Бред от Морфея (из последнего)
Я жила в том будущем, когда людям уже не хватало планеты Земля, и они потихоньку начали отселяться на какую-то другую пока еще незагаженную планету. Конечно, не каждый мог себе позволить полет на ту, другую планету. Но в этом моем будущем выпускники Университета Культуры имели льготы, и с моей жизнью на Земле было покончено.
После вручения дипломов нас привели к каким-то лифтам, усадили по три человека в каждую кабину, закрыли железные двери, закрыли деревянные двери, закрыли пластмассовые двери, закрыли резные дверцы непонятного происхождения, все позакрывали, свет оставили приглушенный неестественный и отправили нас в полет.
Лифт несся очень быстро, так быстро, что еще чуть-чуть быстрей, и меня расплющит в лепешку на полу. Так быстро несся лифт, правда, недолго. Часа три. А потом мы, счастливые переселенцы, сошли на не совсем еще освоенную чистую и большую планету. Нас никто не ждал, мы просто повыходили из лифтов в зал с прозрачным потолком.
На стенах висели рекламные щиты. В зале стояли нищенки.
Конечно, в том будущем не было денег. Все было куда сложней. Ничего никому не давалось просто так. Люди практиковали обмен друг с другом и с государственной системой. И все-таки нищенки были. Они молча стояли у стен и смотрели на вновь прибывших с надеждой. А мы, не глядя на них, прыгали от радости, предвкушая бесплатный сыр. Да, еды в этом будущем тоже не было. Так что сыр это так, образно.
Нам всем подарили по квартире. Нам всем подарили по летающему автомобилю марки bmw. Нам всем сказали, что мы обязаны взамен десять лет работать исследуя эту планету. И мы не можем вернуться на землю. Точнее, у нас, конечно, есть такая возможность. Но мы от нее сами откажемся. Мы можем вернуться на землю, отработав положенные десять плюс еще какое-то количество за десять лет лет еще приобретенных, став такими старыми и слабыми, что полет обратно нас просто убьет. Хотя, конечно, это не факт. Просто, отработав все положенные годы, никто еще не осмелился лететь обратно. Люди, отработавшие свой срок, становились теми самыми старыми и никчемными нищенками, которые шли с надеждой смотреть в глаза новоприбывшим. Нищенки имели право вернуться, но им на земле места не было так же, как и здесь. Они смотрели нам в глаза, потому что не хотели умирать в одиночестве. Была довольно сложная и очень гибкая система льгот. Новоприбывшие могли часть своего времени не исследовать плантеу под жаркими и губительными солнцами. Они могли приходить на дом к нищинкам и петь им земные песни. И через два года таких пений, если посчастливится, и нищенка еще будет жива, то эти два года по ее согласию, в обмен на ее право вернуться на Землю, засчитают любому из нас за год работы под солнцами. Таким образом государство заботилось о своих нищенках.
Мы выбрали одну и пели ей по вечерам "От улыбки станет всем светлей" и "Прекрасное далеко". Она лежала в кровати и чахла прямо на глазах. Иногда она плакала, иногда улыбалась. Руки у нее всегда дрожали, и трудно было подумать, что она старше нас всего на десять лет. Она не умерла, нам повезло. Мы пели ей год, и теперь нам оставалось по девять с половиной лет.
Но тут случилось страшное происшествие. О нем кричали все заголовки всех местных газет. 25 человек совершили страшное преступление. Они обманули государство. Они предоставили неверные сведения. Им грозило пять лет работы в особо трудных условиях. И мое имя было одним из этих 25. Я пришла на суд. Все заполняли какие-то бумаги. В бумагах люди собственноручно подчеркивали наиболее подходящую степень своей вины. Почему-то все писали о том, что они очень виноваты. Жирным карандашом подчеркивали именно те варианты, которые однозначно обозначали их вину. Я ходила со своими бумажками от одного к другому и спрашивала, что делать, если вообще не помнишь, совершал ты преступление или нет. На меня смотрели с недоумением. Никто не хотел со мной поговорить. Наверное, меня внесли в список виноватых только для того, чтобы число было круглым. Двадцать пять.
Я написала, что чувствую свою вину не меньше остальных и пошла домой. Дома я разделась и легла на пол. Пол был сделан абы как, как и все, сделанное на этой планете, как все эти новостройки. Точнее сказать, по моему полу можно было ходить. Но нельзя было подпрыгнуть тридцать раз на одном месте. В таком случае ты просто провалишься к соседям снизу. Это всем казалось смешным и неважным. Никто же, находясь в своем уме, не станет прыгать на одном месте целых тридцать раз. И вот я, сжавшись в комок, лежала на этом полу, и в окно мне светило два солнца - желтое и зеленое. А по полу ползал очень умный, сверхчувствительный и никогда не выключающийся пылесос. Он был компактный и очень сообразительный. Предыдущий житель приобрел его взамен на право иметь детей.
Какой дурак заведет детей на такой планете? У пары снизу вместо детей были аквариумные рыбки. Если долго и внимательно вглядываться в пол, на котором я лежу, свернувшись в комок и мечтая о возвращении домой, если смотреть прямо вниз, то сквозь пол со временем можно увидеть аквариумных рыбок, глупо открывающих свой рот и ударяющихся об стекло.
После вручения дипломов нас привели к каким-то лифтам, усадили по три человека в каждую кабину, закрыли железные двери, закрыли деревянные двери, закрыли пластмассовые двери, закрыли резные дверцы непонятного происхождения, все позакрывали, свет оставили приглушенный неестественный и отправили нас в полет.
Лифт несся очень быстро, так быстро, что еще чуть-чуть быстрей, и меня расплющит в лепешку на полу. Так быстро несся лифт, правда, недолго. Часа три. А потом мы, счастливые переселенцы, сошли на не совсем еще освоенную чистую и большую планету. Нас никто не ждал, мы просто повыходили из лифтов в зал с прозрачным потолком.
На стенах висели рекламные щиты. В зале стояли нищенки.
Конечно, в том будущем не было денег. Все было куда сложней. Ничего никому не давалось просто так. Люди практиковали обмен друг с другом и с государственной системой. И все-таки нищенки были. Они молча стояли у стен и смотрели на вновь прибывших с надеждой. А мы, не глядя на них, прыгали от радости, предвкушая бесплатный сыр. Да, еды в этом будущем тоже не было. Так что сыр это так, образно.
Нам всем подарили по квартире. Нам всем подарили по летающему автомобилю марки bmw. Нам всем сказали, что мы обязаны взамен десять лет работать исследуя эту планету. И мы не можем вернуться на землю. Точнее, у нас, конечно, есть такая возможность. Но мы от нее сами откажемся. Мы можем вернуться на землю, отработав положенные десять плюс еще какое-то количество за десять лет лет еще приобретенных, став такими старыми и слабыми, что полет обратно нас просто убьет. Хотя, конечно, это не факт. Просто, отработав все положенные годы, никто еще не осмелился лететь обратно. Люди, отработавшие свой срок, становились теми самыми старыми и никчемными нищенками, которые шли с надеждой смотреть в глаза новоприбывшим. Нищенки имели право вернуться, но им на земле места не было так же, как и здесь. Они смотрели нам в глаза, потому что не хотели умирать в одиночестве. Была довольно сложная и очень гибкая система льгот. Новоприбывшие могли часть своего времени не исследовать плантеу под жаркими и губительными солнцами. Они могли приходить на дом к нищинкам и петь им земные песни. И через два года таких пений, если посчастливится, и нищенка еще будет жива, то эти два года по ее согласию, в обмен на ее право вернуться на Землю, засчитают любому из нас за год работы под солнцами. Таким образом государство заботилось о своих нищенках.
Мы выбрали одну и пели ей по вечерам "От улыбки станет всем светлей" и "Прекрасное далеко". Она лежала в кровати и чахла прямо на глазах. Иногда она плакала, иногда улыбалась. Руки у нее всегда дрожали, и трудно было подумать, что она старше нас всего на десять лет. Она не умерла, нам повезло. Мы пели ей год, и теперь нам оставалось по девять с половиной лет.
Но тут случилось страшное происшествие. О нем кричали все заголовки всех местных газет. 25 человек совершили страшное преступление. Они обманули государство. Они предоставили неверные сведения. Им грозило пять лет работы в особо трудных условиях. И мое имя было одним из этих 25. Я пришла на суд. Все заполняли какие-то бумаги. В бумагах люди собственноручно подчеркивали наиболее подходящую степень своей вины. Почему-то все писали о том, что они очень виноваты. Жирным карандашом подчеркивали именно те варианты, которые однозначно обозначали их вину. Я ходила со своими бумажками от одного к другому и спрашивала, что делать, если вообще не помнишь, совершал ты преступление или нет. На меня смотрели с недоумением. Никто не хотел со мной поговорить. Наверное, меня внесли в список виноватых только для того, чтобы число было круглым. Двадцать пять.
Я написала, что чувствую свою вину не меньше остальных и пошла домой. Дома я разделась и легла на пол. Пол был сделан абы как, как и все, сделанное на этой планете, как все эти новостройки. Точнее сказать, по моему полу можно было ходить. Но нельзя было подпрыгнуть тридцать раз на одном месте. В таком случае ты просто провалишься к соседям снизу. Это всем казалось смешным и неважным. Никто же, находясь в своем уме, не станет прыгать на одном месте целых тридцать раз. И вот я, сжавшись в комок, лежала на этом полу, и в окно мне светило два солнца - желтое и зеленое. А по полу ползал очень умный, сверхчувствительный и никогда не выключающийся пылесос. Он был компактный и очень сообразительный. Предыдущий житель приобрел его взамен на право иметь детей.
Какой дурак заведет детей на такой планете? У пары снизу вместо детей были аквариумные рыбки. Если долго и внимательно вглядываться в пол, на котором я лежу, свернувшись в комок и мечтая о возвращении домой, если смотреть прямо вниз, то сквозь пол со временем можно увидеть аквариумных рыбок, глупо открывающих свой рот и ударяющихся об стекло.