Дорога в Тюмень

[moonmen]

Поезд стучит колёсами, качает ровно, мерно. Проплывающий за окнами пейзаж не очень радует разнообразием цвета и форм. Иногда блеснёт полоска пробившегося сквозь тучи солнышка, полоснёт по глазам, промчится искоркой по захламлённому столику и исчезнет так же внезапно. Вслед за этим вновь приходит равномерная немота спокойно ползущего поезда. Моя земля. Древняя как мой род уходящий корнями в тюркскую историю, древняя как сказки рассказанные мне в детстве. Еду, выглядываю в окно. Жарко. Очень жарко и душно лежать на второй полке в купе. Мужики-попутчики выпивают степенно при закрытых дверях - опасаются охраны ржд-шной. Оттого двери и не открывают. Урал, Сибирь. Хмурый пейзаж подёрнутый сизой дымкой дождя. Откидываюсь на подушку, смотрю в потолок, слушаю разговор. Разговаривают о жизни, о политике. В купе, в котором я еду, мужчины четырёх поколений. Парень лет двадцати, я тридцати семи лет от роду, добротный круглолицый мужик лет сорока пяти, и дед лет семидесяти. Примечательно, что ни сорокапятилетний, ни пацан двадцати лет - не уступили старику места и он до Сургута будет ехать на верхней полке. Дед безропотен. Иногда кряхтя сползает сверху сходить по нужде. Спускаясь, виснет над провалом купе на трясущихся руках, но попытки помочь непреклонно отвергает. Глуховат, подслеповат, но старая гвардия не сдававшая орденов и дававшая стране угля, думаю не сдастся до самой смерти. К круглолицему пришёл друг - разговаривают. Разговор спокойный, пропускают по стаканчику неторопливо. Эдакие портреты простого обывателя в приглушённых, пастельных тонах душного купе поезда. Один говорит, что вроде как всё неправильно и будет может быть хуже. Второй возражает, что раньше вон, вообще ничего не было и всё было в жутком дефиците, а сейчас всё есть. Один говорит, что сейчас им ездить приходится за тридевять земель на работу, а раньше в колхозе работы хватало, другой говорит, что наше государство его полностью устраивает.
- Тебя устраивает государственное устройство? - я изумляюсь свешиваясь со своей полки (на ты обращаюсь безошибочно угадав вахтовиков едущих на работу после отдыха)
- Конечно, - говорит он - идеального никогда не было, нет и не будет, кому не нравится может уехать. Отворачиваясь к стене думаю - бьют их, били и будут бить, а они будут вот так вот спокойно попивать в прогорклом от мужского пота купе и будут довольны. Будут ездить на работу за тридевять земель оттого, что их земли разорены и их это будет устраивать. И так будет до тех пор, пока вот на эту добротную, гладкую шею не накинут верёвку и не поволокут на бойню. Тогда, конечно всё и сразу станет плохо. А так - войны он не видел, работа есть. Дома жена управляется, когда он сидит на подстанции в тундре - пасьянс на компьютере раскладывает. И жизнь в общем-то прекрасна!
Молчу. Не встреваю. Хотя, честно - удается с трудом. Возмущён. Поезд лязгает на полустанке стрелкой, сбавляет ход, и я выглядываю в окно. На разбитом колёсами грузовиков разъезде, у ржавого вагончика сидит девочка лет семи в розовой курточке и красной шапочке с помпошкой, и играет пустым стаканом наливая в него воду из лужи и помешивая палочкой. И тут меня пронизывает моё самое страшное видение - я снова сижу на холме и смотрю в бинокль на горящий город. Справа взрёвывает ворочаясь танк, выплёвывает солярный чад. Я смотрю в бинокль - трупы, трупы... Трупы животных, людей, дым. И вдруг -ребёнок на трехколесном велосипеде... Он крутит педали объезжая трупы коров на улице. Он катается у дома, на котором огромными белыми буквами написано - живут. И тут меня прорывает. Мне страшно так, как никогда - ибо я узрел ад.
Закрываю глаза, откидываюсь на подушку.
Душно...
Скоро Тюмень.