ЖЕЛЕЗНЫЙ МУРМАН
Мурмани Шалвович, кроме того, что был боцманом, еще очень любил играть в шахматы. И играл он только со вторым штурманом Петром Семеновичем, который, к слову сказать, крепко побивал того на доске.
- Петя, Петя! Э-э-э! Сиводния давай, прихади, да! Играт, играт будим! - то ли от того, что плохо выговаривал слова, то ли из-за того, что хотел акцентировать на них внимание собеседников, Мурмани Шалвович по два-три раза повторял одно и то же слово.
- Шалвович, ты же опять проиграешь и будешь нервничать.
- Нэт! Я праигриваю из-за то, что ти играт не умеиш. Мне за тибе абидна, да! Канэшна сердюся. А сиводна ни буду. Давай, давай, вихади вечером корму!..
Спорить в такие моменты с боцманом было бесполезно, и Петр Семенович, как всегда, шел перед вахтой на корму и сражался с Мурмани на истертой доске деревянными фигурками, постоянно загоняя того в безвыходные ситуации. Первую, проигранную партию Шалвович еще как-то переносил, бурча что-то себе под нос на грузинском языке. Вторая заставляла Семеныча играть аккуратнее, то и дело, поглядывая из под кустистых своих бровей на начинающего заводиться боцмана. Поддавки, как вариант умиротворения закипающего Мурмани, тут не проходил - тот быстро раскусывал соперника и заводился еще больше:
- Э-э-э! Чито делаишь?
Будучи опытным боцманом, но, не обладая талантом что-либо правильно сформулировать словами, Шалвович одной пятерней срезал с доски все фигуры:
- Ти не правилно играиш! Давай апьят!..
Однако, новые партии, по характеру и результатам, были похожи на все предыдущие.
Старый Мурмани круто знал свое дело. Если он начинал красить пароход - берегись находиться рядом с ним на расстоянии взмаха кисти. Однажды, работая распылителем, он закрасил на надстройке все кормовые иллюминаторы, приготовленную для сдачи артельщиком стеклянную тару и все деревянные двери в белый цвет. Со снабжением он тоже разбирался легко. Привезенный машиной к борту судна контейнер он поднял краном на пароход, сам расписался во всех подряд бумагах, вскрыл, выгреб из него все палубные причиндалы, рассовал по своим кладовым, снова закрыл контейнер и вернул на берег. Машинное снабжение, осталось на берегу. Капитан и дед узнали о контейнере уже в море…
Вопреки немногословности, Шалвович, по природе своей человек честный, бескорыстный и прямой, очень любил выступать на собраниях. Так, пойманный однажды на проходной судовой артельщик, с двумя сумками продуктов, положенных для выдачи экипажу, стал предметом серьезного разбирательства на судовом собрании. Широкий ход делу не дали, ограничившись рамками общесудового собрания, и все возложили на решение экипажа. Слово дали Мурмани, который истово жестикулировал, желая высказаться. И вот, он, сминая крепкими руками спинку стула, сказал:
- Э-э-э! Мой друг - воровайка! Он наш калбаса прятал домой. А придет следовател и ми с пена у рот будем доказиват, что ми ангели! Ухади с параход, чито би я тебе не видел где-то на дороге! Ай-ай…
…Все поняли и согласились с выступающим, что артельного надо под любым предлогом гнать с судна. Тот написал рапорт на отпуск и растворился в пыли дорог.
Помполитов старый не жаловал, а точнее сказать - попросту их не замечал. Они были для него чем-то вроде мебели. Ну, с добрым утром или приятного аппетита - железная часть судового этикета, а в остальном - никак. Однажды, помпа решил спросить у народа мнение о событиях в Албании и, втиснув свое огромное тело в маленькую курилку, где и без него, некурящего, было не развернуться, решил было спикировать на боцмана. Дело было в конце восьмидесятых.
- Мурмани Шалвович, как вы относитесь к ситуации в Албании? Ваше мнение?
- Альбания? Э-э-э!.. Слуший, Он такой ма-аленкий твой Альбания, скажи, зачем он мне нужин? Не видишь - ми тут сериозиное дело говорим, курим! Иди, иди, не мишяй!
В дальнейшем, вопросов на политические темы помпа ему более не задавал, потому как знал, что ответы на вопросы о большой Америке или маленькой Албании всегда будут лаконичными, однозначными и исчерпывающими.
При замывке танков боцман играл ключевую роль, таская, устанавливая, включая и выключая моющие машины. Мурмани разводил кипучую деятельность на палубе, в то время как донкерманы работали в танках. Перекрикивались через горловины танков. Машины шумят, слышимость плохая, Боцман, стоя на карачках, орет в люк:
- Э-э-эй! Сирожа-а-а! Вклучать?.. Плоха слишу, да!.. Виклучать?.. А?
Донкерману надоело ничего не понимать, он сам вылез из соседнего люка и подошел к Шалвовичу, все еще стоящему на коленях и неистово орущему куда-то в туманную бездну танка:
- Шалвович! Хорош орать! Выключи уже машинку!
- Э-э-э, иди, ни мишай работат! Видиш - я с челавеком разгавариваю!..
- Та я уже тут, не ори!
- Кто такой? Зачем тут? Иди, иди!.. А-а-а!..
Так и работали. И хорошо работали, дружно, весело. Это был настоящий экипаж, семья. «Железный Мурман», как мы все называли нашего боцмана, всегда был на своем месте, постоянно помогал всем и везде. На судне не было человека, который сподобился бы обидеть Мурмани Шалвовича или был бы обижен им. Я с благодарностью вспоминаю кряжистого грузина, оставившего светлый след в моей памяти.
Игорь Малушко
Сайт Игоря Малушко здесь
Фото автора
Фото @Игорь Малушко