Анечка
Жили мы тогда с Танькой. Она приютила меня, когда мне некуда было идти, и мы жили вдвоем на ее тридевятых землях, собственных - роскошь немыслимая.
Вода летом шла только холодная, да и то не каждый день, таскали ее ведрами из подвала на пятый этаж. Руки красивые становились, как у скалолазов, от ведер этих. Зарабатывали мы какие-то смешные копейки, по очереди, и были, как бы это назвать. Счастливы. Нас было двое и мы были заодно. Хлеб у нас стоил три с половиной рубля - свежий. А вчерашний, и если успеть в пекарню до открытия магазина - по полтора, а то и даром отдавали, знали, что нам надо. Много еще разного было, потом расскажу, сейчас хочу про Анечку.
Была у нас Анечка. Как в сказке - девочка Анечка, семнадцати лет, с волосами до коленок, светлыми как сено, мягкими, теплыми, бесконечными и вечно распущенными. Она приходила к нам по утрам со своей щеткой, садилась ко мне спиной и я заплетали ей косы. Косы держались недолго, до первого выхода на улицу. На улице Анечка любила, чтобы ее видели и волосы свои сказочные распускала. А как не смотреть - когда оно такое - летит над плечами, как плащ, укрывая девочку в рваных джинах - глаз не отвести.
Анечка жила этажом ниже, одна и ночевала у нас, когда ей становилось одиноко. Спального пространства едва хватало на двоих, но Анечка была маленькая, изящная, как нимфа из Орсе, и легко помещалась между Таней и мной. Жалась к нам ночью по очереди, засыпала только в обнимку и рассказывала всем, что она лесбиянка. Думаю, никакой лесбиянкой Аня не была, ей просто нравилось выделяться среди нас, скучных натуралов без воображения. У нее были сложные, тройные, дурацкие какие-то отношения с ее мальчиком и другой его подружкой. Они как-то печально существовали втроем, делая вид что им весело.
Анечка любила наряжаться, нас это развлекало. Как она наряжалась, господи боже. Все, все деньги до копейки, заботливо отправленные родителями, спускала на одежду. Ела что придется, Танька тогда ее кормила, понимая Анечкину страсть к красоте. Смотри, говорит, что она опять накупила! И раскладывала передо мной Анечкины новые вещи. Одежду Аня выбирала красивую, кружева какие-то, джинсы, платья - все это удивительно сочеталось на ней и с ней и производило сильное впечатление.
Красотка наша, котик солнечный нежный. Мальчик только этот нелепый, глупый прямо скажем мальчик, не нравился он нам. Но мы и его принимали, не вмешивались.
А однажды пришла я откуда-то, поздно, дома никого, я к соседке, ключ один был, где, говорю. Соседка с круглыми глазами: Таня у Анечки, а Анечка,.. Анечка наша! Я бегом вниз, на четвертый, а там Танька в шоке, в слезах, Аньку в больницу увезли. Отравилась.
Наглоталась дряни какой-то, все что из фармы в доме было, собрала, съела, и полоскало ее всю ночь, а нашла ее Таня, случайно, дверь не заперта была. Дверь. Дверь. Я тогда даже испугаться не успела. И не почувствовала ничего. Потом уже, когда в Аниной квартире собирали вещи для больницы, я увидела разбросанные по всей постели мамины фотографии - вот тогда страшное что-то коснулось меня осторожно, легко, на минуту, и ушло. Мимо.
Спасли конечно ее, промыли всю, только волосы она испортила - они были окрашены в стойкий зеленый цвет, как у русалки. Лекарствами их окрасило, которые она выблевывала ночью, корчась на этой своей постели, одна, в страшной комнате на улице коммунальной, в страшном городе, в страшной юности.
Вода летом шла только холодная, да и то не каждый день, таскали ее ведрами из подвала на пятый этаж. Руки красивые становились, как у скалолазов, от ведер этих. Зарабатывали мы какие-то смешные копейки, по очереди, и были, как бы это назвать. Счастливы. Нас было двое и мы были заодно. Хлеб у нас стоил три с половиной рубля - свежий. А вчерашний, и если успеть в пекарню до открытия магазина - по полтора, а то и даром отдавали, знали, что нам надо. Много еще разного было, потом расскажу, сейчас хочу про Анечку.
Была у нас Анечка. Как в сказке - девочка Анечка, семнадцати лет, с волосами до коленок, светлыми как сено, мягкими, теплыми, бесконечными и вечно распущенными. Она приходила к нам по утрам со своей щеткой, садилась ко мне спиной и я заплетали ей косы. Косы держались недолго, до первого выхода на улицу. На улице Анечка любила, чтобы ее видели и волосы свои сказочные распускала. А как не смотреть - когда оно такое - летит над плечами, как плащ, укрывая девочку в рваных джинах - глаз не отвести.
Анечка жила этажом ниже, одна и ночевала у нас, когда ей становилось одиноко. Спального пространства едва хватало на двоих, но Анечка была маленькая, изящная, как нимфа из Орсе, и легко помещалась между Таней и мной. Жалась к нам ночью по очереди, засыпала только в обнимку и рассказывала всем, что она лесбиянка. Думаю, никакой лесбиянкой Аня не была, ей просто нравилось выделяться среди нас, скучных натуралов без воображения. У нее были сложные, тройные, дурацкие какие-то отношения с ее мальчиком и другой его подружкой. Они как-то печально существовали втроем, делая вид что им весело.
Анечка любила наряжаться, нас это развлекало. Как она наряжалась, господи боже. Все, все деньги до копейки, заботливо отправленные родителями, спускала на одежду. Ела что придется, Танька тогда ее кормила, понимая Анечкину страсть к красоте. Смотри, говорит, что она опять накупила! И раскладывала передо мной Анечкины новые вещи. Одежду Аня выбирала красивую, кружева какие-то, джинсы, платья - все это удивительно сочеталось на ней и с ней и производило сильное впечатление.
Красотка наша, котик солнечный нежный. Мальчик только этот нелепый, глупый прямо скажем мальчик, не нравился он нам. Но мы и его принимали, не вмешивались.
А однажды пришла я откуда-то, поздно, дома никого, я к соседке, ключ один был, где, говорю. Соседка с круглыми глазами: Таня у Анечки, а Анечка,.. Анечка наша! Я бегом вниз, на четвертый, а там Танька в шоке, в слезах, Аньку в больницу увезли. Отравилась.
Наглоталась дряни какой-то, все что из фармы в доме было, собрала, съела, и полоскало ее всю ночь, а нашла ее Таня, случайно, дверь не заперта была. Дверь. Дверь. Я тогда даже испугаться не успела. И не почувствовала ничего. Потом уже, когда в Аниной квартире собирали вещи для больницы, я увидела разбросанные по всей постели мамины фотографии - вот тогда страшное что-то коснулось меня осторожно, легко, на минуту, и ушло. Мимо.
Спасли конечно ее, промыли всю, только волосы она испортила - они были окрашены в стойкий зеленый цвет, как у русалки. Лекарствами их окрасило, которые она выблевывала ночью, корчась на этой своей постели, одна, в страшной комнате на улице коммунальной, в страшном городе, в страшной юности.