весть,
в ритмичный всплеск и тихий шум без формы,
благословивший всё, что в мире есть.
В волнующий и неумолчный шепот,
который, ничего не утая,
как будто бы передаёт нам опыт
просторного, как море, бытия.
***
ПРОЩАНЬЕ С МОРЕМ
А день последний - вправду даром был.
И ветер дул, и солнышко светило.
И море тоже проявляло пыл,
шумело и волною в берег било.
А я прощался с ним и уходил,
я по крутому поднимался склону.
И обернувшись - я на миг застыл:
вдруг стало море тёмное - зелёным!
Внизу как будто изумрудов груда -
и синь такая в небесах над ним!
И да пребудет мир необъясним,
даруя тем, кто зряч, мгновенье чуда.
***
Ах, снег, ты летишь - и в полёте заминка.
Так вольно лететь и так больно упасть.
Таишь свою тихую нежность, снежинка,
прохладную ласку и лёгкую страсть.
Покуда ещё надо мной ты витаешь,
ещё ты не в нашей реальности злой.
В капризной одесской зиме ты растаешь,
в грязь втопчут тебя и смешают с землёй...
Нет места тебе - разве только на крышах.
Ловлю я снежинку, к губам подношу.
Она к нам явилась, конечно, из высших
миров... На неё осторожно дышу.
Как жаль, что губительно наше дыханье,
что тает на нашей ладони звезда.
Наш день так горяч! Ну а снега призванье -
сознания жар остужать иногда.
Так ангел ко лбу прижимает ладонь,
чтоб страстная мысль не шумела без толку,
чтоб мудрой печали прохладный огонь
о чём-то своём говорил нам подолгу.
Снежинка - ты малость? Ты - божия милость?
Летишь ты медлительно, словно во сне.
Чтоб в танце снежинок душа закружилась,
чтоб стало прохладно и тихо во мне.
***
Человек, ты царь природы?
Что ж глядишь ты, словно вор,
на нахмуренные воды,
зимний серенький простор?
Говори, что в жизни понял -
но душою не криви.
Что ж ты царство проворонил?
Где владения твои?
Пусть твоя грудная клетка
распахнётся, чтоб вместить
это небо, эту ветку,
это всё, что жаждет жить...
Чтоб синичка-невеличка
села на ладонь твою.
Чтобы вспыхнул ты, как спичка,
радуяся бытию.
Дождь идёт, тебя кропя.
Хороша любая малость,
чтоб внезапно сердце сжалось,
восторгаясь и любя.
***
Я с вами прощаюсь, ручные синицы.
Меня вы забудете наверняка.
А впрочем, и помнить не стоит их, лица -
рука вам нужна, человечья рука...
Но может быть, всё же не в зёрнышке дело,
что клювик с руки осторожно берёт,
а в том, чтоб и наша душа осмелела,
оставив заботу, готова в полёт.
Чтоб не было вялости и безразличья,
чтоб птичьею стала она хоть чуть-чуть.
Ах, ветреность птичья, естественность птичья,
готовность в любую минуту вспорхнуть!
Готов поменяться с тобой я, синица,
и мёрзнуть зимой, и слегка голодать,
но знать: я крылатый комочек, я птица,
и ведома мне бытия благодать.
***
Я шёл по кладбищу, и всё мне было мило,
и солнце било мне в глаза.
Я шёл туда, где матери могила,
и вслушивался в мёртвых голоса.
Как бы неясный шелест или шорох,
гул непрерывный: нет, не разобрать
и не понять уже тех слов, которых
при жизни не успели нам сказать.
Они нас утешают. Ободряют.
Нам говорят: живите, чтоб успеть
всё полюбить, всё толком рассмотреть,
покуда с вами, как с детьми, играет
Господь... И пусть вас мёртвые простят -
они щедрей живых, они - смиренней.
Зажмурюсь, пряча виноватый взгляд,
и вдруг её - на несколько мгновений -
увижу... Господи - обнять! Обняться!
И вижу: губы тихо шевелятся.
Всего два слова разобрать я смог.
Она сказала мне: терпи, сынок...
***
Я сплю на дырявом диване.
Пружина вонзается в тело.
Судьбе благодарен заране
за всё, что дарит неумело,
что нехотя мне и не щедро
даёт (скуповата старуха!).
Достаточно тёплого ветра,
что нежно касается уха.
Достаточно ветки зелёной
и неба клочка голубого.
Душе, безответно влюблённой,
достаточно знака любого.
И если порою не спится
на этом диване дырявом -
готов ко всему, что случится,
уже не желая быть правым.
Бог с нею, моей правотою.
О, выдюжить, выжить, держаться!
И пусть я немногого стою,
а всё-таки грех обижаться...
***
Увы, уже не с губ
мёд этой жизни пью,
но всё ж не полутруп, -
отвечу бытию.
Поймаю неба взгляд
в голубизне меж туч.
Ну что же, что закат?
Горит последний луч!
Во все глаза гляжу,
вбираю воздух ртом.
Не лёгкими дышу -
всем смертным естеством!
И, жажды не тая,
ещё смотрю вперёд.
… Как пчёлы бытия,
мы собираем мёд.
Не нам ли надлежит
постичь добро и зло,
пока ещё дрожит
прозрачное крыло?..
***
Сколько ангелов на кончике иглы?
Сколько одиночеств на планете?
Жёны и мужья, отцы и дети,
все - как одинокие стволы,
что стоят среди кромешной мглы,
словно в обмороке - глухи, слепы.
И тоска - как будто звук пилы
въедливый, крушащий жизни скрепы.
И листва трепещет, обмирая.
...Плохо в этом доме - все больны,
словно бы самих себя теряя,
но своей не ведая вины.
***
Очень рано. Вставать ещё жалко.
Длить бы тонкую ниточку сна.
Но грохочет бетономешалка,
воздвигается будней стена.
Нужно встать, не ворчать и не охать,
повседневные делать дела.
Деловитый докучливый грохот,
нескончаемо воет пила...
И пора погружаться в заботы,
о насущном тревожиться дне.
Ах, какие хрустальные ноты
в оборвавшемся слышались сне!
Ты, душа, их тихонько напой-ка,
и забудь поскорее о том...
Эта жизнь - бесконечная стройка.
Строим дом. Только в нём - не живём.
***
И как Иов я скоро возоплю:
что, Господи - и этого мне мало?
Ещё я из последних сил терплю,
но новая беда вонзает жало,
и яд её - мне сердце холодит,
и душит незаметно равнодушье,
и душу - перемалывает быт.
Мой мир - бумажный лист, залитый тушью.
Рисунка жизни мне не разобрать.
О, чувств отчаянное одичанье!
Последнее готова растоптать
беда. Нет слов. Дальнейшее - молчанье.
***
И если я умираю,
я дверь во тьму отворяю,
гляжу до боли в глазах,
одолевая страх.
С собой не играю в прятки.
Как будто жажду разгадки,
надёжнейшего ответа:
последней тьмы или света…
Но нет последнего знанья -
есть только трепет сознанья,
живого пламени трепет,
что формы предметов лепит .
Не всё исчезнет со мною,
с моею жизнью земною:
деревья останутся, море,
живущее на просторе
всё сущее в свете дня…
Но как они - без меня?
***
Ефиму Ярошевскому
Поэт читал стихи - и голос понижал
до бормотанья. Что слова? - лишь звуки!
Как будто просто поезд проезжал
и уходила жизнь в колёсном стуке.
Жизнь, что как бред - безумна и невнятна.
Сказать осталось пишущему: нем!
Случайно брошенные краски, пятна.
Обломки слов, братание фонем.
Былых мгновений сор (иль сыр? иль сюр?).
И поздно спрашивать судьбу, права ли.
Она сама - неловкий каламбур.
Лишь вспышки магния. И тёмные провалы.
***
ДВА ГОЛОСА
Как трудно, Господи, как трудно...
Как чудно, Господи, как чудно...
Два голоса. А вместе - жизнь моя.
Так и живу, от мира не тая
ни горя и труда, ни радости и чуда.
Два голоса. Как ни было бы худо,
всё думаю, что мир не так уж плох...
Два голоса - как выдох и как вдох.
Как ночь и день. Как жаркий свет - и тени.
Страданье - и любовь. Двух голосов сплетенье.
Мелодия, в которой жизнь и смерть.
Ах, жить бы, не скупясь и не итожа...
И пусть порой трудна земная ноша,
но как чудна небесной выси твердь!..
***
Зачем стихи? Ведь нашей жизни проза -
не музыка, увы… Скорее - стон.
Поэт не слышит нашего вопроса.
Он ворожит - и сам заворожён.
В его строке - деревья, реки, птицы,
бегущие куда-то облака,
всё сущее - желает с далью слиться
и в этом мире быть наверняка.
И камень - твёрд. И древо - зеленеет.
Огонь - горяч. Любимый - божество.
Всё в мире - слово тайное имеет
и нам готово высказать его.
Что сказано - навеки остаётся.
Надёжно мир стоит - ведь Слово в нём.
… А мы-то, мы - почти канатоходцы,
шатаясь, балансируя, живём.
И то, что говорим друг другу - шатко.
"Всё в мире относительно!" - твердим.
Не осеняет разве нас догадка,
что жизнь без Слова - улетит, как дым?
Зачем поэт? Его строка - под током.
Коснись - забьёшься рыбой на песке,
забыв себя. И о разлуке с Богом
вдруг отчего-то вспомнишь ты в тоске.
И мир увидишь словно бы впервые.
Он говорит с тобой - ответь и ты!
… Вмиг позабудешь фразы бытовые
и рот откроешь в муке немоты.
***
Вот на кладбище - два старика.
Как беда у них - велика!
А над кладбищем в небе осеннем,
в серой вате глухих облаков -
радуга - непонятным виденьем,
утешеньем для стариков.
Тихим словом о жизни и смерти.
Всех нас - соединяет дуга.
Лишь поймите, лишь в это поверьте -
и на миг ослабеет тоска.
Все по радуге этой взойдём,
по крутому цветному склону,
серебристым упьёмся дождём
и насытимся синим, зелёным,
фиолетовым и голубым,
снова радуясь, словно бы дети.
Это - жизни сияющий дым,
нашего бытия мгноцветье?
О, гляди - сквозь дожди и печаль,
и поверь обещанию света!
Эта радуга - словно скрижаль,
неизвестно какого завета...
***
Я - чучело, набитое трухой.
А был когда-то настоящим зверем.
Я - чучело. О, счёта нет потерям!
Пропала жизнь. Есть только прах сухой.
Я помню, как бежала кровь по жилам,
какой я издавал свирепый вой.
Но шкуру сняли - и проткнули шилом,
и снова сшили. Вот я - как живой.
Лишь видимость одна. Я б сшиб вас лапой,
я б испугал вас, я б загрыз, злодей,
поскольку не терплю породы слабой
охотящихся на зверей людей.
Вода в их жилах! Если мог бы встать я,
и очи бы мои зажглись огнём!
Они когда-то были наши братья.
И вся земля - была наш общий дом.
Вы предали природу! Вы её -
в себе убили! Разве в этом - разум?
Вокруг взглянули, говоря: моё!
Владея всем - всё губите вы разом.
Я - чучело. А вы - не чучела?
Где ваша жизнь? Есть только дело, дело...
Под вашей тонкой кожей - есть тела,
та плоть, что от желания запела?
Не лицемеря, не тая свою
земную жажду жизни. Одержима
простой, звериной, грубою - без грима,
великолепной страстью к бытию.
О, как я помню жизни трепетанье!
Да, я погиб - но пыл мой не погас,
его огонь пылает в мирозданье.
Я - чучело. Но я живее вас.
***
АВТОПОРТРЕТ В ОБНИМКУ С ЖИЗНЬЮ
Я в зеркало гляжу: лицо страдальца.
Как жаль себя! Мой друг, сложи три пальца
в известную фигуру. Дунь и плюнь!
Как молод ты - хотя и сед, как лунь.
Страдаешь ты. Но, милый - отчего?
Страдал бы от любви - всё было б лучше.
Как будто жизнь тебя лишь одного
обидела, лишь над тобою - тучи.
Извилину свихнувшуюся вправь.
Чем огорчён ты, на кого надулся?
Чтоб улыбнуться, девушку представь,
тебя целующую. Улыбнулся?
Влюбляйся в жизнь. Ведь Женщина она.
Рассердится - потом одарит лаской,
и будет вновь душа твоя хмельна,
за тюбики хватаясь с яркой краской.
Ах, лживы все на свете зеркала.
Рисуй автопортрет - в обнимку с Жизнью.
Одной рукой - её к себе притисни,
другою - кисть держи. И все дела.
Ещё по теме здесь