(no subject)
Мне все кажется, что если перевернуть страницу, где ровные, даже крупные, печатные буквы, вышедшие из печатной машинки Генри Миллера, обещают книгу - так, например, он в молодости сочиняет, мысленно, книги по пути домой, или все ему говорят, что он должен быть писателем, если это перевернуть, за следующим словесным углом будет сокрыта та самая, «настоящая» книга, обещанная, про которую он думает, чистый текст, ничего такого, что раскрывало бы механизмы внутренних противоречий его как автора, а именно продукт, не передряги, а то, к чему они привели. И вот я, кажется, поняла, что на самом деле всегда ходила вокруг да около: и в повествовательных дебрях - о детстве, где он убил во время игры другого мальчика, о молодости, когда уехал в Калифорнию, уже позже, о времени, когда встречал женщин - в этих жизненных обстоятельствах я плутала с удовольствием и иногда, а вообще не иногда, а очень часто, встречала не совсем ясные, бесконечно красивые разные описания, похожие на мультипликацию Петрова зарисовки о самом разном, поток сознания, выписанный в идеальных фразах и предложениях. Их совершенство не дает только одного - общего смысла, смысл исключительно разрозненный, в социологии такой метод называется «бабл-коллаж» - лепить все сверху, снова лепить. Миллер чудесно лепит - это, по всей видимости, поняла я на шестом его романе, и есть та самая книга книг, о которой он мечтал, это такие окна, амбразуры, разрывы - временные, телесные, какие угодно, чтобы - опять же, как угодно - засунуть туда голову, руку, сердце или палец ноги. Даже не знаю, что больше подходит.