Cocaine One: Горячка
Все, что нас не убивает, из нас делает свиней. Агиткампания, развязанная властью, достанет мертвого, темп вырождения заставит содрогнуться самых стойких, а цинизм, безудержный, как день рождения Буржуя, принудит усомниться в европейских ценностях. Однажды я проснусь и обнаружу тебя здесь, в своей постели. Ты будешь жечь мои глаза, будешь печь, и слепить, и гореть, и сверлить мое тело иглой вороненой, серебряной крошкой лететь и лететь прямо в подлую глотку мою утомленную. Кокаин, заебал. Кокаин, уходи.
Достала пропаганда наркоты. У Амстердама белая горячка. Реклама кокаина в каждом утюге. Ебучий порох сыпется из каждой щели. Идешь на службу: «Caution - Cocaine». Идешь на рынок: «Caution - Cocaine». Зашел поесть: «cocaine, cocaine». Из клуба вышел: «Caution - Cocaine»! Заебал! Отвали! Порошок, уходи!
Куда ни сунь свой нос, везде кокос, куда ни плюнь, везде дорога. Неясно, где он появился первым, но это был один экран. Большое электронное табло, что сообщает в большей степени гостям, чем жителям, что небезопасный кокаин заполнил улицы, что трое незадачливых британцев сдохли, не покупайте у нелицензированных вендоров, остерегайтесь уличных барыг, да и вообще валите на здоровье на хуй. Вдовесок объявление гласит, что вместо кокаина пушеры толкают героин. Как следствие, качелевидная реклама пропагандирует два стула сразу, воздействуя на обе целевые группы: на медленных и быстрых. Кому тормознуть, а кому-то ускориться. Два дула, два зайца, пастушья и гончая, аппер и даунер, короче - спидбол.
Экраны быстро засорили город. Теперь над каждым многолюдным местом висят эти дурацкие экраны. Над толпами гуляющих туристов и семейных пар, спешащих по своим делам пенсионеров, маленьких детей, бэкпэкеров, залетных хипстеров и редких алкоголиков, неистовствует пропаганда смерти. В рождественские дни в местах повышенных скоплений потенциального клиента промоутеры раздают листовки: cocaine, cocaine, don’t walk away! Если стоять на пристани, откуда отправляются паромы в северные части Амстердама, то через воду можно разглядеть слова: Cocaine, White Heroine. И плыть.
То, что нас не испугает, из нас сделает свиней. Эффект от пропаганды налицо. И без того весь город нюхает, а стимуляция рекламой усилила культ бесконтрольности. Куда бы ты ни шел, что бы ни делал, дорога кроткая приводит к одному. Приходишь в гости - водка, черная икра и кокаин. Чреволюция. Если б знали вы, как мне дороги эмигрантские вечера.
Несчастье вызывают те, кто подавляет собственные желания. Боишься сделать следующий шаг, так много думать, взвешивать, решаться, сука, почему не прет, ты сам не прешь, ты чего, блядь, чего, упоролся, браток? Охуенно жрать кайфы горстями? Вперед! Отправившись за кайфом, помни: иль со щитом, иль на щите, но без щита не возвращайся. А жизнь… что жизнь? Разменная монета. Жизнь превращается в смерть, и так и эдак. Вставай на лыжи. Бей-беги.
Уходишь из гостей, сердце стучит, как Калашников. Барыги потеряли скромность: кокаин, кокаин поселился в ушах. Барыги озверели в полночь: падают на хвост, не отлипают. Барыги множатся, их целый взвод по твою душу. Щемит хвост. Ты простой паренек, и с тобой твоя свита. Диавол с челядью. Снова заставляют умирать. В аду горите, черти, отвяжитесь. Я бегу, я бегу, я бегу, я бегу, я бегу, я бегу абсолютно голый…
Куда ты, тропинка, меня привела? Без снега и стужи мне жизнь не мила. И я не хочу никого, ничего.
Тело теряет воду. Я теряю свободу. Хочу в тюрьму. Хочу на волю. Хочу подохнуть. Жить хочу. Конфликт сторон. Что происходит… как это - хотеть? Что это - делать? думать? знать? стремиться? Как идеально быть, когда не хочешь. Хоть бы остаться в плену. Вспыхни, гроза.
И все становится правильным, как моя рука.
То, что нас не убивает, из нас делает свиней. Исследуя нижайшие инстинкты человека, ты неизбежно сам ведешь себя, как дикая свинья. Все свиньи в космосе, и ты их рулевой. Режим употребления дневной. Блаженны те, кто не узнал всей прелести подобного режима.
Чем ближе Рождество, тем чаще взрывы. Апогей каждый день. Хотелось рухнуть в эту грязь. Трава бежит между полос, педали в потолок, ремни отвязаны. Ебанутым можно всё.
Горячка белая, ты смелая, как первый снег. Белые силы нам помогут - непременно.
А интурист - народ упертый. Сказали - не бери, убьет. Но что им властная забота? На улице Крови - Bloedstraat - периферийным зрением я вижу три пакета белого, с ладони чернокожего драгдилера переползающие в руки интуриста. «Четвертый - экстра, бонус», - говорит барыга. Турист доволен и сияет в этом темном углу. На повороте в улицу России - Rusland - два тела мнутся в нерешительности. Одно из тел осмелилось и подошло к барыге, как будто вросшему в коричневую стену. Приколоться желаете, мальчики? Любо. Мы увидимся там, где кончается кайф. Вы приколитесь, мальчики, раз и навсегда.
Протыкашкино счастье. Где же ты, где? Без пони не доехать. Все на пони! Потихоньку едем, цокают копыта. Что за вой, что за стон, что за дикое пение? Это пони поет безобразные песни. Пони поет о Нагорной любви. Молодость, сука такая, куда же ты делась? Упоролась, сторчалась и бросилась вон.
Во всем, повсюду, видно подноготную. За пончиками, яблочными штруделями, шарманками, за всей фантасмагорией релизиозного консьюмеризма в праздничные дни сквозит и пахнет ссаками она - обратная сторона Рождества. Отец двоих детей, техно-диджей и организатор вечеринок, роняет порох в унитаз, ноздря - не дура и уже не тянет, но штык всегда на страже кайфа, так ведь, Рой? Не рой себе могилу, Рой. Беги.
Беспокойные ноги несут в Блуменбар, одно из редких мест, открытых до утра. Идем в курилку, чтобы присоединиться к разложению. Огромные столы, где можно все. Два парня выпили уже по двадцать пива или больше. Один, голландец польского происхождения, соскальзывает быстро: отрыгнув комком из слов, как кошка шерстью, затихает. Второй покрепче. Лицом он похож на дворовых ребят и на всех одноклассников сразу. Но телом, в частности в плечах, пошире. Он в грубой косухе без молний. Услышав, что я русский, парень засиял. «Бухайт, бухайт! Ты знаешь группу Лэнинград? Бухайт, бухаем, твою мать!». Он убежден, что Москва - лучший город Земли, хоть никогда там не был. Я спросил его имя. Веселый и открытый, он расстроился, сказав: «оно голландское». Что же слилось в Москве для его сердца? Видно по рукам. В одной руке - пивная кружка. В другой - распятие на четках, он их перебирал как русский зек и как монах одновременно.
-Красивый крест, - я говорю, - откуда?
-Моя мама из Львова.
Он стал что-то искать.
-Она умерла. И это все, что от нее осталось.
Достав из куртки маленький конверт с изображением лошадки-пони, он развернул его, взял крест, и зацепив на жезл гору белого дерьма, поднес распятие к ноздре.
И все становится праведным, как его рука.
Достала пропаганда наркоты. У Амстердама белая горячка. Реклама кокаина в каждом утюге. Ебучий порох сыпется из каждой щели. Идешь на службу: «Caution - Cocaine». Идешь на рынок: «Caution - Cocaine». Зашел поесть: «cocaine, cocaine». Из клуба вышел: «Caution - Cocaine»! Заебал! Отвали! Порошок, уходи!
Куда ни сунь свой нос, везде кокос, куда ни плюнь, везде дорога. Неясно, где он появился первым, но это был один экран. Большое электронное табло, что сообщает в большей степени гостям, чем жителям, что небезопасный кокаин заполнил улицы, что трое незадачливых британцев сдохли, не покупайте у нелицензированных вендоров, остерегайтесь уличных барыг, да и вообще валите на здоровье на хуй. Вдовесок объявление гласит, что вместо кокаина пушеры толкают героин. Как следствие, качелевидная реклама пропагандирует два стула сразу, воздействуя на обе целевые группы: на медленных и быстрых. Кому тормознуть, а кому-то ускориться. Два дула, два зайца, пастушья и гончая, аппер и даунер, короче - спидбол.
Экраны быстро засорили город. Теперь над каждым многолюдным местом висят эти дурацкие экраны. Над толпами гуляющих туристов и семейных пар, спешащих по своим делам пенсионеров, маленьких детей, бэкпэкеров, залетных хипстеров и редких алкоголиков, неистовствует пропаганда смерти. В рождественские дни в местах повышенных скоплений потенциального клиента промоутеры раздают листовки: cocaine, cocaine, don’t walk away! Если стоять на пристани, откуда отправляются паромы в северные части Амстердама, то через воду можно разглядеть слова: Cocaine, White Heroine. И плыть.
То, что нас не испугает, из нас сделает свиней. Эффект от пропаганды налицо. И без того весь город нюхает, а стимуляция рекламой усилила культ бесконтрольности. Куда бы ты ни шел, что бы ни делал, дорога кроткая приводит к одному. Приходишь в гости - водка, черная икра и кокаин. Чреволюция. Если б знали вы, как мне дороги эмигрантские вечера.
Несчастье вызывают те, кто подавляет собственные желания. Боишься сделать следующий шаг, так много думать, взвешивать, решаться, сука, почему не прет, ты сам не прешь, ты чего, блядь, чего, упоролся, браток? Охуенно жрать кайфы горстями? Вперед! Отправившись за кайфом, помни: иль со щитом, иль на щите, но без щита не возвращайся. А жизнь… что жизнь? Разменная монета. Жизнь превращается в смерть, и так и эдак. Вставай на лыжи. Бей-беги.
Уходишь из гостей, сердце стучит, как Калашников. Барыги потеряли скромность: кокаин, кокаин поселился в ушах. Барыги озверели в полночь: падают на хвост, не отлипают. Барыги множатся, их целый взвод по твою душу. Щемит хвост. Ты простой паренек, и с тобой твоя свита. Диавол с челядью. Снова заставляют умирать. В аду горите, черти, отвяжитесь. Я бегу, я бегу, я бегу, я бегу, я бегу, я бегу абсолютно голый…
Куда ты, тропинка, меня привела? Без снега и стужи мне жизнь не мила. И я не хочу никого, ничего.
Тело теряет воду. Я теряю свободу. Хочу в тюрьму. Хочу на волю. Хочу подохнуть. Жить хочу. Конфликт сторон. Что происходит… как это - хотеть? Что это - делать? думать? знать? стремиться? Как идеально быть, когда не хочешь. Хоть бы остаться в плену. Вспыхни, гроза.
И все становится правильным, как моя рука.
То, что нас не убивает, из нас делает свиней. Исследуя нижайшие инстинкты человека, ты неизбежно сам ведешь себя, как дикая свинья. Все свиньи в космосе, и ты их рулевой. Режим употребления дневной. Блаженны те, кто не узнал всей прелести подобного режима.
Чем ближе Рождество, тем чаще взрывы. Апогей каждый день. Хотелось рухнуть в эту грязь. Трава бежит между полос, педали в потолок, ремни отвязаны. Ебанутым можно всё.
Горячка белая, ты смелая, как первый снег. Белые силы нам помогут - непременно.
А интурист - народ упертый. Сказали - не бери, убьет. Но что им властная забота? На улице Крови - Bloedstraat - периферийным зрением я вижу три пакета белого, с ладони чернокожего драгдилера переползающие в руки интуриста. «Четвертый - экстра, бонус», - говорит барыга. Турист доволен и сияет в этом темном углу. На повороте в улицу России - Rusland - два тела мнутся в нерешительности. Одно из тел осмелилось и подошло к барыге, как будто вросшему в коричневую стену. Приколоться желаете, мальчики? Любо. Мы увидимся там, где кончается кайф. Вы приколитесь, мальчики, раз и навсегда.
Протыкашкино счастье. Где же ты, где? Без пони не доехать. Все на пони! Потихоньку едем, цокают копыта. Что за вой, что за стон, что за дикое пение? Это пони поет безобразные песни. Пони поет о Нагорной любви. Молодость, сука такая, куда же ты делась? Упоролась, сторчалась и бросилась вон.
Во всем, повсюду, видно подноготную. За пончиками, яблочными штруделями, шарманками, за всей фантасмагорией релизиозного консьюмеризма в праздничные дни сквозит и пахнет ссаками она - обратная сторона Рождества. Отец двоих детей, техно-диджей и организатор вечеринок, роняет порох в унитаз, ноздря - не дура и уже не тянет, но штык всегда на страже кайфа, так ведь, Рой? Не рой себе могилу, Рой. Беги.
Беспокойные ноги несут в Блуменбар, одно из редких мест, открытых до утра. Идем в курилку, чтобы присоединиться к разложению. Огромные столы, где можно все. Два парня выпили уже по двадцать пива или больше. Один, голландец польского происхождения, соскальзывает быстро: отрыгнув комком из слов, как кошка шерстью, затихает. Второй покрепче. Лицом он похож на дворовых ребят и на всех одноклассников сразу. Но телом, в частности в плечах, пошире. Он в грубой косухе без молний. Услышав, что я русский, парень засиял. «Бухайт, бухайт! Ты знаешь группу Лэнинград? Бухайт, бухаем, твою мать!». Он убежден, что Москва - лучший город Земли, хоть никогда там не был. Я спросил его имя. Веселый и открытый, он расстроился, сказав: «оно голландское». Что же слилось в Москве для его сердца? Видно по рукам. В одной руке - пивная кружка. В другой - распятие на четках, он их перебирал как русский зек и как монах одновременно.
-Красивый крест, - я говорю, - откуда?
-Моя мама из Львова.
Он стал что-то искать.
-Она умерла. И это все, что от нее осталось.
Достав из куртки маленький конверт с изображением лошадки-пони, он развернул его, взял крест, и зацепив на жезл гору белого дерьма, поднес распятие к ноздре.
И все становится праведным, как его рука.