Литературная неделя. День 3
Ну не кидать же такую замечательную идею на пол пути из-за моего неустойчивого эмоционального состояния? Продолжаем, хоть и с перерывом, литературную неделю.
Memento mori. Помни о Смерти.
Смерть это тема, которая волнует касается каждого из нас. Висит дамокловым мечом над головой, тревожит и волнует. Но при этом угроза всегда кажется очень призрачной. Все мы знаем, что каждый раз выходя из дома, мы рискуем никогда уже не вернуться. Однако никогда мы об этом не думаем, не помним. И воистину, это правильно. Есть нечто патологичное в постоянном осознании того что каждый следующий шаг с определенной вероятностью может стать последним. Нужно просто жить и смотреть только вперед.
Однако тлен во всем. И определенно точно нельзя будет жить нормально, пока не разовьется навык закрывать глаза и не видеть Смерть. Для меня же она пока что практически всюду.
Сегодняшний вечер - вечер Рэю Бредбери, что умер так недавно. Знаете, он никогда не попадал в мои "списки любимых писателей". Но тут уже вопрос не в том что я дура или он мне не подходит.
Знаете, всегда рядом с нами есть люди, которые просто рядом. Которые надежные, верные. "Друг, который никогда не предаст". Которые сейчас могут быть далеко, но при этом могут примчаться при первой необходимости. Часто, мы их не выделяем, не говорим спасибо. Даже забываем. Но они все равно тут, где-то рядом. Неумалимо влияют на личность, изменяют и делают лучше.
Вот так пожалуй было творчество этого замечательного человека для меня.
Теплое, безумное, жестокое, глубокое, ужасающее и прекрасное. Живое, главное слово - живое.
Жизненная энергия, сила. Это то, чего мне всегда недоставало.
Я все хотела написать ему письмо. Текст в голове уже четкий и структурированный. Даже выменяла марки у подруги из Америки, что нужно вкладывать в конверт, что бы получить ответ. Но, мне не хватило скорости, не хватило сил. Чтож, все равно стоит написать. Подобные идеи, когда остаются не рожденными еще долго крутятся в голове, забирая внимания и силы.
Что-то я расписалась)
Вашему вниманию я представляю послесловие к сборнику рассказов "В мгновенье ока" и один радосный, жизнеутверждающий рассказ из этого же сборника.
Помнишь Сашу?
Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.
Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.
Саша!
Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав его имя, высказывать сомнения в их здравомыслии.
Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?
Вкратце: они - это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.
У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно...
Пока не появился он.
Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.
Однако теперь коллизия замаячила всерьез.
Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:
- Мне нездоровится.
- Что такое? - встревожился Дуглас Сполдинг.
- Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.
- Господи, что же это? - Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.
- Так-так, - произнес он, - не иначе как возвращается Саша.
- Саша? Это кто такой?
- Он сам расскажет, когда появится.
- Откуда такое имя?
- Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.
- Саша. - Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. - Саша!
- Завтра к доктору, - распорядился он.
- Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, - сообщила она по телефону на следующий день.
- Здорово! - Тут он осекся. - Наверно. - Он прикинул сумму их накоплений. - Нет, первое слово дороже второго. Здорово! Когда же мы познакомимся с этим пришельцем?
- В октябре. Сейчас он микроскопический, крошечный, я едва различаю его голос. Но потому что у него есть имя, я его слышу. Он обещает вырасти большим, если мы окружим его заботой.
- "Мнимый больной", честное слово! К какому сроку мне закупать морковку, шпинат, брокколи?
- На Хэллоуин.
- Не может быть!
- Правда, правда!
- Все будут болтать, что мы специально приурочили его появление к окончанию моего романа, который пьет из меня кровь. Оба требуют внимания и не дают спать по ночам.
- Ну, в этом-то Саше не будет равных! Ты счастлив?
- Честно сказать, побаиваюсь, но счастлив. Да что там говорить, конечно счастлив. Приезжайте домой, госпожа Крольчиха, и привозите его с собой!
Здесь необходимо пояснить, что Мэгги и Дуглас Сполдинги относились к числу неисправимых романтиков. Еще до заочного именования Саши, они, увлеченные Лорелом и Гарди, прозвали друг друга Стэном и Олли. Каждый электроприбор, коврик и штопор получил у них свое имя, не говоря уже о различных частях тела, но это держалось в секрете от посторонних.
Потому-то Саша, как сущность, как присутствие, готовое перерасти в привязанность, в этом смысле не был исключением. И когда он стал заявлять о себе по-настоящему, они ничуть не удивились. В их браке, где мерилом всех вещей была любовь, а не твердая валюта, просто не могло быть иначе.
Если когда-нибудь мы купим машину, говорили они, ей тоже будет дано имя.
Они обсудили этот вопрос, и еще сорок дюжин других, уже поздней ночью. Взахлеб рассуждая о жизни, они уселись в постели, подложив под спину подушки, словно караулили будущее, которое могло нагрянуть прямо сейчас. Они ждали, воображали, будто загипнотизированные, что молчаливый малыш произнесет свои первые слова еще до рассвета.
- Мне нравится так жить, - сказала Мэгги, вытягиваясь на кровати. - У нас все превращается в игру. Хочу, чтобы так было всегда. Ты не такой, как другие мужчины: у тех на уме только пиво да карты. Интересно, много ли есть на свете таких семей, у которых вся жизнь - игра?
- Таких больше нет. Ты помнишь?
- Что?
Он перевернулся на спину, чтобы прочертить взглядом на потолке цепочку воспоминаний.
- В тот день, когда мы поженились...
- Ну?
- Друзья подбросили нас сюда на машине, и мы пошли в аптеку на пристани, чтобы сделать крупную покупку в честь медового месяца: две зубные щетки и тюбик пасты... Одна щетка красная, другая зеленая, для украшения пустой ванной комнаты. А когда мы возвращались по берегу домой, держась за руки, позади нас две девчушки и мальчуган вдруг затянули:
Совет да любовь,
Совет да любовь,
Жениху и невесте
Совет да любовь...
Она тихонько запела. Он подтянул, вспоминая, как они зарделись от удовольствия, слыша детские голоса, но постеснялись остановиться, хотя были горды и счастливы.
- Неужели у нас был новобрачный вид? Как они догадались?
- Уж точно не по одежке! Может, по лицам? От улыбок у нас занемели скулы. Мы просто лопались от восторга. А их задело ударной волной.
- Славные ребятишки. До сих пор слышу их голоса.
- Прошло полтора года, а у нас все по-прежнему. - Одной рукой обняв ее за плечи, он читал их будущее на темном потолке.
- Теперь есть я, - раздался чей-то шепот.
- Кто? - спросил Дуглас.
- Я, - ответил шепот. - Саша.
Дуглас сверху следил за губами жены, но не заметил и шевеления.
- Ага, наконец-то можно поговорить? - произнес Дуглас.
- Можно, - ответил тот же голосок.
- А мы думали-гадали, - сказал Дуглас, - когда же ты дашь о себе знать. - Он мягко привлек к себе жену.
- Настал срок, - отозвался шепот, - я тут как тут.
- Здравствуй, Саша, - вырвалось у обоих.
- А почему ты раньше молчал? - поинтересовался Дуглас Сполдинг.
- Было боязно: вдруг вы мне не обрадуетесь, - прошептал голосок.
- Откуда такие мысли?
- Они возникли в самом начале, но потом ушли. Когда-то у меня было только имя. Помните, в прошлом году. Можно было уже тогда появиться. Но вы испугались.
- Мы тогда сидели на мели, - негромко сказал Дуглас. - Жили в постоянном страхе.
- Разве жить страшно? - спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. - Страшно другое. Не жить. Быть ненужным.
- Погоди. - Дуглас Сполдинг опустился на подушку, чтобы видеть профиль жены, лежащей с закрытыми глазами, и чувствовать ее неслышное дыхание. - Мы тебя любим. Но в прошлом году был неподходящий момент. Понимаешь?
- Нет, не понимаю, - ответил шепот. - Вы меня не хотели, вот и все. А теперь захотели. Мне тут делать нечего.
- Но ты уже здесь!
- А теперь уйду.
- Не смей, Саша! Останься с нами!
- Прощайте, - голосок совсем затих. - Все, прощайте.
Повисло молчание.
Мэгги в безмолвном ужасе открыла глаза.
- Саша пропал, - сказала она.
- Быть такого не может!
В спальне стояла тишина.
- Не может быть! - повторил он. - Это просто игра.
- Это уже не игра. О боже, как холодно. Согрей меня.
Он подвинулся ближе и привлек ее к себе.
- Все хорошо.
- Нет. У меня сейчас возникло странное чувство, будто это все взаправду.
- Так оно и есть. Он никуда не денется.
- Если мы постараемся. Помоги-ка мне.
- Помочь? - Он еще сильнее сжал объятия, потом зажмурился и позвал: - Саша?
Молчание.
- Я знаю, что ты здесь. Не прячься.
Его рука скользнула туда, где мог находиться Саша.
- Послушай-ка. Отзовись. Не пугай нас, Саша. Мы и сами не хотим бояться, и тебя не хотим пугать. Мы нужны друг другу. Мы втроем - против целого мира. Саша?
Молчание.
- Ну, что? - прошептал Дуглас.
Мэгги сделала вдох и выдох.
Они подождали.
- Есть?
В ночном воздухе пробежал едва ощутимый трепет, не более чем излучение.
- Есть.
- Ты здесь! - воскликнули оба.
Опять молчание.
- Вы мне рады? - спросил Саша.
- Рады! - ответили они в один голос.
Минула ночь, за ней настал день, потом опять ночь и еще один день, многие сутки выстроились длинной чередой, но самыми главными были полночные часы, когда он заявлял о себе, выражал собственное мнением полуразличимые фразы становились все более уверенными, четкими и развернутыми, а Дуглас и Мэгги замирали в ожидании: то она шевелила губами, то он приходил ей на смену, каждый излучал тепло, искренность и превращался в живой рупор. Слабый голосок переходил с одних уст на другие, то и дело прерываясь тихим смехом, потому что все это было несуразно и в то же время любовно, ни один из них не знал, какой будет очередная Сашина фраза - они всего лишь внимали его речам, а потом с улыбкой погружались в рассветный сон.
- Что вы там говорили про Хэллоуин? - спросил он где-то на шестом месяце.
- Про Хэллоуин? - удивились они.
- Ведь это праздник смерти? - прошептал Саша.
- Ну, в общем...
- Не слишком приятно появляться на свет в такую ночь.
- Допустим. А какая ночь для тебя предпочтительнее?
Саша какое-то время парил в молчании.
- Ночь Гая Фокса, - решил он наконец.
- Ночь Гая Фокса?!
- Ну, да, фейерверки, пороховой заговор, Парламент, верно? "Запомни, запомни: ноябрьской ночью..."
- По-твоему, ты сможешь так долго терпеть?
- Постараюсь. Зачем начинать свой путь среди черепов и костей? Порох мне больше по нраву. Потом можно будет об этом написать.
- Значит, ты решил стать писателем?
- Купите мне пишущую машинку и пачку бумаги.
- Чтобы ты долбил у нас над ухом и мешал спать?
- Тогда хотя бы ручку, карандаш и блокнот.
- Договорились!
На этом и порешили; между тем ночи выстроились в неделю, недели соединили лето и раннюю осень, а Сашин голос набирал силу вместе с биением сердца и мягкими толчками рук и ног. Когда Мэгги засыпала, его голос подчас будил ее, и она подносила руку к губам, которые вещали о причудливых фантазиях.
- Тихо, тихо, Саша. Отдохни. Надо спать.
- Спать, - шептал он сквозь дремоту, - спать. - И затихал.
- На ужин, пожалуйста, свиные отбивные.
- А как же соленые огурцы с мороженым? - спросили они почти в один голос.
- Свиные отбивные, - повторил он; прошла вереница других дней, занялись другие рассветы, и тогда он попросил: - Гамбургеры!
- На завтрак?
- С луком, - подтвердил он.
Октябрь простоял без движения только сутки, а там...
Хэллоуин благополучно миновал.
- Спасибо, - сказал Саша, - что помогли мне перевалить за эту дату. А что там у нас через пять суток?
- Ночь Гая Факса!
- То, что надо!
И через пять суток Мэгги поднялась за минуту до полуночи, дошла до ванной и вернулась в полной растерянности.
- Дорогой, - позвала она, присаживаясь на краешек постели.
Полусонный Дуглас Сполдинг повернулся на бок.
- А?
- Что у нас сегодня? - зашептал Саша.
- Гай Фокс. Наконец-то. А в чем дело?
- Мне как-то не по себе, - сказал Саша. - Нет, ничего не болит. Сил хоть отбавляй. Собираюсь в путь. Пора прощаться. Или здороваться? Как будет правильнее?
- Выкладывай, что у тебя на уме.
- Кажется, соседи предлагали обращаться к ним в любое время, если понадобится ехать в больницу?
- Предлагали.
- Звоните соседям, - сказал Саша.
Они позвонили соседям.
В больнице Дуглас поцеловал жену в лоб и прислушался.
- Здесь было неплохо, - сказал Саша.
- Для тебя - все самое лучшее.
- Нашим беседам пришел конец. Счастливо, - сказал Саша.
- Счастливо, - ответили они дуэтом.
На рассвете где-то прозвучал негромкий, но явственный крик.
Вскоре после этого Дуглас вошел в палату к жене. Встретившись с ним глазами, она произнесла:
- Саша исчез.
- Я знаю, - тихо ответил он.
- Но он распорядился, чтобы его заменил кое-кто другой. Гляди.
Когда он подошел к кровати, она откинула уголок одеяльца.
- С ума сойти.
Он увидел маленькое розовое личико и глаза, которые на мгновение полыхнули ярко-голубым и тут же закрылись.
- Кто это? - спросил он.
- Твоя дочь. Знакомься: Александра.
- Привет, Александра, - сказал он.
- Тебе известно, как сокращенно зовут Александру?
- Как?
- Саша.
Он с величайшей осторожностью коснулся круглой щечки.
- Здравствуй, Саша, - сказал он.
Послесловие: спешите жить.
В 1928 году, когда мне было восемь лет, в городке Уокеган, штат Иллинойс, произошло знаменательное событие; местом действия стал забор позади кинотеатра «Академия». Там повесили афишу, размером два на три метра, с изображением иллюзиониста Блэкстона, причем в самых эффектных ракурсах: он распиливал пополам женщину и привязывал себя к стреляющей пушке, у него простой носовой платок танцевал в воздухе, прямо из рук исчезала клетка с живой канарейкой, а настоящий слон… в общем, идея вам ясна. Замирая от благоговения, я часами простаивал перед этой афишей. И у меня созрело решение непременно стать иллюзионистом.
Оно претворилось в жизнь, не так ли? Я пишу не научную фантастику, не фэнтези, не сказки в духе магического реализма и не сюрреалистические стихи. «В мгновенье ока» - это, наверно, самое удачное заглавие из всех, какие мне удавалось придумать для новых сборников. Я делаю вид, что занят чем-то будничным, но стоит вам на секунду отвлечься - и в мгновенье ока из моей бездонной шляпы появляется два десятка ярких шелковых платков.
Вы спросите: как это у него выходит? Честно говоря, затрудняюсь ответить. Я не создаю эти рассказы: наоборот, они создают меня. В результате мое писательское ремесло и повседневное существование заряжают меня безграничным воодушевлением, которое иногда ошибочно толкуется как оптимизм.
Ерунда. Я всего лишь придерживаюсь оптимального образа действий, который требует: веди себя прилично, дружи с музами, доводи начатое до конца и радуйся ощущению, что ты, скорее всего, никогда не умрешь.
Мне не приходится ждать вдохновения. Оно каждое утро толкает меня в бок. В предрассветный час, когда меньше всего хочется вставать с постели, это проклятое наваждение шепчет мне на разные голоса драму для «Утреннего театра». Да-да, понимаю, я выразился напыщенно; нет-нет, вовсе не утверждаю, будто подчиняюсь какому-то зову свыше. Эти голоса звучат у меня в ушах только потому, что я всю жизнь, день за днем, коплю их про запас - когда читаю, пишу, просто живу. К моменту окончания школы их у меня накопилось достаточно, и они заговорили.
Иными словами, я не встречаю утро ликующими возгласами, а с неохотой выбираюсь из-под одеяла, потому что сил нет слушать этот неотвязный шепот, сажусь за пишущую машинку и вскоре избавляюсь от сонливости и апатии, по мере того как идея/фантазия/задумка, что вошла мне в ухо, спускается по руке и сбегает с пальцев. Через пару часов на свет появляется новый рассказ, который всю ночь тихо спал у меня в гипоталамусе.
Согласитесь, оптимизм тут ни при чем. Это образ действий. Оптимальный.
Я не рискую противиться этим утренним голосам. Если пойти им наперекор, потом целый день будешь мучиться. Кроме того, я неуправляем, как автомобиль, сорвавшийся в пропасть. Тихое помешательство, владевшее мною до завтрака, к обеду заканчивается полной эйфорией.
Ну, а откуда взялись метафоры для этого сборника? Сейчас перечислю источники.
Узнав, что жена беременна нашим первенцем, даю будущему члену семьи имя «Саша», веду беседы с этим эмбрионом, и он умнеет день ото дня; так созревает рассказ, который мне чрезвычайно нравится, но почему-то его не печатают. Привожу его здесь.
Задумываюсь, что стало с портретом Дориана Грея. К ночи долгие раздумья перерастают в волосатый ком дикого ужаса. Выплевываю его на пишущую машинку.
Несколько рассказов мне довелось «пережить». Я действительно смотрел иллюзион, где один из номеров назывался «В мгновенье ока», и пришел в отчаяние, когда паренька, очень похожего на меня, выставили на сцене полным идиотом.
«Все хорошо, или Одна беда - собака ваша сдохла» - это название патефонной пластинки, которую, когда мне было пять лет, я крутил день и ночь, покуда соседи не поставили меня перед выбором: либо мы сотрем в порошок тебя, либо эту пластинку. Выбирай.
«Разговор в ночи» был первоначально написан в стихах, как рассказ о моей матери и ее несчастливой юности; если у нас в семье и касаются этой темы, то лишь иносказательно.
«Опять влипли» - продолжение «Любовных приключений Лорела и Гарди». Продолжение, подсказанное судьбой. Когда, лет сорок назад, я приехал в Ирландию, газета «Айриш тайме» опубликовала рекламу следующего содержания: «Лорел и Гарди, единственные и неповторимые! Всего одно представление! В пользу сирот Ирландии. Театр «Олимпия», Дублин». Я помчался в театр и успел схватить последний билет, причем в самую середину первого ряда!
Когда поднялся занавес, на сцене появились они, Стэн и Олли, со своими добрыми, старыми, до боли знакомыми репризами. У меня потекли слезы умиления. Потом я прошел за кулисы и постоял под дверью их гримерной, наблюдая, как они приветствуют знакомых. Я не представился. Мне хотелось просто отогреть руки и сердце. Через двадцать минут радости я незаметно ушел. Так появился рассказ «Опять влипли».
«Doktor с подводной лодки» - это история о том, как люди порой не слышат самих себя. Как-то за обедом знакомый литератор поведал мне о своем психоаналитике, который воевал на стороне гитлеровской Германии - командовал подводной лодкой. «Ну и ну! - вскричал я.- Срочно дай карандаш!» Нацарапал для памяти заглавие и в тот же вечер написал рассказ. Друг-литератор долго не мог меня простить.
«Последние почести» возникли естественным образом, потому что я - заядлый читатель: мне интересны книги разных авторов, разных эпох - и старинные, и современные. Никогда в жизни я не завидовал собратьям по перу; мне только хотелось научиться писать и мечтать, как лучшие из них. Список получается огромный; он включает немало блистательных женщин, которые создавали блистательные произведения: это Уилла Кэтер, Джессамин Уэст, Кэтрин-Энн Портер, Юдора Уэлти, а также Эдит Уортон, которую я полюбил задолго до того, как она достигла вершин славы. «Последние почести» соединяют берега Времени и несут дань уважения тройке великих: Эдгару По, Мелвиллу и еще одному писателю, который вплоть до финала остается безымянным. Мне не давало покоя, что эти гиганты так и ушли в мир иной, полагая, будто они сами и их книги останутся безвестными. Вот и пришлось изобрести очередную машину времени, чтобы их утешить - хотя бы на смертном одре.
Некоторые сюжеты самоочевидны. В основу рассказа «По прошествии девяти лет» положено, так сказать, квазинаучное полуоткрытие, из числа тех, о которых все говорят, но никто не пишет.
«Другая дорога» тянется неподалеку от главной автомагистрали, ведущей из Лос-Анджелеса на север. Теперь она засыпана оползнями, поросла травой, кустами и деревьями. Кое-где еще можно проехать сотню-другую метров на велосипеде, но дальше недолго и увязнуть.
Сюжет «И снова легато» возник спонтанно, когда я слушал дневной концерт из переложений Берлиоза и Альбениса в исполнении стаи птиц, рассевшихся на ветвях дерева.
Кто знаком с историей Парижской Коммуны, с событиями 1870-х годов и с именем Оссманна, который практически разрушил город и отстроил его заново, сотворив чудо, тот без труда поймет, откуда берет начало рассказ «Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера». Во время последнего землетрясения, которое случилось два года назад, я подумал: какому идиоту пришло в голову построить город на разломе Сан-Андреас? Вслед за тем родилась мысль: а вдруг это было сделано с умыслом? Через два часа рассказ, еще теплый, лежал на подоконнике.
Можно было бы продолжить, но этого, мне кажется, вполне достаточно.
Напоследок хочу кое-что посоветовать самому себе - постаревшему мальчишке, который мечтал стать иллюзионистом; может, этот совет пригодится и вам?
Когда в ушах зазвучат голоса рассветного театра, медлить нельзя. Нужно срочно вскакивать. Не успеешь залезть под душ, чтобы привести в порядок мысли, как эти голоса могут умолкнуть.
Скорость - это все. Кто бежит к пишущей машинке со скоростью 90 миль в час, тот убегает от житейских тягот и надвигающейся смерти.
Спешите жить.
Вот, пожалуй, и все.
Жить. И писать. Не теряя ни минуты.
Друзья, я упустила кто еще что вешал с момента моего последнего поста. Вижу только stakrotka, которая является одной из основательниц данного замечательного действа. Jorge Luis Borges. 86 лет.
Отпишитесь пожалуйста сами.
Memento mori. Помни о Смерти.
Смерть это тема, которая волнует касается каждого из нас. Висит дамокловым мечом над головой, тревожит и волнует. Но при этом угроза всегда кажется очень призрачной. Все мы знаем, что каждый раз выходя из дома, мы рискуем никогда уже не вернуться. Однако никогда мы об этом не думаем, не помним. И воистину, это правильно. Есть нечто патологичное в постоянном осознании того что каждый следующий шаг с определенной вероятностью может стать последним. Нужно просто жить и смотреть только вперед.
Однако тлен во всем. И определенно точно нельзя будет жить нормально, пока не разовьется навык закрывать глаза и не видеть Смерть. Для меня же она пока что практически всюду.
Сегодняшний вечер - вечер Рэю Бредбери, что умер так недавно. Знаете, он никогда не попадал в мои "списки любимых писателей". Но тут уже вопрос не в том что я дура или он мне не подходит.
Знаете, всегда рядом с нами есть люди, которые просто рядом. Которые надежные, верные. "Друг, который никогда не предаст". Которые сейчас могут быть далеко, но при этом могут примчаться при первой необходимости. Часто, мы их не выделяем, не говорим спасибо. Даже забываем. Но они все равно тут, где-то рядом. Неумалимо влияют на личность, изменяют и делают лучше.
Вот так пожалуй было творчество этого замечательного человека для меня.
Теплое, безумное, жестокое, глубокое, ужасающее и прекрасное. Живое, главное слово - живое.
Жизненная энергия, сила. Это то, чего мне всегда недоставало.
Я все хотела написать ему письмо. Текст в голове уже четкий и структурированный. Даже выменяла марки у подруги из Америки, что нужно вкладывать в конверт, что бы получить ответ. Но, мне не хватило скорости, не хватило сил. Чтож, все равно стоит написать. Подобные идеи, когда остаются не рожденными еще долго крутятся в голове, забирая внимания и силы.
Что-то я расписалась)
Вашему вниманию я представляю послесловие к сборнику рассказов "В мгновенье ока" и один радосный, жизнеутверждающий рассказ из этого же сборника.
Помнишь Сашу?
Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.
Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.
Саша!
Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав его имя, высказывать сомнения в их здравомыслии.
Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?
Вкратце: они - это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.
У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно...
Пока не появился он.
Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.
Однако теперь коллизия замаячила всерьез.
Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:
- Мне нездоровится.
- Что такое? - встревожился Дуглас Сполдинг.
- Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.
- Господи, что же это? - Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.
- Так-так, - произнес он, - не иначе как возвращается Саша.
- Саша? Это кто такой?
- Он сам расскажет, когда появится.
- Откуда такое имя?
- Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.
- Саша. - Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. - Саша!
- Завтра к доктору, - распорядился он.
- Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, - сообщила она по телефону на следующий день.
- Здорово! - Тут он осекся. - Наверно. - Он прикинул сумму их накоплений. - Нет, первое слово дороже второго. Здорово! Когда же мы познакомимся с этим пришельцем?
- В октябре. Сейчас он микроскопический, крошечный, я едва различаю его голос. Но потому что у него есть имя, я его слышу. Он обещает вырасти большим, если мы окружим его заботой.
- "Мнимый больной", честное слово! К какому сроку мне закупать морковку, шпинат, брокколи?
- На Хэллоуин.
- Не может быть!
- Правда, правда!
- Все будут болтать, что мы специально приурочили его появление к окончанию моего романа, который пьет из меня кровь. Оба требуют внимания и не дают спать по ночам.
- Ну, в этом-то Саше не будет равных! Ты счастлив?
- Честно сказать, побаиваюсь, но счастлив. Да что там говорить, конечно счастлив. Приезжайте домой, госпожа Крольчиха, и привозите его с собой!
Здесь необходимо пояснить, что Мэгги и Дуглас Сполдинги относились к числу неисправимых романтиков. Еще до заочного именования Саши, они, увлеченные Лорелом и Гарди, прозвали друг друга Стэном и Олли. Каждый электроприбор, коврик и штопор получил у них свое имя, не говоря уже о различных частях тела, но это держалось в секрете от посторонних.
Потому-то Саша, как сущность, как присутствие, готовое перерасти в привязанность, в этом смысле не был исключением. И когда он стал заявлять о себе по-настоящему, они ничуть не удивились. В их браке, где мерилом всех вещей была любовь, а не твердая валюта, просто не могло быть иначе.
Если когда-нибудь мы купим машину, говорили они, ей тоже будет дано имя.
Они обсудили этот вопрос, и еще сорок дюжин других, уже поздней ночью. Взахлеб рассуждая о жизни, они уселись в постели, подложив под спину подушки, словно караулили будущее, которое могло нагрянуть прямо сейчас. Они ждали, воображали, будто загипнотизированные, что молчаливый малыш произнесет свои первые слова еще до рассвета.
- Мне нравится так жить, - сказала Мэгги, вытягиваясь на кровати. - У нас все превращается в игру. Хочу, чтобы так было всегда. Ты не такой, как другие мужчины: у тех на уме только пиво да карты. Интересно, много ли есть на свете таких семей, у которых вся жизнь - игра?
- Таких больше нет. Ты помнишь?
- Что?
Он перевернулся на спину, чтобы прочертить взглядом на потолке цепочку воспоминаний.
- В тот день, когда мы поженились...
- Ну?
- Друзья подбросили нас сюда на машине, и мы пошли в аптеку на пристани, чтобы сделать крупную покупку в честь медового месяца: две зубные щетки и тюбик пасты... Одна щетка красная, другая зеленая, для украшения пустой ванной комнаты. А когда мы возвращались по берегу домой, держась за руки, позади нас две девчушки и мальчуган вдруг затянули:
Совет да любовь,
Совет да любовь,
Жениху и невесте
Совет да любовь...
Она тихонько запела. Он подтянул, вспоминая, как они зарделись от удовольствия, слыша детские голоса, но постеснялись остановиться, хотя были горды и счастливы.
- Неужели у нас был новобрачный вид? Как они догадались?
- Уж точно не по одежке! Может, по лицам? От улыбок у нас занемели скулы. Мы просто лопались от восторга. А их задело ударной волной.
- Славные ребятишки. До сих пор слышу их голоса.
- Прошло полтора года, а у нас все по-прежнему. - Одной рукой обняв ее за плечи, он читал их будущее на темном потолке.
- Теперь есть я, - раздался чей-то шепот.
- Кто? - спросил Дуглас.
- Я, - ответил шепот. - Саша.
Дуглас сверху следил за губами жены, но не заметил и шевеления.
- Ага, наконец-то можно поговорить? - произнес Дуглас.
- Можно, - ответил тот же голосок.
- А мы думали-гадали, - сказал Дуглас, - когда же ты дашь о себе знать. - Он мягко привлек к себе жену.
- Настал срок, - отозвался шепот, - я тут как тут.
- Здравствуй, Саша, - вырвалось у обоих.
- А почему ты раньше молчал? - поинтересовался Дуглас Сполдинг.
- Было боязно: вдруг вы мне не обрадуетесь, - прошептал голосок.
- Откуда такие мысли?
- Они возникли в самом начале, но потом ушли. Когда-то у меня было только имя. Помните, в прошлом году. Можно было уже тогда появиться. Но вы испугались.
- Мы тогда сидели на мели, - негромко сказал Дуглас. - Жили в постоянном страхе.
- Разве жить страшно? - спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. - Страшно другое. Не жить. Быть ненужным.
- Погоди. - Дуглас Сполдинг опустился на подушку, чтобы видеть профиль жены, лежащей с закрытыми глазами, и чувствовать ее неслышное дыхание. - Мы тебя любим. Но в прошлом году был неподходящий момент. Понимаешь?
- Нет, не понимаю, - ответил шепот. - Вы меня не хотели, вот и все. А теперь захотели. Мне тут делать нечего.
- Но ты уже здесь!
- А теперь уйду.
- Не смей, Саша! Останься с нами!
- Прощайте, - голосок совсем затих. - Все, прощайте.
Повисло молчание.
Мэгги в безмолвном ужасе открыла глаза.
- Саша пропал, - сказала она.
- Быть такого не может!
В спальне стояла тишина.
- Не может быть! - повторил он. - Это просто игра.
- Это уже не игра. О боже, как холодно. Согрей меня.
Он подвинулся ближе и привлек ее к себе.
- Все хорошо.
- Нет. У меня сейчас возникло странное чувство, будто это все взаправду.
- Так оно и есть. Он никуда не денется.
- Если мы постараемся. Помоги-ка мне.
- Помочь? - Он еще сильнее сжал объятия, потом зажмурился и позвал: - Саша?
Молчание.
- Я знаю, что ты здесь. Не прячься.
Его рука скользнула туда, где мог находиться Саша.
- Послушай-ка. Отзовись. Не пугай нас, Саша. Мы и сами не хотим бояться, и тебя не хотим пугать. Мы нужны друг другу. Мы втроем - против целого мира. Саша?
Молчание.
- Ну, что? - прошептал Дуглас.
Мэгги сделала вдох и выдох.
Они подождали.
- Есть?
В ночном воздухе пробежал едва ощутимый трепет, не более чем излучение.
- Есть.
- Ты здесь! - воскликнули оба.
Опять молчание.
- Вы мне рады? - спросил Саша.
- Рады! - ответили они в один голос.
Минула ночь, за ней настал день, потом опять ночь и еще один день, многие сутки выстроились длинной чередой, но самыми главными были полночные часы, когда он заявлял о себе, выражал собственное мнением полуразличимые фразы становились все более уверенными, четкими и развернутыми, а Дуглас и Мэгги замирали в ожидании: то она шевелила губами, то он приходил ей на смену, каждый излучал тепло, искренность и превращался в живой рупор. Слабый голосок переходил с одних уст на другие, то и дело прерываясь тихим смехом, потому что все это было несуразно и в то же время любовно, ни один из них не знал, какой будет очередная Сашина фраза - они всего лишь внимали его речам, а потом с улыбкой погружались в рассветный сон.
- Что вы там говорили про Хэллоуин? - спросил он где-то на шестом месяце.
- Про Хэллоуин? - удивились они.
- Ведь это праздник смерти? - прошептал Саша.
- Ну, в общем...
- Не слишком приятно появляться на свет в такую ночь.
- Допустим. А какая ночь для тебя предпочтительнее?
Саша какое-то время парил в молчании.
- Ночь Гая Фокса, - решил он наконец.
- Ночь Гая Фокса?!
- Ну, да, фейерверки, пороховой заговор, Парламент, верно? "Запомни, запомни: ноябрьской ночью..."
- По-твоему, ты сможешь так долго терпеть?
- Постараюсь. Зачем начинать свой путь среди черепов и костей? Порох мне больше по нраву. Потом можно будет об этом написать.
- Значит, ты решил стать писателем?
- Купите мне пишущую машинку и пачку бумаги.
- Чтобы ты долбил у нас над ухом и мешал спать?
- Тогда хотя бы ручку, карандаш и блокнот.
- Договорились!
На этом и порешили; между тем ночи выстроились в неделю, недели соединили лето и раннюю осень, а Сашин голос набирал силу вместе с биением сердца и мягкими толчками рук и ног. Когда Мэгги засыпала, его голос подчас будил ее, и она подносила руку к губам, которые вещали о причудливых фантазиях.
- Тихо, тихо, Саша. Отдохни. Надо спать.
- Спать, - шептал он сквозь дремоту, - спать. - И затихал.
- На ужин, пожалуйста, свиные отбивные.
- А как же соленые огурцы с мороженым? - спросили они почти в один голос.
- Свиные отбивные, - повторил он; прошла вереница других дней, занялись другие рассветы, и тогда он попросил: - Гамбургеры!
- На завтрак?
- С луком, - подтвердил он.
Октябрь простоял без движения только сутки, а там...
Хэллоуин благополучно миновал.
- Спасибо, - сказал Саша, - что помогли мне перевалить за эту дату. А что там у нас через пять суток?
- Ночь Гая Факса!
- То, что надо!
И через пять суток Мэгги поднялась за минуту до полуночи, дошла до ванной и вернулась в полной растерянности.
- Дорогой, - позвала она, присаживаясь на краешек постели.
Полусонный Дуглас Сполдинг повернулся на бок.
- А?
- Что у нас сегодня? - зашептал Саша.
- Гай Фокс. Наконец-то. А в чем дело?
- Мне как-то не по себе, - сказал Саша. - Нет, ничего не болит. Сил хоть отбавляй. Собираюсь в путь. Пора прощаться. Или здороваться? Как будет правильнее?
- Выкладывай, что у тебя на уме.
- Кажется, соседи предлагали обращаться к ним в любое время, если понадобится ехать в больницу?
- Предлагали.
- Звоните соседям, - сказал Саша.
Они позвонили соседям.
В больнице Дуглас поцеловал жену в лоб и прислушался.
- Здесь было неплохо, - сказал Саша.
- Для тебя - все самое лучшее.
- Нашим беседам пришел конец. Счастливо, - сказал Саша.
- Счастливо, - ответили они дуэтом.
На рассвете где-то прозвучал негромкий, но явственный крик.
Вскоре после этого Дуглас вошел в палату к жене. Встретившись с ним глазами, она произнесла:
- Саша исчез.
- Я знаю, - тихо ответил он.
- Но он распорядился, чтобы его заменил кое-кто другой. Гляди.
Когда он подошел к кровати, она откинула уголок одеяльца.
- С ума сойти.
Он увидел маленькое розовое личико и глаза, которые на мгновение полыхнули ярко-голубым и тут же закрылись.
- Кто это? - спросил он.
- Твоя дочь. Знакомься: Александра.
- Привет, Александра, - сказал он.
- Тебе известно, как сокращенно зовут Александру?
- Как?
- Саша.
Он с величайшей осторожностью коснулся круглой щечки.
- Здравствуй, Саша, - сказал он.
Послесловие: спешите жить.
В 1928 году, когда мне было восемь лет, в городке Уокеган, штат Иллинойс, произошло знаменательное событие; местом действия стал забор позади кинотеатра «Академия». Там повесили афишу, размером два на три метра, с изображением иллюзиониста Блэкстона, причем в самых эффектных ракурсах: он распиливал пополам женщину и привязывал себя к стреляющей пушке, у него простой носовой платок танцевал в воздухе, прямо из рук исчезала клетка с живой канарейкой, а настоящий слон… в общем, идея вам ясна. Замирая от благоговения, я часами простаивал перед этой афишей. И у меня созрело решение непременно стать иллюзионистом.
Оно претворилось в жизнь, не так ли? Я пишу не научную фантастику, не фэнтези, не сказки в духе магического реализма и не сюрреалистические стихи. «В мгновенье ока» - это, наверно, самое удачное заглавие из всех, какие мне удавалось придумать для новых сборников. Я делаю вид, что занят чем-то будничным, но стоит вам на секунду отвлечься - и в мгновенье ока из моей бездонной шляпы появляется два десятка ярких шелковых платков.
Вы спросите: как это у него выходит? Честно говоря, затрудняюсь ответить. Я не создаю эти рассказы: наоборот, они создают меня. В результате мое писательское ремесло и повседневное существование заряжают меня безграничным воодушевлением, которое иногда ошибочно толкуется как оптимизм.
Ерунда. Я всего лишь придерживаюсь оптимального образа действий, который требует: веди себя прилично, дружи с музами, доводи начатое до конца и радуйся ощущению, что ты, скорее всего, никогда не умрешь.
Мне не приходится ждать вдохновения. Оно каждое утро толкает меня в бок. В предрассветный час, когда меньше всего хочется вставать с постели, это проклятое наваждение шепчет мне на разные голоса драму для «Утреннего театра». Да-да, понимаю, я выразился напыщенно; нет-нет, вовсе не утверждаю, будто подчиняюсь какому-то зову свыше. Эти голоса звучат у меня в ушах только потому, что я всю жизнь, день за днем, коплю их про запас - когда читаю, пишу, просто живу. К моменту окончания школы их у меня накопилось достаточно, и они заговорили.
Иными словами, я не встречаю утро ликующими возгласами, а с неохотой выбираюсь из-под одеяла, потому что сил нет слушать этот неотвязный шепот, сажусь за пишущую машинку и вскоре избавляюсь от сонливости и апатии, по мере того как идея/фантазия/задумка, что вошла мне в ухо, спускается по руке и сбегает с пальцев. Через пару часов на свет появляется новый рассказ, который всю ночь тихо спал у меня в гипоталамусе.
Согласитесь, оптимизм тут ни при чем. Это образ действий. Оптимальный.
Я не рискую противиться этим утренним голосам. Если пойти им наперекор, потом целый день будешь мучиться. Кроме того, я неуправляем, как автомобиль, сорвавшийся в пропасть. Тихое помешательство, владевшее мною до завтрака, к обеду заканчивается полной эйфорией.
Ну, а откуда взялись метафоры для этого сборника? Сейчас перечислю источники.
Узнав, что жена беременна нашим первенцем, даю будущему члену семьи имя «Саша», веду беседы с этим эмбрионом, и он умнеет день ото дня; так созревает рассказ, который мне чрезвычайно нравится, но почему-то его не печатают. Привожу его здесь.
Задумываюсь, что стало с портретом Дориана Грея. К ночи долгие раздумья перерастают в волосатый ком дикого ужаса. Выплевываю его на пишущую машинку.
Несколько рассказов мне довелось «пережить». Я действительно смотрел иллюзион, где один из номеров назывался «В мгновенье ока», и пришел в отчаяние, когда паренька, очень похожего на меня, выставили на сцене полным идиотом.
«Все хорошо, или Одна беда - собака ваша сдохла» - это название патефонной пластинки, которую, когда мне было пять лет, я крутил день и ночь, покуда соседи не поставили меня перед выбором: либо мы сотрем в порошок тебя, либо эту пластинку. Выбирай.
«Разговор в ночи» был первоначально написан в стихах, как рассказ о моей матери и ее несчастливой юности; если у нас в семье и касаются этой темы, то лишь иносказательно.
«Опять влипли» - продолжение «Любовных приключений Лорела и Гарди». Продолжение, подсказанное судьбой. Когда, лет сорок назад, я приехал в Ирландию, газета «Айриш тайме» опубликовала рекламу следующего содержания: «Лорел и Гарди, единственные и неповторимые! Всего одно представление! В пользу сирот Ирландии. Театр «Олимпия», Дублин». Я помчался в театр и успел схватить последний билет, причем в самую середину первого ряда!
Когда поднялся занавес, на сцене появились они, Стэн и Олли, со своими добрыми, старыми, до боли знакомыми репризами. У меня потекли слезы умиления. Потом я прошел за кулисы и постоял под дверью их гримерной, наблюдая, как они приветствуют знакомых. Я не представился. Мне хотелось просто отогреть руки и сердце. Через двадцать минут радости я незаметно ушел. Так появился рассказ «Опять влипли».
«Doktor с подводной лодки» - это история о том, как люди порой не слышат самих себя. Как-то за обедом знакомый литератор поведал мне о своем психоаналитике, который воевал на стороне гитлеровской Германии - командовал подводной лодкой. «Ну и ну! - вскричал я.- Срочно дай карандаш!» Нацарапал для памяти заглавие и в тот же вечер написал рассказ. Друг-литератор долго не мог меня простить.
«Последние почести» возникли естественным образом, потому что я - заядлый читатель: мне интересны книги разных авторов, разных эпох - и старинные, и современные. Никогда в жизни я не завидовал собратьям по перу; мне только хотелось научиться писать и мечтать, как лучшие из них. Список получается огромный; он включает немало блистательных женщин, которые создавали блистательные произведения: это Уилла Кэтер, Джессамин Уэст, Кэтрин-Энн Портер, Юдора Уэлти, а также Эдит Уортон, которую я полюбил задолго до того, как она достигла вершин славы. «Последние почести» соединяют берега Времени и несут дань уважения тройке великих: Эдгару По, Мелвиллу и еще одному писателю, который вплоть до финала остается безымянным. Мне не давало покоя, что эти гиганты так и ушли в мир иной, полагая, будто они сами и их книги останутся безвестными. Вот и пришлось изобрести очередную машину времени, чтобы их утешить - хотя бы на смертном одре.
Некоторые сюжеты самоочевидны. В основу рассказа «По прошествии девяти лет» положено, так сказать, квазинаучное полуоткрытие, из числа тех, о которых все говорят, но никто не пишет.
«Другая дорога» тянется неподалеку от главной автомагистрали, ведущей из Лос-Анджелеса на север. Теперь она засыпана оползнями, поросла травой, кустами и деревьями. Кое-где еще можно проехать сотню-другую метров на велосипеде, но дальше недолго и увязнуть.
Сюжет «И снова легато» возник спонтанно, когда я слушал дневной концерт из переложений Берлиоза и Альбениса в исполнении стаи птиц, рассевшихся на ветвях дерева.
Кто знаком с историей Парижской Коммуны, с событиями 1870-х годов и с именем Оссманна, который практически разрушил город и отстроил его заново, сотворив чудо, тот без труда поймет, откуда берет начало рассказ «Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера». Во время последнего землетрясения, которое случилось два года назад, я подумал: какому идиоту пришло в голову построить город на разломе Сан-Андреас? Вслед за тем родилась мысль: а вдруг это было сделано с умыслом? Через два часа рассказ, еще теплый, лежал на подоконнике.
Можно было бы продолжить, но этого, мне кажется, вполне достаточно.
Напоследок хочу кое-что посоветовать самому себе - постаревшему мальчишке, который мечтал стать иллюзионистом; может, этот совет пригодится и вам?
Когда в ушах зазвучат голоса рассветного театра, медлить нельзя. Нужно срочно вскакивать. Не успеешь залезть под душ, чтобы привести в порядок мысли, как эти голоса могут умолкнуть.
Скорость - это все. Кто бежит к пишущей машинке со скоростью 90 миль в час, тот убегает от житейских тягот и надвигающейся смерти.
Спешите жить.
Вот, пожалуй, и все.
Жить. И писать. Не теряя ни минуты.
Друзья, я упустила кто еще что вешал с момента моего последнего поста. Вижу только stakrotka, которая является одной из основательниц данного замечательного действа. Jorge Luis Borges. 86 лет.
Отпишитесь пожалуйста сами.