Его звали Андрей, да.
Захотелось рассказать вам о самом романтичном и эротичном признании в любви в моей жизни. Я очень рада, что оно было. И рада, что оно было именно таким, именно в тот день и что была именно такая история в моей жизни.
Это событие случилось в мае 1998 года.
Тогда я полгода как рассталась с любимым мальчиком, у него была уже другая девушка, но весной мы снова начали встречаться, уже тайком. Тайком от кого… Наверное, от самих себя. К тому же у меня были странные нелепые отношения с человеком, старше меня на 25 лет, в которых всё было жутко накручено и непонятно (я как-нибудь расскажу про него, он хороший на самом деле). В общем, это было очень странное для меня время. И очень больное, и очень счастливое. Эмоциональное время.
Я работала в казино, кассиром. Работа дурацкая по своей сути, зато денежная. И был там мальчик, Андрей.
Невысокий, смуглый, с яркими светло-зелёными глазами. Очень необычный мальчик. Он был очень резким и невероятно каким-то… индивидуальным, что ли, то самое сочетание открытости и замкнутости, которое заставляет дрожать мои коленки до сих пор, пожалуй. Я ассоциировала его с ягуаром из-за этой его независимости и резкости, одновременной с какой-то фантастической звериной плавностью; довольно сильно его робела и, естественно, тщательно скрывала свою симпатию.
Андрей работал старшим техником, поэтому появлялся в казино не каждый день. Надо сказать, он был дружен ещё с один молодым человеком, Женькой, и с его женой Леной, и эту пару нежно любили мы с моей подругой Натальей Морозовой.
Как-то в марте он вдруг пришёл в зал, где я работала, по-моему, надо было перетянуть сукно на столах. Довольно долго он не заходил в кассу, а потом вдруг подошёл ко мне.
- Привет, - сказал он через стекло, - давно тебя не видел.
- Привет, - с трудом улыбнулась я, мучительно краснея.
- А знаешь, ты мне сегодня вдруг приснилась. Правда, странно? - он в упор странно смотрел своими зелёными глазами, которые на смуглом лице казались ещё больше и ярче, так, как будто я сейчас объясню ему причины такого удивительного сновидения.
- Да, странно, - согласилась я, и попросила его перетянуть сукно ещё и на кассе, чтобы было удобнее чиповать фишки. На самом деле просто чтобы что-то сказать.
Прошло два месяца.
На самом деле, работа в казино до сих пор мне аукается адскими бессонницами, от которых нету никакого спасения. Вот и в тот день я была «между ночами». Это значит, что я уже отработала одну смену с 9 вечера до 9 утра, и в 9 вечера должна была начаться новая смена перед двумя сутками выходных. Хотя логичней всего было спать как можно больше, я пошла гулять на Арбат. Была моя любимая погода - свинцовые сизые тучи и яркое солнце. Перед грозой в воздухе пахло озоном (этот запах всегда мне казался похожим на запах крови), мне было грустно и маетно.
И среди толпы бесконечных арбатских художников я набрела одного, у которого был портрет Жана Рено, выставленный в рекламных целях. Заламинированный.
Портрет меня заворожил. Рено был изображён там по плечи, в очках («Леон»!!) на фоне неба. Небо было голубое, а сам портрет чёрно-белый. На очках капли пота. Расслабленное лицо и напряжённые глаза. Голые плечи.
Портрет был идеален.
Это был Леон как он есть.
И я начала торг.
Скажу я вам, это было непросто.
Продавать портрет мне не хотели, предложили сделать копию. Я честно ждала полтора часа, но копия была ниже всякой критики, она не выдерживала никакого сравнения с оригиналом. И я купила таки этот портрет после долгого боя с художником. Купила за 50 баксов. За пятьдесят блин баксов!!
Довольная до соплей, я притащила покупку на работу, потому что домой завезти не успевала уже ни при каких раскладах. Показывала всем и любовалась сама. Коллеги вежливо улыбались и кивали, но когда я называла цену, менялись в лице и смотрели сочувственно.
Наутро, после бессонной рабочей ночи, я встретилась с Морозовой и, прихватив портрет, с которым я не в состоянии была расстаться, отправилась на дачу - у Женькиной жены Леночки был день Рождения.
На даче было всё так, как обычно бывает на дачах - вино, компания, шашлыки, костёр, сигареты и болтовня. Был там и Андрей.
Периодически начинал моросить мелкий дождик, поэтому часть компании, в числе которых была я, Андрей и Наташка, перебрались в дом и уселись на диваны. Андрей сел напротив меня, и я старалась не смотреть на него слишком часто. Смотреть хотелось.
Не в силах скрывать свой восторг, подкреплённый вином и бессонной ночью, я достала портрет Жана Рено.
И тогда с лёгкой руки Андрея разгорелся жаркий спор. Спорили о фанатизме как проявлении качеств личности, спорили о Ван Гоге и Боттичелли, спорили об искусстве и подделках под него… Что-то кричал Андрей, снисходительно и спокойно улыбался Женька, стучала кулаком по столу, прекрасная в своей ярости, Наташка...
И вдруг что-то произошло. Что-то случилось.
Мы выпали из общего спора. Вокруг нас продолжались жаркие дебаты о Малевиче и Сафонове, о таких качествах человека, как цинизм и восторженность, а мы молчали и смотрели друг на друга. Наверное, это был единственный раз, когда я смотрела ему прямо в глаза, знала, что он это видит и не испытывала никакого смущения. Может быть, это длилось минуту, вряд ли больше. Но за это время между нами образовалось что-то. Что-то, что позволяло нам так откровенно и жадно смотреть друг другу в глаза при всех, не боясь быть замеченными - были только его глаза, и всё. Его светло-зелёные глаза на смуглом лице. И ничего больше.
Мне казалось, я не дышала.
Наконец он с явным трудом разлепил губы, и, как бы насильно выталкивая слова, сказал:
- Знаешь… иногда так бывает. Ни с того ни с сего тебе вдруг снится человек. А потом ты просыпаешься и понимаешь, что ты его любишь.
Я помню его лицо тогда - искажённое, как тяжёлым трудом, светло-светло-зелёные глаза в упор и испарина на лбу.
Это его "любишь" было страшным, как смертный приговор.
Неумолимым, как гвоздь в крышку гроба.
Окончательным. Финальным. "Любишь". Точка.
Оно упало, как камень в густой кисель, и осталось там навсегда в своём бесконечном падении - это его "любишь".
Оно было тяжёлым, жутко тоскливым и одновременно вдохновлённо-светлым, и всё равно - бес-по-во-рот-ным.
Навсегдашним, и ЭТО "навсегдашнее" длилось.
Длилось.
"Ты просыпаешься...
и понимаешь...
что ты его...
любишь".
ЛЮБИШЬ.
* * *
Эта история не имела никакого продолжения.
Мы ещё немного побыли на даче, а потом уехали.
И знаете, что я вам скажу?
Когда я вспоминаю этот день, когда я вспоминаю этого мальчика, я счастлива. Счастлива от того, что это было в моей жизни. Благодарна, что вот такой вот, он был, значит, он мой уже навсегда - этот день.
Я счастлива, что он это сказал мне, и от того, что он так на меня смотрел в ту секунду.
И я счастлива, что между нами не было романа, хотя если бы был, я уверена, это было бы прекрасно. Но настолько необязательно, что - ненужно. Наверное, в тот день мы с ним действительно всё друг другу сказали.
Как же это здорово.
«И на одно короткое мгновение я увидел всё так, как оно было на самом деле.
Невыразимо прекрасно». (с)
Это событие случилось в мае 1998 года.
Тогда я полгода как рассталась с любимым мальчиком, у него была уже другая девушка, но весной мы снова начали встречаться, уже тайком. Тайком от кого… Наверное, от самих себя. К тому же у меня были странные нелепые отношения с человеком, старше меня на 25 лет, в которых всё было жутко накручено и непонятно (я как-нибудь расскажу про него, он хороший на самом деле). В общем, это было очень странное для меня время. И очень больное, и очень счастливое. Эмоциональное время.
Я работала в казино, кассиром. Работа дурацкая по своей сути, зато денежная. И был там мальчик, Андрей.
Невысокий, смуглый, с яркими светло-зелёными глазами. Очень необычный мальчик. Он был очень резким и невероятно каким-то… индивидуальным, что ли, то самое сочетание открытости и замкнутости, которое заставляет дрожать мои коленки до сих пор, пожалуй. Я ассоциировала его с ягуаром из-за этой его независимости и резкости, одновременной с какой-то фантастической звериной плавностью; довольно сильно его робела и, естественно, тщательно скрывала свою симпатию.
Андрей работал старшим техником, поэтому появлялся в казино не каждый день. Надо сказать, он был дружен ещё с один молодым человеком, Женькой, и с его женой Леной, и эту пару нежно любили мы с моей подругой Натальей Морозовой.
Как-то в марте он вдруг пришёл в зал, где я работала, по-моему, надо было перетянуть сукно на столах. Довольно долго он не заходил в кассу, а потом вдруг подошёл ко мне.
- Привет, - сказал он через стекло, - давно тебя не видел.
- Привет, - с трудом улыбнулась я, мучительно краснея.
- А знаешь, ты мне сегодня вдруг приснилась. Правда, странно? - он в упор странно смотрел своими зелёными глазами, которые на смуглом лице казались ещё больше и ярче, так, как будто я сейчас объясню ему причины такого удивительного сновидения.
- Да, странно, - согласилась я, и попросила его перетянуть сукно ещё и на кассе, чтобы было удобнее чиповать фишки. На самом деле просто чтобы что-то сказать.
Прошло два месяца.
На самом деле, работа в казино до сих пор мне аукается адскими бессонницами, от которых нету никакого спасения. Вот и в тот день я была «между ночами». Это значит, что я уже отработала одну смену с 9 вечера до 9 утра, и в 9 вечера должна была начаться новая смена перед двумя сутками выходных. Хотя логичней всего было спать как можно больше, я пошла гулять на Арбат. Была моя любимая погода - свинцовые сизые тучи и яркое солнце. Перед грозой в воздухе пахло озоном (этот запах всегда мне казался похожим на запах крови), мне было грустно и маетно.
И среди толпы бесконечных арбатских художников я набрела одного, у которого был портрет Жана Рено, выставленный в рекламных целях. Заламинированный.
Портрет меня заворожил. Рено был изображён там по плечи, в очках («Леон»!!) на фоне неба. Небо было голубое, а сам портрет чёрно-белый. На очках капли пота. Расслабленное лицо и напряжённые глаза. Голые плечи.
Портрет был идеален.
Это был Леон как он есть.
И я начала торг.
Скажу я вам, это было непросто.
Продавать портрет мне не хотели, предложили сделать копию. Я честно ждала полтора часа, но копия была ниже всякой критики, она не выдерживала никакого сравнения с оригиналом. И я купила таки этот портрет после долгого боя с художником. Купила за 50 баксов. За пятьдесят блин баксов!!
Довольная до соплей, я притащила покупку на работу, потому что домой завезти не успевала уже ни при каких раскладах. Показывала всем и любовалась сама. Коллеги вежливо улыбались и кивали, но когда я называла цену, менялись в лице и смотрели сочувственно.
Наутро, после бессонной рабочей ночи, я встретилась с Морозовой и, прихватив портрет, с которым я не в состоянии была расстаться, отправилась на дачу - у Женькиной жены Леночки был день Рождения.
На даче было всё так, как обычно бывает на дачах - вино, компания, шашлыки, костёр, сигареты и болтовня. Был там и Андрей.
Периодически начинал моросить мелкий дождик, поэтому часть компании, в числе которых была я, Андрей и Наташка, перебрались в дом и уселись на диваны. Андрей сел напротив меня, и я старалась не смотреть на него слишком часто. Смотреть хотелось.
Не в силах скрывать свой восторг, подкреплённый вином и бессонной ночью, я достала портрет Жана Рено.
И тогда с лёгкой руки Андрея разгорелся жаркий спор. Спорили о фанатизме как проявлении качеств личности, спорили о Ван Гоге и Боттичелли, спорили об искусстве и подделках под него… Что-то кричал Андрей, снисходительно и спокойно улыбался Женька, стучала кулаком по столу, прекрасная в своей ярости, Наташка...
И вдруг что-то произошло. Что-то случилось.
Мы выпали из общего спора. Вокруг нас продолжались жаркие дебаты о Малевиче и Сафонове, о таких качествах человека, как цинизм и восторженность, а мы молчали и смотрели друг на друга. Наверное, это был единственный раз, когда я смотрела ему прямо в глаза, знала, что он это видит и не испытывала никакого смущения. Может быть, это длилось минуту, вряд ли больше. Но за это время между нами образовалось что-то. Что-то, что позволяло нам так откровенно и жадно смотреть друг другу в глаза при всех, не боясь быть замеченными - были только его глаза, и всё. Его светло-зелёные глаза на смуглом лице. И ничего больше.
Мне казалось, я не дышала.
Наконец он с явным трудом разлепил губы, и, как бы насильно выталкивая слова, сказал:
- Знаешь… иногда так бывает. Ни с того ни с сего тебе вдруг снится человек. А потом ты просыпаешься и понимаешь, что ты его любишь.
Я помню его лицо тогда - искажённое, как тяжёлым трудом, светло-светло-зелёные глаза в упор и испарина на лбу.
Это его "любишь" было страшным, как смертный приговор.
Неумолимым, как гвоздь в крышку гроба.
Окончательным. Финальным. "Любишь". Точка.
Оно упало, как камень в густой кисель, и осталось там навсегда в своём бесконечном падении - это его "любишь".
Оно было тяжёлым, жутко тоскливым и одновременно вдохновлённо-светлым, и всё равно - бес-по-во-рот-ным.
Навсегдашним, и ЭТО "навсегдашнее" длилось.
Длилось.
"Ты просыпаешься...
и понимаешь...
что ты его...
любишь".
ЛЮБИШЬ.
* * *
Эта история не имела никакого продолжения.
Мы ещё немного побыли на даче, а потом уехали.
И знаете, что я вам скажу?
Когда я вспоминаю этот день, когда я вспоминаю этого мальчика, я счастлива. Счастлива от того, что это было в моей жизни. Благодарна, что вот такой вот, он был, значит, он мой уже навсегда - этот день.
Я счастлива, что он это сказал мне, и от того, что он так на меня смотрел в ту секунду.
И я счастлива, что между нами не было романа, хотя если бы был, я уверена, это было бы прекрасно. Но настолько необязательно, что - ненужно. Наверное, в тот день мы с ним действительно всё друг другу сказали.
Как же это здорово.
«И на одно короткое мгновение я увидел всё так, как оно было на самом деле.
Невыразимо прекрасно». (с)