Энзель и Крета. Рощинск. Часть 4.2
Энзель вдруг услышал:
Треск медведей не пугает
Ведь где треск, там вспыхнет пламя
Жар в лесу не страшен нам
Мы-пожарники, па-пам!
Мы - пожарники-медведи
Тушим всё мы очень быстро
Жар - водой, а жажду - пивом...
Поющие медведи удалялись от них, в музыкальном пылу лесные пожарники не услышали крики Энзеля и Креты. Значит помощи от них не стоит ждать.
О лаубвольфах Энзель уже кое-что слышал, точнее он читал про них в романах о принце-хладнокровке. Они подстерегают тебя в больших лесах, точнее говоря, чаще всего они крепко спят, пока кто-нибудь не совершит ошибку, не зайдёт на их территорию и не разбудит их. Затем они разрывают жертву на куски и пожирают её, кроме случаев, когда жертву зовут Приниц-хладнокровка. Он, конечно же, преподаёт им отличный урок цамонийского фехтовального искусства, в то время как его верный сопровождающий и оруженосец, горбатый, трусливый и немного глупый гном по имени Рункельштиль, прячется на дубе и подбадривает его оттуда.
Лаубвольф медленно потянулся.
- Дуб! - закричал Энзель и ударил себя ладонью по лбу. Он схватил Крету за руку и потащил за собой. Если они успеют до бежать до дуба и залезть на него до того, как волк окончательно проснётся, то они спасены. Волки не лазают по деревьям.
Лаубвольф ошарашенно посмотрел на бегущих близнецов, ещё раз сладко зевнул и медленно потащился за ними.
Энзель и Крета неслись по лесу. Ветер в последний раз донёс до них издалека песню цветных медведей.
Треск медведей не пугает
Ведь где треск, (неясно)
Жар в лесу не страшен нам
Мы-(неясно), па-пам!
Мы - (неясно)
(неясно) мы очень быстро
(неясно) - пивом...
Крета первой добежала до дуба. Энзель недоуменно смотрел, как она ловко и шустро взбиралась по гладкой коре, инстинктивно хватаясь руками за каждую трещинку и дырочку в стволе. И вот она уже сидит на ветке в трёх метрах над землёй.
- Давай! - крикнула она Энзелю. - Это очень легко!
Энзель попытался уцепиться пальцами за кору и тут же сломал два ногтя, а третий так противно согнулся назад, что Энзель сразу же прекратил попытку.
- У меня не получится! - оценил он ситуацию. Он в отчаянии посмотрел на Крету. Его сестра уже забралась на следующую ветку и тянулась к лиане.
Из-за холма выплюхнулся лаубвольф - более привлекательным словом нельзя описать его способ передвижения. Он затылок и всё ещё продолжал зевать.
Энзеля парализовал один только вида лаубвольфа, ноги его стали ватными, что ещё сильнее снизило его шансы взобраться на дерево. Крета в безопасности. Может ему просто побежать дальше?
Вдруг он почувствовал как вокруг его головы и шеи обвивается лиана. Он посмотрел вверх и увидел, что Крета привязала лиану к толстой ветке.
- Хватайся за неё и шагай ногами по стволу. Это легче, чем вскарабкиваться.
Энзель крепко ухватился за лиану, поднял вверх ноги и упёрся ступнями в ствол. Лаубвольф издалека с удивлением смотрел за этим спектаклем. Что делали эти два аппетитных карлика на его любимом дереве?
Энзель подтягивался руками по лиане вверх и шагал одновременно ножками по стволу дуба, как жук-короед. Крета помогала ему, подтягивая лиану. Через пару секунд Энзель уже сидел на ветке рядом с сестрой. Здесь их волк точно не достанет. Триумф пришёл на смену панике, он обнял Крету, глубоко вдохнул и громко радостно закричал. Лаубвольф был метрах в пятидесяти от дуба, выглядел всё ещё уставшим и даже вызывал лёгкое сочувствие. Может быть, подумал Энзель, получится позлить его и побросать в него жёлуди. А потом он наверняка провалит отсюда.
Позади близнецов было огромное дупло, о содержимом которого Энзель уже как-то раздумывал. Может быть им лучше залезть в него и подождать пока волк уйдёт? Энзель подполз к дуплу по широкой ветке и заглянул внутрь.
Оказалось, что ствол дуба внутри совершенно пустой, но наполнен всякими разными предметами. Вперемешку с совершенно бесполезным мусором там были очень ценные вещи. Золотые цепочки, серебряные доспехи, жемчужные нити, шлемы из мидгардской стали, мешки полные золотых монет. И всюду лежали бесчисленные кости и черепа. У Энзеля закружилась голова, подкосились ноги и он упал в дупло.
Треск медведей (неясно)
(неясно) пламя
Жар (неясно)
Мы-(неясно), па-пам!
Мы - (неясно)
Тушим (неясно) быстро
(неясно) - пивом...
В последний раз до них донеслось пение медведей, Крета едва могла разобрать слова. Лаубвольф подошёл к дубу и с любопытством посмотрел вверх. Крета не спускала с него глаз.
- Волк стоит у подножия дуба! - крикнула она брату.
Энзель поднялся на ноги среди сокровищ и костей. На подстилке из золотых монет перед ним лежал медвежий череп и смотрел на него пустыми глазницами. Из левой глазницы выползла уховёртка и неприятно защёлкала своими клешнями.
И тут Энзеля осенило, что это за сокровища и кости в дупле. Это была кладовка лаубвольфа. Сюда он притаскивает свои жертвы, здесь он их пожирает. Все эти сокровища ему безразличны. Они просто мусор, как и кости. Но это означало одновременно, что лаубвольфы умеют лазать по деревьям.
Лаубвольф же всё ещё пытался понять поведение гномов. Зачем они залезли на дуб? Чтобы упростить ему работу? Он бы всё равно залез со своей добычей туда. Он обожал завтракать в этом скрытом от посторонних глаз дупле - старая привычка с тех времён, когда лес был полон лаубвольфов и они дрались из-за добычи. Он с лёгкостью взбирался на деревья. Ведь, в конце концов, он сам был почти деревом. Крета ничего не подозревала. Она была уверена, что находится в полной безопасности. Более того, она была в эйфории вызванной удачным побегом. Поэтому она решила воспользоваться своим удачным положением и позлить лаубвольфа. Она наклонилась, высунула язык и начала издавать звуки, которыми, по её мнению, она могла рассердить это животное. Затем она закатила глаза и замахала руками, обдумывая при этом не плюнуть ли ему на голову. Но тут лаубвольф спросил:
- Эй, карапузы! Что вы делаете на моём дереве?
Крета съёжилась. Эйфория мгновенно улетучилась.
- Ты можешь разговаривать?
- Вообщем-то нет, - ответил зверь низким, приятным голосом. - Я могу говорить лишь пару минут с жертвой, которую я собираюсь съесть, на её языке. Природа зачем-то решила, что я должен поговорить с моей едой перед тем, как я её съем, - лаубвольф глухо засмеялся. - Не знаю зачем это нужно.
В это время Энзель пытался выбраться из дупла. Он ставил мешки с золотом друг на друга, в виде лестницы, так как выход был в полутора метрах над его головой. "Столько золота!" - думал он. - "Если мы выберемся отсюда живыми, то мы будем богаты!"
Крета пыталась успокоится. То, что волк может разговаривать, не означает, что он умеет лазать по деревьям. Поэтому она сочла разумным продолжить с ним беседу.
- Ха-ха! - судорожна засмеялась она. - Чего только не бывает! Говорящий волк!
- В этом лесу есть всё, - зевнул лаубвольф. - Видела бы ты, что тут творится ночью! Грибы водят хороводы!
- Ты видишь в темноте?
- Конечно. Даже лучше, чем днём.
- И что эээ... творится ночью?
- Нельзя рассказывать. Клятва Большого леса и т.п. Секреты, понимаешь ли, - лаубвольф мило рассмеялся. - Хотя, - быстро добавил он. - Кое-что я могу тебе рассказать. Это уже не секрет.
- Что же? - дрожащим голосом спросила Крета.
- Ну, короче: этот лес совсем не лес. Ну в смысле точной биологической классификации. Ты знаешь, что этот лес может плакать?
- В смысле?
Волк заговорил тихо и печально:
- В Большом лесу есть граница... граница, за которую никто не должен заходить. Глубоко в чаще есть одно место... место, где плавятся деревья и плачут растения. И это неправильно. Это, чёрт побери, совершенно неправильно!
Лаубвольф всхлипнул и попытался сдержать слёзы:
- В любом случае я не знаю ни одного другого леса, в котором такое бы встречалось. А я вообщем-то знаком с каждым деревом в Цамонии!
Он снова заговорил громче и уверенней:
- Знаешь Нурненьвальдский лес? Неподалёку от Вольпертинга?
Крета отрицательно покачала головой.
- А я скажу тебе! Это такой лес! О-го-го! Видела когда-нибудь нурний?
- Нет.
- И хорошо! Фу-у-у... нурнии..., - лаубвольф передёрнулся и листья на его теле зашуршали. - Я однажды видел нурнию. Точнее несколько нурний. Уверяю тебя - я не желаю их больше видеть! Но нурнии... - это ничто по сравнению с тем, что таится в глубине этого леса. Ничто!
Лаубвольф начал потихоньку нравится Крете. Он, похоже, очень умный и, очевидно, чувствительный. А голос его такой... Крета не могла подобрать подходящих слов.
- Что ты имеешь ввиду? - прошептала она.
- Я и так уже слишком много рассказал, - так же шёпотом ответил лаубвольф. Он оглянулся и принюхался. Затем он снова повернулся к Крете. - У леса есть уши, понимаешь? И не только. У него ещё и глаза есть. И душа. У него чёрная душа. Чернее, чем моя.
Голос его снова стал громче:
- Но давай-ка, деточка, вернёмся к нашей теме!
- Какой теме?
- Ну! Завтрак! - рассмеялся лаубвольф и начал спокойно взбираться по стволу дуба. Крета лихорадочно думала.
Энзель в это время уже выбрался из дупла и полз по ветке к сестре.
- Он умеет лазать по деревьям! - закричал он сестре.
- Я знаю! - сказала Крета. - Но у меня есть план.
Волк цеплялся деревянными когтями за кору и не спеша поднимался вверх.
- Я съем вас по-очереди! - дружелюбно крикнул он. - Если хотите, то можете пока решить кто будет первым. Первому будет проще, хотя с другой стороны он проживёт меньше. Второй же проживёт дольше, но будет вынужден увидеть всё, что я сотворю с первым. А это зрелище, поверьте мне, не для слабаков. Почти всегда с воплями. И эта кровь... ну, как и везде, здесь есть свои за и против. В дупле лежат монетки. Можете взять одну и подбросив решить.
- Он может разговаривать? - спросил Энзель.
- Слушай внимательно, - прошептала Крета. - Я считаю до четырёх. Мы ждём пока он почти до нас доберётся. На четыре мы спрыгиваем вниз и несёмся в сторону, откуда доносилось пение!
- Вниз? Да мы все кости переломаем!
- Лучше чтобы тебя сожрали?
Энзель подумал о скелетах в дупле.
- Один! - прошептала Крета. Энзель повернулся лицом к ней так, что бы кончики их носов дотронулись друг до друга.
Давайте-ка по случаю поболтаем немного о цамонийский числовой системе! И даже не пытайтесь пропустить это Мифорезское отклонение - без него будет совершенно невозможно понять смысл дальнейшей истории. Поскольку у большинства цамонийцев на каждой руке по четыре пальца, то цамонийская древняя математика основана на цифре восемь. В ней имеются цифры один, два, три, четыре и дваждычетыре. Последняя, по сути, означает восемь. Лежащие между ними пять, шесть и семь не просто презираются древней цамонийской математикой, она отрицает их существование! После дваждычетыре (8) идёт дваждыдваждычетыре (16), затем дваждыдваждыдваждычетыре (32), потом дваждыдваждыдваждыдваждычетыре (64) и так далее - эта система, очевидно, базируется на кратных четырём числах.
Цамонийская древняя математика так же не признаёт все числа лежащие между дваждычетыре (8) и дваждыдваждычетыре (16), между дваждыдваждычетыре (16) и дваждыдваждыдваждычетыре (32), между дваждыдваждыдваждычетыре (32) и дваждыдваждыдваждыдваждычетыре (64) и так далее до бесконечности. Короче цамонийская древняя математика отказывается от множества чисел, точнее почти ото всех чисел. Из-за этого она считается одной из самых неточных арифметических систем.
Цамонийские же друиды признают одно единственное число, которое они называют ольц. Ольц - это количество душ друидов, помещающихся одновременно в замочную скважину, и это очень большое число, доступное только пониманию друидов. А поскольку число это так велико, то в обычных жизненных ситуациях друиды вынуждены пользоваться частичками этого числа - друидская математика, таким образом, основывается на частных от ольца. Самое маленькое друидское число (кроме не-ольца, означающего ни капельки ольца, и равного арабскому нулю) - это укциллиард-ольц, то есть укциллиардная часть ольца. Один укциллиард, кстати, равен миллиону укциллионов.
Совершенно иначе считают рикшадемоны. Они являются представителями самой ужасной цамонийской математики и считают в ужасосекундах: это время, необходимое в среднем одному волоску, чтобы встать дыбом от ужаса (примерно 0,3 секунды). Эту единицу измерения они называют 1 кошмар. 10 кошмаров означают лёгкий шок, 100 - обычный шок и 1000 - инфаркт миокарда.
Самая ж сложная цамонийская математика применяется фернхахинцами: они считают в симпатиях. Они могут начать считать только тогда, когда они находятся минимум вдвоём: одна симпатия равна двойного трения носа одного фернхахинца о нос другого фернхахинца и так далее. Кроме того фернхахинцы относятся к небольшому количеству поклонников древней цамонийской математики и поэтому всегда считают до четырёх, а не до трёх. Что нас и возвращает назад к истории:
- Два! - посчитала Крета. И они во второй раз потёрлись носами.
Лаубвольф ухватился за толстую ветку, на которой сидели близнецы. Он легко подтянулся вверх.
- Три! - пропищала Крета и подумала, не спрыгнуть ли прямо сейчас вниз. Но в фернхахинской школе им вдолбили в голову, что нельзя заканчивать счёт на нечётном числе и она просто не смогла не досчитать до четырёх.
- Четыре! - хотела она закричать и уже склонилась к носу Энзеля, но волк уже был тут как тут и ухватил обоих детей за пояса.
- Ургх! - сказал Энзель.
- Аргх! - сказала Крета.
Это ли не повод засомневаться в качестве цамонийской система образования? Не повод задуматься что же мы вбиваем в голову нашим детям в общественных школах?
Мне тоже пришлось зубрить в начальной школе цамонийскую древнюю математику. И этот бесполезный балласт я до сих пор всюду ношу с собой. Я начинаю непроизвольно заикаться, когда мне необходимо назвать цифры пять, честь или семь, не говоря уже о куче прочих чисел.
Может быть ещё кто-то помнит рыбокостный алфавит? Тогдашний министр образования Ша Коккен был страстным рыболовом и поэтому он решил заменить цамонийские буквы рыбными скелетами. Те, кому пришлось в том время посещать цамонийскую школу, были вынуждены заучивать вместо букв силуэты рыбных скелетов. Я всё ещё могу спокойно отличить скелет групера (Ф) от скелета кумжи (К)! А зачем? Для чего важное место в моём мозге забито этой чушью? И даже то, что Ша Коккен был проглочен тиранокитом рексом во время обнажённого дайвинга на цамонийской Ривьере, лишь слабо меня утешает.
Я прекрасно помню, что заикание когда-то было обязательным предметом в цамонийских гимназиях, так как в то время партия заик-наттиффтоффов занимала место в Парламенте в Атлантисе. Из-за того, что при заикании нужно больше времени на произнесение текстов, мучительные уроки заикания длились в два раза дольше остальных предметов.
Целых три года вместо уроков физкультуры в школах Цамонии ученики были вынуждены принимать ледяной душ. И всё из-за грамматической ошибки министра культуры! И так далее, и тому подобное. История цамонийской системы образования напичкана подобными причудливыми случаями. До сих пор во всех университетах Цамонии в обязательном порядке изучается Соловейчикова филофизика - интеллектуальная дисциплина, понять которую могут лишь существа обладающие более, чем семью мозгами.
К чему я веду? По моему мнению определённые учебные материалы могут лишь навредить нашим детям. Возьмём, например, Крету: в ситуации, угрожающей её жизни, она не в состоянии забыть далёкую от реальной жизни арифметику, хотя она понимает, что это поставит её ещё в более сложное положение. Почему мы не позволяем нашим детям учить то, что они хотят? Хочется им изучать древнюю цамонийскую математику? Пожалуйста! Может быть они станут математиками. Хочется им учится готовить - пусть они будут поварами! Может быть им хочется научится писать, тогда в лучшем случае они станут писателями, в худшем - авторами книг жалоб и предложений. А если они ничего не хотят учить, то пусть они остаются дураками или становятся литературными критиками.
Лаубвольф крепко ухватил Энзеля и Крету за горло, но они всё ещё могли спокойно дышать. Дети боялись даже шевельнуться. Волк рассматривал их необычными мутными и одновременно ледяными глазами. Такого печального и безнадёжного взгляда близнецы никогда не видели. Он пугал их больше, чем острые когти, сжимавшие горло, и деревянные клыки, с которых капала смола.
Треск медведей не пугает
Ведь где треск, там вспыхнет пламя
Жар в лесу не страшен нам
Мы-пожарники, па-пам!
Мы - пожарники-медведи
Тушим всё мы очень быстро
Жар - водой, а жажду - пивом...
Поющие медведи удалялись от них, в музыкальном пылу лесные пожарники не услышали крики Энзеля и Креты. Значит помощи от них не стоит ждать.
О лаубвольфах Энзель уже кое-что слышал, точнее он читал про них в романах о принце-хладнокровке. Они подстерегают тебя в больших лесах, точнее говоря, чаще всего они крепко спят, пока кто-нибудь не совершит ошибку, не зайдёт на их территорию и не разбудит их. Затем они разрывают жертву на куски и пожирают её, кроме случаев, когда жертву зовут Приниц-хладнокровка. Он, конечно же, преподаёт им отличный урок цамонийского фехтовального искусства, в то время как его верный сопровождающий и оруженосец, горбатый, трусливый и немного глупый гном по имени Рункельштиль, прячется на дубе и подбадривает его оттуда.
Лаубвольф медленно потянулся.
- Дуб! - закричал Энзель и ударил себя ладонью по лбу. Он схватил Крету за руку и потащил за собой. Если они успеют до бежать до дуба и залезть на него до того, как волк окончательно проснётся, то они спасены. Волки не лазают по деревьям.
Лаубвольф ошарашенно посмотрел на бегущих близнецов, ещё раз сладко зевнул и медленно потащился за ними.
Энзель и Крета неслись по лесу. Ветер в последний раз донёс до них издалека песню цветных медведей.
Треск медведей не пугает
Ведь где треск, (неясно)
Жар в лесу не страшен нам
Мы-(неясно), па-пам!
Мы - (неясно)
(неясно) мы очень быстро
(неясно) - пивом...
Крета первой добежала до дуба. Энзель недоуменно смотрел, как она ловко и шустро взбиралась по гладкой коре, инстинктивно хватаясь руками за каждую трещинку и дырочку в стволе. И вот она уже сидит на ветке в трёх метрах над землёй.
- Давай! - крикнула она Энзелю. - Это очень легко!
Энзель попытался уцепиться пальцами за кору и тут же сломал два ногтя, а третий так противно согнулся назад, что Энзель сразу же прекратил попытку.
- У меня не получится! - оценил он ситуацию. Он в отчаянии посмотрел на Крету. Его сестра уже забралась на следующую ветку и тянулась к лиане.
Из-за холма выплюхнулся лаубвольф - более привлекательным словом нельзя описать его способ передвижения. Он затылок и всё ещё продолжал зевать.
Энзеля парализовал один только вида лаубвольфа, ноги его стали ватными, что ещё сильнее снизило его шансы взобраться на дерево. Крета в безопасности. Может ему просто побежать дальше?
Вдруг он почувствовал как вокруг его головы и шеи обвивается лиана. Он посмотрел вверх и увидел, что Крета привязала лиану к толстой ветке.
- Хватайся за неё и шагай ногами по стволу. Это легче, чем вскарабкиваться.
Энзель крепко ухватился за лиану, поднял вверх ноги и упёрся ступнями в ствол. Лаубвольф издалека с удивлением смотрел за этим спектаклем. Что делали эти два аппетитных карлика на его любимом дереве?
Энзель подтягивался руками по лиане вверх и шагал одновременно ножками по стволу дуба, как жук-короед. Крета помогала ему, подтягивая лиану. Через пару секунд Энзель уже сидел на ветке рядом с сестрой. Здесь их волк точно не достанет. Триумф пришёл на смену панике, он обнял Крету, глубоко вдохнул и громко радостно закричал. Лаубвольф был метрах в пятидесяти от дуба, выглядел всё ещё уставшим и даже вызывал лёгкое сочувствие. Может быть, подумал Энзель, получится позлить его и побросать в него жёлуди. А потом он наверняка провалит отсюда.
Позади близнецов было огромное дупло, о содержимом которого Энзель уже как-то раздумывал. Может быть им лучше залезть в него и подождать пока волк уйдёт? Энзель подполз к дуплу по широкой ветке и заглянул внутрь.
Оказалось, что ствол дуба внутри совершенно пустой, но наполнен всякими разными предметами. Вперемешку с совершенно бесполезным мусором там были очень ценные вещи. Золотые цепочки, серебряные доспехи, жемчужные нити, шлемы из мидгардской стали, мешки полные золотых монет. И всюду лежали бесчисленные кости и черепа. У Энзеля закружилась голова, подкосились ноги и он упал в дупло.
Треск медведей (неясно)
(неясно) пламя
Жар (неясно)
Мы-(неясно), па-пам!
Мы - (неясно)
Тушим (неясно) быстро
(неясно) - пивом...
В последний раз до них донеслось пение медведей, Крета едва могла разобрать слова. Лаубвольф подошёл к дубу и с любопытством посмотрел вверх. Крета не спускала с него глаз.
- Волк стоит у подножия дуба! - крикнула она брату.
Энзель поднялся на ноги среди сокровищ и костей. На подстилке из золотых монет перед ним лежал медвежий череп и смотрел на него пустыми глазницами. Из левой глазницы выползла уховёртка и неприятно защёлкала своими клешнями.
И тут Энзеля осенило, что это за сокровища и кости в дупле. Это была кладовка лаубвольфа. Сюда он притаскивает свои жертвы, здесь он их пожирает. Все эти сокровища ему безразличны. Они просто мусор, как и кости. Но это означало одновременно, что лаубвольфы умеют лазать по деревьям.
Лаубвольф же всё ещё пытался понять поведение гномов. Зачем они залезли на дуб? Чтобы упростить ему работу? Он бы всё равно залез со своей добычей туда. Он обожал завтракать в этом скрытом от посторонних глаз дупле - старая привычка с тех времён, когда лес был полон лаубвольфов и они дрались из-за добычи. Он с лёгкостью взбирался на деревья. Ведь, в конце концов, он сам был почти деревом. Крета ничего не подозревала. Она была уверена, что находится в полной безопасности. Более того, она была в эйфории вызванной удачным побегом. Поэтому она решила воспользоваться своим удачным положением и позлить лаубвольфа. Она наклонилась, высунула язык и начала издавать звуки, которыми, по её мнению, она могла рассердить это животное. Затем она закатила глаза и замахала руками, обдумывая при этом не плюнуть ли ему на голову. Но тут лаубвольф спросил:
- Эй, карапузы! Что вы делаете на моём дереве?
Крета съёжилась. Эйфория мгновенно улетучилась.
- Ты можешь разговаривать?
- Вообщем-то нет, - ответил зверь низким, приятным голосом. - Я могу говорить лишь пару минут с жертвой, которую я собираюсь съесть, на её языке. Природа зачем-то решила, что я должен поговорить с моей едой перед тем, как я её съем, - лаубвольф глухо засмеялся. - Не знаю зачем это нужно.
В это время Энзель пытался выбраться из дупла. Он ставил мешки с золотом друг на друга, в виде лестницы, так как выход был в полутора метрах над его головой. "Столько золота!" - думал он. - "Если мы выберемся отсюда живыми, то мы будем богаты!"
Крета пыталась успокоится. То, что волк может разговаривать, не означает, что он умеет лазать по деревьям. Поэтому она сочла разумным продолжить с ним беседу.
- Ха-ха! - судорожна засмеялась она. - Чего только не бывает! Говорящий волк!
- В этом лесу есть всё, - зевнул лаубвольф. - Видела бы ты, что тут творится ночью! Грибы водят хороводы!
- Ты видишь в темноте?
- Конечно. Даже лучше, чем днём.
- И что эээ... творится ночью?
- Нельзя рассказывать. Клятва Большого леса и т.п. Секреты, понимаешь ли, - лаубвольф мило рассмеялся. - Хотя, - быстро добавил он. - Кое-что я могу тебе рассказать. Это уже не секрет.
- Что же? - дрожащим голосом спросила Крета.
- Ну, короче: этот лес совсем не лес. Ну в смысле точной биологической классификации. Ты знаешь, что этот лес может плакать?
- В смысле?
Волк заговорил тихо и печально:
- В Большом лесу есть граница... граница, за которую никто не должен заходить. Глубоко в чаще есть одно место... место, где плавятся деревья и плачут растения. И это неправильно. Это, чёрт побери, совершенно неправильно!
Лаубвольф всхлипнул и попытался сдержать слёзы:
- В любом случае я не знаю ни одного другого леса, в котором такое бы встречалось. А я вообщем-то знаком с каждым деревом в Цамонии!
Он снова заговорил громче и уверенней:
- Знаешь Нурненьвальдский лес? Неподалёку от Вольпертинга?
Крета отрицательно покачала головой.
- А я скажу тебе! Это такой лес! О-го-го! Видела когда-нибудь нурний?
- Нет.
- И хорошо! Фу-у-у... нурнии..., - лаубвольф передёрнулся и листья на его теле зашуршали. - Я однажды видел нурнию. Точнее несколько нурний. Уверяю тебя - я не желаю их больше видеть! Но нурнии... - это ничто по сравнению с тем, что таится в глубине этого леса. Ничто!
Лаубвольф начал потихоньку нравится Крете. Он, похоже, очень умный и, очевидно, чувствительный. А голос его такой... Крета не могла подобрать подходящих слов.
- Что ты имеешь ввиду? - прошептала она.
- Я и так уже слишком много рассказал, - так же шёпотом ответил лаубвольф. Он оглянулся и принюхался. Затем он снова повернулся к Крете. - У леса есть уши, понимаешь? И не только. У него ещё и глаза есть. И душа. У него чёрная душа. Чернее, чем моя.
Голос его снова стал громче:
- Но давай-ка, деточка, вернёмся к нашей теме!
- Какой теме?
- Ну! Завтрак! - рассмеялся лаубвольф и начал спокойно взбираться по стволу дуба. Крета лихорадочно думала.
Энзель в это время уже выбрался из дупла и полз по ветке к сестре.
- Он умеет лазать по деревьям! - закричал он сестре.
- Я знаю! - сказала Крета. - Но у меня есть план.
Волк цеплялся деревянными когтями за кору и не спеша поднимался вверх.
- Я съем вас по-очереди! - дружелюбно крикнул он. - Если хотите, то можете пока решить кто будет первым. Первому будет проще, хотя с другой стороны он проживёт меньше. Второй же проживёт дольше, но будет вынужден увидеть всё, что я сотворю с первым. А это зрелище, поверьте мне, не для слабаков. Почти всегда с воплями. И эта кровь... ну, как и везде, здесь есть свои за и против. В дупле лежат монетки. Можете взять одну и подбросив решить.
- Он может разговаривать? - спросил Энзель.
- Слушай внимательно, - прошептала Крета. - Я считаю до четырёх. Мы ждём пока он почти до нас доберётся. На четыре мы спрыгиваем вниз и несёмся в сторону, откуда доносилось пение!
- Вниз? Да мы все кости переломаем!
- Лучше чтобы тебя сожрали?
Энзель подумал о скелетах в дупле.
- Один! - прошептала Крета. Энзель повернулся лицом к ней так, что бы кончики их носов дотронулись друг до друга.
Давайте-ка по случаю поболтаем немного о цамонийский числовой системе! И даже не пытайтесь пропустить это Мифорезское отклонение - без него будет совершенно невозможно понять смысл дальнейшей истории. Поскольку у большинства цамонийцев на каждой руке по четыре пальца, то цамонийская древняя математика основана на цифре восемь. В ней имеются цифры один, два, три, четыре и дваждычетыре. Последняя, по сути, означает восемь. Лежащие между ними пять, шесть и семь не просто презираются древней цамонийской математикой, она отрицает их существование! После дваждычетыре (8) идёт дваждыдваждычетыре (16), затем дваждыдваждыдваждычетыре (32), потом дваждыдваждыдваждыдваждычетыре (64) и так далее - эта система, очевидно, базируется на кратных четырём числах.
Цамонийская древняя математика так же не признаёт все числа лежащие между дваждычетыре (8) и дваждыдваждычетыре (16), между дваждыдваждычетыре (16) и дваждыдваждыдваждычетыре (32), между дваждыдваждыдваждычетыре (32) и дваждыдваждыдваждыдваждычетыре (64) и так далее до бесконечности. Короче цамонийская древняя математика отказывается от множества чисел, точнее почти ото всех чисел. Из-за этого она считается одной из самых неточных арифметических систем.
Цамонийские же друиды признают одно единственное число, которое они называют ольц. Ольц - это количество душ друидов, помещающихся одновременно в замочную скважину, и это очень большое число, доступное только пониманию друидов. А поскольку число это так велико, то в обычных жизненных ситуациях друиды вынуждены пользоваться частичками этого числа - друидская математика, таким образом, основывается на частных от ольца. Самое маленькое друидское число (кроме не-ольца, означающего ни капельки ольца, и равного арабскому нулю) - это укциллиард-ольц, то есть укциллиардная часть ольца. Один укциллиард, кстати, равен миллиону укциллионов.
Совершенно иначе считают рикшадемоны. Они являются представителями самой ужасной цамонийской математики и считают в ужасосекундах: это время, необходимое в среднем одному волоску, чтобы встать дыбом от ужаса (примерно 0,3 секунды). Эту единицу измерения они называют 1 кошмар. 10 кошмаров означают лёгкий шок, 100 - обычный шок и 1000 - инфаркт миокарда.
Самая ж сложная цамонийская математика применяется фернхахинцами: они считают в симпатиях. Они могут начать считать только тогда, когда они находятся минимум вдвоём: одна симпатия равна двойного трения носа одного фернхахинца о нос другого фернхахинца и так далее. Кроме того фернхахинцы относятся к небольшому количеству поклонников древней цамонийской математики и поэтому всегда считают до четырёх, а не до трёх. Что нас и возвращает назад к истории:
- Два! - посчитала Крета. И они во второй раз потёрлись носами.
Лаубвольф ухватился за толстую ветку, на которой сидели близнецы. Он легко подтянулся вверх.
- Три! - пропищала Крета и подумала, не спрыгнуть ли прямо сейчас вниз. Но в фернхахинской школе им вдолбили в голову, что нельзя заканчивать счёт на нечётном числе и она просто не смогла не досчитать до четырёх.
- Четыре! - хотела она закричать и уже склонилась к носу Энзеля, но волк уже был тут как тут и ухватил обоих детей за пояса.
- Ургх! - сказал Энзель.
- Аргх! - сказала Крета.
Это ли не повод засомневаться в качестве цамонийской система образования? Не повод задуматься что же мы вбиваем в голову нашим детям в общественных школах?
Мне тоже пришлось зубрить в начальной школе цамонийскую древнюю математику. И этот бесполезный балласт я до сих пор всюду ношу с собой. Я начинаю непроизвольно заикаться, когда мне необходимо назвать цифры пять, честь или семь, не говоря уже о куче прочих чисел.
Может быть ещё кто-то помнит рыбокостный алфавит? Тогдашний министр образования Ша Коккен был страстным рыболовом и поэтому он решил заменить цамонийские буквы рыбными скелетами. Те, кому пришлось в том время посещать цамонийскую школу, были вынуждены заучивать вместо букв силуэты рыбных скелетов. Я всё ещё могу спокойно отличить скелет групера (Ф) от скелета кумжи (К)! А зачем? Для чего важное место в моём мозге забито этой чушью? И даже то, что Ша Коккен был проглочен тиранокитом рексом во время обнажённого дайвинга на цамонийской Ривьере, лишь слабо меня утешает.
Я прекрасно помню, что заикание когда-то было обязательным предметом в цамонийских гимназиях, так как в то время партия заик-наттиффтоффов занимала место в Парламенте в Атлантисе. Из-за того, что при заикании нужно больше времени на произнесение текстов, мучительные уроки заикания длились в два раза дольше остальных предметов.
Целых три года вместо уроков физкультуры в школах Цамонии ученики были вынуждены принимать ледяной душ. И всё из-за грамматической ошибки министра культуры! И так далее, и тому подобное. История цамонийской системы образования напичкана подобными причудливыми случаями. До сих пор во всех университетах Цамонии в обязательном порядке изучается Соловейчикова филофизика - интеллектуальная дисциплина, понять которую могут лишь существа обладающие более, чем семью мозгами.
К чему я веду? По моему мнению определённые учебные материалы могут лишь навредить нашим детям. Возьмём, например, Крету: в ситуации, угрожающей её жизни, она не в состоянии забыть далёкую от реальной жизни арифметику, хотя она понимает, что это поставит её ещё в более сложное положение. Почему мы не позволяем нашим детям учить то, что они хотят? Хочется им изучать древнюю цамонийскую математику? Пожалуйста! Может быть они станут математиками. Хочется им учится готовить - пусть они будут поварами! Может быть им хочется научится писать, тогда в лучшем случае они станут писателями, в худшем - авторами книг жалоб и предложений. А если они ничего не хотят учить, то пусть они остаются дураками или становятся литературными критиками.
Лаубвольф крепко ухватил Энзеля и Крету за горло, но они всё ещё могли спокойно дышать. Дети боялись даже шевельнуться. Волк рассматривал их необычными мутными и одновременно ледяными глазами. Такого печального и безнадёжного взгляда близнецы никогда не видели. Он пугал их больше, чем острые когти, сжимавшие горло, и деревянные клыки, с которых капала смола.