(no subject)
Впервые музейная ночь прошла в 1997 году в Берлине, в России идея была подхвачена в 2002 Красноярским музейным центром. Теперь она проходит - 12 лет спустя - уже в 24-й раз, наряду с весенней, ставшей уже повсеместной, музей проводит еще и осеннюю в КРЯКК (Красноярская ярмарка книжной культуры). Кроме этого, ночи в Красноярске делает еще и Художественный музей имени Сурикова: вечерние платья, прямые спины, музейная мафия, быстрый портрет, экскурсии по залам - контрасты легко уживаются в этом городе: на фоне академизма с примесью оригами ночь в КМЦ кажется разнузданной и не поддающейся контролю. Пока соседний Новосибирск выводит музейные ночи на улицы, в зоопарк, в крематорий, бывший музей Ленина сам себе и улица, и место соединения животных, разума и умирающих чудовищ.
Красноярская музейная ночь - это не только открытые до 02:00 двери, но и строгая концепция: каждая имеет название (эта: «Сон разума») и общую несгибаемую линию - она начинается цитатой Гойи, заканчивается двойственной трактовкой сна: покой и смерть. Все мероприятия как-то этому подчиняются: постоянные экспозиции оказываются встроенными, дирекция музея заказывает вполне конкретные произведения для театральных постановок, в перформансах издеваются над названием («нос разума», «дурной сон»), можно даже буквально поспать - выдают пледы. Хотя, чаще всего, концепция интересует и организаторов, и тем более зрителей на уровне подготовки, на уровне ощущений же Гойя тоже спит.
На входе встречает инсталляция «Сон разума» красноярского художника Василия Слонова, ставшего известным после закрытия выставки сочинских плакатов в Перми, мухобоек с лицами актеров и президентов и огромных топоров с портретами российских политиков, фотографии которых, вместе с бородатым художником, облетели иностранные СМИ. «Сон разума» продолжает заложенную в названии ночи цитату Гойи о том, что заснувший разум делает из человека чудовище: «СОН» выложен игрушечными пушками, «РАЗУМА» - «поднимающими руки брат на брата» силуэтами людей, смешавшиеся в буквы кровавым месивом. «Я, как главный арт-упырь, этой деревни поднимаю глубинные смыслы» - художник, как всегда, тыкает зрителю прямо в лицо всеми этими жестокими художественными образами - полиграфическую продукцию, кстати, оформил тоже он: из стиснувшего зубы черепа вылетают разноцветные бабочки (и у чудовищ бывают красивые сны Набокова).
«Это была лучшая ночь» - выдыхают девушки на выходе, пока закрывается придерживаемая сонным охранником дверь, к двум часам в музее остаются полу-зрители, полу-зомби, последние ночные жители осиливают многочисленные лестницы, раскрывают объятия желтым лучам, хватают за руки ростовую марионетку - девочку, под собственным весом присевшую на такой же гигантский стул отдохнуть. Ночь, конечно, не лучшая: осенние, когда Денис Бояринов собирает музыку, Полина Васильева курирует культурную программу КРЯКК и вообще половина мероприятий сделана гостями - свежее, но эта спокойнее, можно везде успеть, хаос приобретает какие-то строгие очертания, и половину вечера не приходится тратить, чтобы просто попасть внутрь. Бывший музей Ленина явно не для шуток сохраняет запасники и не только ради эклектичности современного искусства: стены третьего этажа обиты ярко-красным бархатом, повсюду - портреты вождей, многочисленные фотографии, документы, реальные (обновляемые) экспозиции, посвященные войнам, современные инсталляции, осмысляющие советскую действительность. Тут же качается на цепях хрустальный гроб («Золото партии», Сергей Ковалевский), внутри которого старыми значками выложено слово «тело», из него пробивается рука, позади не имеющий к инсталляции никакого отношения - монумент Ленина. Каждый угол этого музея хаотично связан с другим. Здесь же красноярская группа «Отдел внутренних сумасбродств» усыпила разум и сделала «нос разума», установив больничные столы, регистрацию (с очередью) на фоне красных знамен. Институт носа измерял носы, длину, ширину, выяснял степень нормальности расположения, по картинкам сверял типологию, слушал удовлетворительность сопения («отл.», «хор.»), и, конечно, пытался проследить зависимость внутреннего состояния от количества ноздрей. На центральной платформе музея - скульптурная группа революционеров с вытянутыми коммунистическими руками. Ночью группа обмотана полиэтиленом с ног до головы, становясь фоном для цветомузыкальной проекции: под ногами революционеров - инсталляции, над головами - облака рая.
Приезжающие художники часто жалуются, что долго привыкают к архитектуре здания и не могут найти одно и то же помещение дважды - красноярские зрители, сложно реагирующие на современное искусство, часто и не хотят ничего находить повторно. Такое место ночью - восьмигранник, там то поют песни (московский композитор Александр Маноцков пытается возродить культуру застольного пения, аншлаг), то танцуют contemporary dance, то показывают спектакли. Восьмигранник отделен тонкими стенками, у входа неубранная табличка из прошлого - «Инвентаризация родины», название фильма, снятого голландским режиссером Беном ван Лисхаутом по сюжетам снимков русского фотографа начала XX века Сергея Прокудина-Горского, запечатлевшего Карелию, Вологодскую область и Волгу. Эта сложная инвентаризация отпугивает половину зрителей, в неорганизованном потоке перемалывает остальных случайно заглянувших, кто-то добавляет, глядя на танцы: «здесь дети топчут друг друга», пока участники танцевальной компании показывают эволюцию в перформансе «Белка и Стрелка».
В соседней такой же отгороженной комнатке (дольше двадцати секунд находиться невозможно, от духоты хочется упасть на колени и молиться) аудиовизуальная инсталляция по опере «Бойе» (по рассказу Виктора Астафьева, композитор Александр Маноцков) про то, как по тайге ходит человек и зовет потерянную собаку: «Бойе! Бойе! Бойе!». Иногда, находясь на других этажах, слушая другие песни и смотря другие картины, слышится вопль «Бойе», и призрак собаки врывается в пространство музея. Премьера оперы состоялась на прошлой ночи, к этой - уже выпустили диск. Директор музея Михаил Шубский говорит, что все события ночи будут сохранять и вести дальше: ставить повторно спектакли, проводить читки, не только выставочные образцы найдут место в коллекции.
Театр на ночи тесно связан с политикой - «Я Чаадаев», психиатрический перформанс московского режиссера Николая Бермана (в незаправленной рубашке, домашних тапках) представляет собой прочтение компиляции текстов Чаадаева, Пелевина, Сорокина. Переходов не чувствуется, актер иногда кричит о ненависти к родине, иногда поправляет, что все это - с любовью, иногда надевает шапку-ушанку на голову, бросает потом ее в зал, светит фонариком в лицо зрителям, несколько раз уточняет, что это Россия, не Украина. На этой же сцене спустя три часа - читают «украинскую сказку на русском языке», показывают рисунки детей, которых за месяц до ночи попросили нарисовать «Украину», режиссер этого действа Андрюс Даряла мягко улыбается, что по итогу рисунков понятно, что еще не все потеряно.
Ночью открылась выставка Татьяны Антошиной «Холодная земля», посвященная детским воспоминаниям родившейся в Красноярске художницы и юности, проведенной в Сибири. Это огромный пейзаж, нарисованный прямо на стене - снежно-белый, с домиками и дымом, елками, словно слепок изображения из окна проносящегося вагона. К стенам привинчены плацкартные столики, на каждом - инсталляция из жизни (сцена из роддома, медведь, подходящий к Будде, кошки в стеклянных пузырях), словно раскадровка состояний. Другой зал - история села Мотыгино, где художница побывала однажды и обнаружила его закопанным в снег, и история математика, выживающего под этим снегом. Визуально это инсталляция комнаты, висящие на протянутой поперек веревке простыни, с намерзшими по краям сосульками, полностью белые, сливающиеся со стенами и полом книги, выложенные знаком вопроса, проступающие куски коричневого в столе и стуле, заледеневшее до основания стекло окна. Между этим, в переходах, промерзшая земля на многие метры вглубь, затопленная Красная площадь с торчащими из потрескавшегося льда верхушками Спасской башни, вокруг которой расселись уже рыбаки (или медведи). Вечная мерзлота из прошлого, данного в снах - разум выживает даже в таких условиях и пробивается светом из книг, в буквальном смысле изливаясь лампочками из картин в третьем зале.
Знакомые говорят, что их дети отрываются от компьютеров два раза в год, чтобы сходить на ночь - кажется, первоначальное значение музейных ночей сохраняется: условные «не-зрители» выходят из своих нор, разбирают разноцветные программки у входа и слоняются по музею в поисках чего-то удивительного. Не всегда искусства, ведь искусство и так постоянно прячется или выпирает из музеев (буквально наружу). Кроме молодых, иногда весьма сомнительных художников, показывают действительно признанных, вплоть до Бойса, Рихтера и Хорн на предстоящей осенней выставке немецкого искусства, которая приедет из Москвы. Но Музейные ночи - единственный способ затащить внутрь тех, кто не ходит в музеи. Под маской кофейной тусовки, селфи-вечеринки показать то, что и так все могут увидеть. Организаторы считают посетителей тысячами - видимо, и правда работает.
много фото
Красноярская музейная ночь - это не только открытые до 02:00 двери, но и строгая концепция: каждая имеет название (эта: «Сон разума») и общую несгибаемую линию - она начинается цитатой Гойи, заканчивается двойственной трактовкой сна: покой и смерть. Все мероприятия как-то этому подчиняются: постоянные экспозиции оказываются встроенными, дирекция музея заказывает вполне конкретные произведения для театральных постановок, в перформансах издеваются над названием («нос разума», «дурной сон»), можно даже буквально поспать - выдают пледы. Хотя, чаще всего, концепция интересует и организаторов, и тем более зрителей на уровне подготовки, на уровне ощущений же Гойя тоже спит.
На входе встречает инсталляция «Сон разума» красноярского художника Василия Слонова, ставшего известным после закрытия выставки сочинских плакатов в Перми, мухобоек с лицами актеров и президентов и огромных топоров с портретами российских политиков, фотографии которых, вместе с бородатым художником, облетели иностранные СМИ. «Сон разума» продолжает заложенную в названии ночи цитату Гойи о том, что заснувший разум делает из человека чудовище: «СОН» выложен игрушечными пушками, «РАЗУМА» - «поднимающими руки брат на брата» силуэтами людей, смешавшиеся в буквы кровавым месивом. «Я, как главный арт-упырь, этой деревни поднимаю глубинные смыслы» - художник, как всегда, тыкает зрителю прямо в лицо всеми этими жестокими художественными образами - полиграфическую продукцию, кстати, оформил тоже он: из стиснувшего зубы черепа вылетают разноцветные бабочки (и у чудовищ бывают красивые сны Набокова).
«Это была лучшая ночь» - выдыхают девушки на выходе, пока закрывается придерживаемая сонным охранником дверь, к двум часам в музее остаются полу-зрители, полу-зомби, последние ночные жители осиливают многочисленные лестницы, раскрывают объятия желтым лучам, хватают за руки ростовую марионетку - девочку, под собственным весом присевшую на такой же гигантский стул отдохнуть. Ночь, конечно, не лучшая: осенние, когда Денис Бояринов собирает музыку, Полина Васильева курирует культурную программу КРЯКК и вообще половина мероприятий сделана гостями - свежее, но эта спокойнее, можно везде успеть, хаос приобретает какие-то строгие очертания, и половину вечера не приходится тратить, чтобы просто попасть внутрь. Бывший музей Ленина явно не для шуток сохраняет запасники и не только ради эклектичности современного искусства: стены третьего этажа обиты ярко-красным бархатом, повсюду - портреты вождей, многочисленные фотографии, документы, реальные (обновляемые) экспозиции, посвященные войнам, современные инсталляции, осмысляющие советскую действительность. Тут же качается на цепях хрустальный гроб («Золото партии», Сергей Ковалевский), внутри которого старыми значками выложено слово «тело», из него пробивается рука, позади не имеющий к инсталляции никакого отношения - монумент Ленина. Каждый угол этого музея хаотично связан с другим. Здесь же красноярская группа «Отдел внутренних сумасбродств» усыпила разум и сделала «нос разума», установив больничные столы, регистрацию (с очередью) на фоне красных знамен. Институт носа измерял носы, длину, ширину, выяснял степень нормальности расположения, по картинкам сверял типологию, слушал удовлетворительность сопения («отл.», «хор.»), и, конечно, пытался проследить зависимость внутреннего состояния от количества ноздрей. На центральной платформе музея - скульптурная группа революционеров с вытянутыми коммунистическими руками. Ночью группа обмотана полиэтиленом с ног до головы, становясь фоном для цветомузыкальной проекции: под ногами революционеров - инсталляции, над головами - облака рая.
Приезжающие художники часто жалуются, что долго привыкают к архитектуре здания и не могут найти одно и то же помещение дважды - красноярские зрители, сложно реагирующие на современное искусство, часто и не хотят ничего находить повторно. Такое место ночью - восьмигранник, там то поют песни (московский композитор Александр Маноцков пытается возродить культуру застольного пения, аншлаг), то танцуют contemporary dance, то показывают спектакли. Восьмигранник отделен тонкими стенками, у входа неубранная табличка из прошлого - «Инвентаризация родины», название фильма, снятого голландским режиссером Беном ван Лисхаутом по сюжетам снимков русского фотографа начала XX века Сергея Прокудина-Горского, запечатлевшего Карелию, Вологодскую область и Волгу. Эта сложная инвентаризация отпугивает половину зрителей, в неорганизованном потоке перемалывает остальных случайно заглянувших, кто-то добавляет, глядя на танцы: «здесь дети топчут друг друга», пока участники танцевальной компании показывают эволюцию в перформансе «Белка и Стрелка».
В соседней такой же отгороженной комнатке (дольше двадцати секунд находиться невозможно, от духоты хочется упасть на колени и молиться) аудиовизуальная инсталляция по опере «Бойе» (по рассказу Виктора Астафьева, композитор Александр Маноцков) про то, как по тайге ходит человек и зовет потерянную собаку: «Бойе! Бойе! Бойе!». Иногда, находясь на других этажах, слушая другие песни и смотря другие картины, слышится вопль «Бойе», и призрак собаки врывается в пространство музея. Премьера оперы состоялась на прошлой ночи, к этой - уже выпустили диск. Директор музея Михаил Шубский говорит, что все события ночи будут сохранять и вести дальше: ставить повторно спектакли, проводить читки, не только выставочные образцы найдут место в коллекции.
Театр на ночи тесно связан с политикой - «Я Чаадаев», психиатрический перформанс московского режиссера Николая Бермана (в незаправленной рубашке, домашних тапках) представляет собой прочтение компиляции текстов Чаадаева, Пелевина, Сорокина. Переходов не чувствуется, актер иногда кричит о ненависти к родине, иногда поправляет, что все это - с любовью, иногда надевает шапку-ушанку на голову, бросает потом ее в зал, светит фонариком в лицо зрителям, несколько раз уточняет, что это Россия, не Украина. На этой же сцене спустя три часа - читают «украинскую сказку на русском языке», показывают рисунки детей, которых за месяц до ночи попросили нарисовать «Украину», режиссер этого действа Андрюс Даряла мягко улыбается, что по итогу рисунков понятно, что еще не все потеряно.
Ночью открылась выставка Татьяны Антошиной «Холодная земля», посвященная детским воспоминаниям родившейся в Красноярске художницы и юности, проведенной в Сибири. Это огромный пейзаж, нарисованный прямо на стене - снежно-белый, с домиками и дымом, елками, словно слепок изображения из окна проносящегося вагона. К стенам привинчены плацкартные столики, на каждом - инсталляция из жизни (сцена из роддома, медведь, подходящий к Будде, кошки в стеклянных пузырях), словно раскадровка состояний. Другой зал - история села Мотыгино, где художница побывала однажды и обнаружила его закопанным в снег, и история математика, выживающего под этим снегом. Визуально это инсталляция комнаты, висящие на протянутой поперек веревке простыни, с намерзшими по краям сосульками, полностью белые, сливающиеся со стенами и полом книги, выложенные знаком вопроса, проступающие куски коричневого в столе и стуле, заледеневшее до основания стекло окна. Между этим, в переходах, промерзшая земля на многие метры вглубь, затопленная Красная площадь с торчащими из потрескавшегося льда верхушками Спасской башни, вокруг которой расселись уже рыбаки (или медведи). Вечная мерзлота из прошлого, данного в снах - разум выживает даже в таких условиях и пробивается светом из книг, в буквальном смысле изливаясь лампочками из картин в третьем зале.
Знакомые говорят, что их дети отрываются от компьютеров два раза в год, чтобы сходить на ночь - кажется, первоначальное значение музейных ночей сохраняется: условные «не-зрители» выходят из своих нор, разбирают разноцветные программки у входа и слоняются по музею в поисках чего-то удивительного. Не всегда искусства, ведь искусство и так постоянно прячется или выпирает из музеев (буквально наружу). Кроме молодых, иногда весьма сомнительных художников, показывают действительно признанных, вплоть до Бойса, Рихтера и Хорн на предстоящей осенней выставке немецкого искусства, которая приедет из Москвы. Но Музейные ночи - единственный способ затащить внутрь тех, кто не ходит в музеи. Под маской кофейной тусовки, селфи-вечеринки показать то, что и так все могут увидеть. Организаторы считают посетителей тысячами - видимо, и правда работает.
много фото