(no subject)
Как-то мы с подругами пошли в ТЦ "Охотный ряд", чтобы понюхать американские духи-моноароматы. Из множества представленных мне особенно понравился тот, что назывался "Похоронное бюро", он пах лилиями и каллами. Я знаю, что кому-то может показаться черным юмором душиться подобным ароматом. А мне он понравился еще и потому, что для меня лилии - это всегда благоухание Плащаницы в Великую Пятницу.
Мало какое время я люблю больше, чем эти напряженные последние дни Страстной. Когда, кажется, сил уже совсем нет, но пересиливаешь себя - и тогда получаешь в десятки раз больше того, что отдал. С Богом всегда так.
Начиная от тихой службы вечером в среду, когда тихой грустью, напевно, мягко звучит "Егда славнии ученицы", до пика максимальной собранности, сопричастности в день Тайной вечери, когда ты видишь, как все, или почти все присутствующие причащаются. и ты вместе с ними, и то, что мы обычно всегда "творим в воспоминание", становится "здесь и сейчас". Вечером же - погружение, как в темные воды, в скорбь Страстной Пятницы с чтением двенадцати отрывков из Евангелия.
Потом, в сам день смерти Христа - вечерня с выносом Плащаницы. Никто не обманывается красотой песнопений, цветов, сложностью вышивки и ароматом ладана, все помнят о том. что произошло в тот далекий и одновременно всегда близкий для нас день.
Вечером - долгая, долгая утреня, уже принадлежащая Великой Субботе - кое-где в монастырях ее служат, как и положено, глубокой ночью. И вот, в какой-то момент, после крестного хода, которым мы символизируем и вспоминаем погребение Господа в пещере, происходит какой-то внутренний, неуловимый переход от глубины скорби, мрака и траура - к надежде. Сначала еще слабенькой, когда - и ах, как остро это переживаешь - пронзительным "вот сейчас" звучат тропари "Ангельский собор удивися" - ведь в обычные субботние утрени мы поем их только по подобию их настоящего места в календаре - в эту Субботу, потом сильнее, громче, когда читается похожее на раскаты грома сильное, прекрасное и страшное пророчество Иезекииля о сухих костях. Еще сильнее, когда священник в внутренним обетованием грядущей радости запевает стих "Да воскреснет Бог".
И, наконец, завтра утром - когда будет мое самое-самое любимое богослужение года. Не пасхальное, нет - Пасха настолько отдельно от всего, и в то же время настолько пронизывает все собой, что ее нельзя любить в привычном человеческом понимании - можно только позволить себе отдаться этому потоку и радостно нестись на его огненных ало-золотых волнах. А вот литургия Великой Субботы, дня покоя, - она трогает тихо, мягко, почти нежно, но неотвратимо. И все символические жесты - когда перед чтением первого, воскресного Евангелия в храме меняют облачения с черных на белые, и многие прихожанки также меняют платочки, - становятся чем-то большим, чем привычное нам снисхождение к материальности человека, к необходимости для него увидеть глазами, пощупать руками, услышать ушами. И тогда мир вокруг становится как будто прозрачнее и легче, и это оправдывает и с лихвой прощает твою суету и раздражение, твои недосыпы и рассеянность, и ты, с внутренним предощущением грядущей радости, возвращаешься домой, чтобы переждать грядущие несколько часов до ночи - в глубоком покое и очень-очень счастливый.
Сия Суббота есть преблагословенная, в нейже Христос, уснув, воскреснет тридневен.