(no subject)
Братья Ч (Михаил Угаров, 2014)
Молодой писатель Чехов (и его фамилия, которую приходится делить на троих) - человек равнодушный и сильно пострадавший от тоталитарного отца, провозгласившего себя помещиком, ловит рыбку, нюхает цветы, мечтает жениться. Невеста Дуня приезжает к нему в деревню погостить и находит его, двух братьев, отца, подругу семьи, и от удивления (антисемитским шуткам отца, укладу жизни) переходит сначала к нежности («я вас люблю»), потом к благородной миссии («я вас спасу»). Это не слишком помогает, Чехов распят между желанием поддержать всех в семье и всех же убить, в какой-то момент теплый день становится невыносимым.
Сценарий Елены Греминой, изначально сделанный по заказу чеховского фестиваля - попытка достичь совершенно честной исторической справедливости, восстанавливающей образ Чехова в глазах потомков. Иначе говоря: сброшены очки, маска интеллигента и бледность чахотки, вместо этого - вечная энергия семейных конфликтов и человек, доведенный до точки, без принципов, без идеалов, замороженное нечто, вроде бы благородно восставшее за семью, и в то же время не слишком успешно упорядочивающее что-то кроме самого себя. Сделано это так, будто единственный в кадре день - граница апокалипсиса и типичная зарисовка: утренняя свежесть, дневная жара и так далее; все говорят не цитатами, но как бы цитатами; вроде очевидные моменты из дневников и писем кажутся выдуманными; семейные перебранки очевидно повторяются. То и дело становится смешно: брат Чехова рассказывает, что он - позор семьи, отец настаивает, что евреи тоже люди, остальные ведут себя «как молодые», периодически охлаждаясь в воде. Все это в высшей степени занятно, снято так, будто прожито (Хамидходжаев - гений), но все равно слишком академично - Чехов может быть каким угодно, хотя об этом никогда не расскажут в школе, но выбранный день лишен относительного конфликта, переломного момента. Отсутствие его заменяется семейной драмой, которой не хватает упругости и, да, михалковщины, ее какой-то странной, нервической нагруженности, кажущейся бесконечной пляской на костях. Чехов - эта, в общем, монолитная фигура - терпит духовные перерождения, «повлиявшие на», «приведшие к», но все, что из этого исходит - уставшие братья, подбитые энциклопедией. Она, конечно, стреляет метко.
Молодой писатель Чехов (и его фамилия, которую приходится делить на троих) - человек равнодушный и сильно пострадавший от тоталитарного отца, провозгласившего себя помещиком, ловит рыбку, нюхает цветы, мечтает жениться. Невеста Дуня приезжает к нему в деревню погостить и находит его, двух братьев, отца, подругу семьи, и от удивления (антисемитским шуткам отца, укладу жизни) переходит сначала к нежности («я вас люблю»), потом к благородной миссии («я вас спасу»). Это не слишком помогает, Чехов распят между желанием поддержать всех в семье и всех же убить, в какой-то момент теплый день становится невыносимым.
Сценарий Елены Греминой, изначально сделанный по заказу чеховского фестиваля - попытка достичь совершенно честной исторической справедливости, восстанавливающей образ Чехова в глазах потомков. Иначе говоря: сброшены очки, маска интеллигента и бледность чахотки, вместо этого - вечная энергия семейных конфликтов и человек, доведенный до точки, без принципов, без идеалов, замороженное нечто, вроде бы благородно восставшее за семью, и в то же время не слишком успешно упорядочивающее что-то кроме самого себя. Сделано это так, будто единственный в кадре день - граница апокалипсиса и типичная зарисовка: утренняя свежесть, дневная жара и так далее; все говорят не цитатами, но как бы цитатами; вроде очевидные моменты из дневников и писем кажутся выдуманными; семейные перебранки очевидно повторяются. То и дело становится смешно: брат Чехова рассказывает, что он - позор семьи, отец настаивает, что евреи тоже люди, остальные ведут себя «как молодые», периодически охлаждаясь в воде. Все это в высшей степени занятно, снято так, будто прожито (Хамидходжаев - гений), но все равно слишком академично - Чехов может быть каким угодно, хотя об этом никогда не расскажут в школе, но выбранный день лишен относительного конфликта, переломного момента. Отсутствие его заменяется семейной драмой, которой не хватает упругости и, да, михалковщины, ее какой-то странной, нервической нагруженности, кажущейся бесконечной пляской на костях. Чехов - эта, в общем, монолитная фигура - терпит духовные перерождения, «повлиявшие на», «приведшие к», но все, что из этого исходит - уставшие братья, подбитые энциклопедией. Она, конечно, стреляет метко.