К годовщине
Ленин - беспринципный политикан, который в своём рвении к власти прошёлся не только по множеству голов, но даже и самые декларируемые убеждения бросил под ноги.
Таково распространённое объяснение событий 1917-го года и мотивации первых действующих лиц. "Жажда власти" в этой картине выступает то ли как неизлечимое иррациональное влечение, своего рода вид психического расстройства, свойственный отдельным личностям, и тогда движущей силой истории выступают законы психиатрии, либо как некое хорошо понятное, извечное, "естественное" стремление одних людей подавлять других и "панувать" за их счёт.
На формирование этой картины частично влияет наше "послезнание": этот "мятеж" окончился удачей и стал называться "иначе" - Великая Октябрьская Социалистическая Революция. В своих оценках мотивов и действий революционеров мы исходим из свершившегося факта победы ВОСР в Питере, затем в Гражданской Войне, превращении страны в сверхдержаву после ВОВ и т.д. Другой момент - это "детерминизм" истпартовского курса истории, в котором победа ВОСР представлялась как неизбежный триумф, вызванный поступательным движением исторических сил.
Сейчас мало кто знает о попытках большевиков сформировать коалиционное правительство из левых партий сразу после падения Зимнего. Интересующихся отсылаю к соответствующим главам "Ленина в 1917" Владлена Логинова. Выглядело это так: Ленин отлавливал в коридорах Смольного представителей II Съезда Советов (левых эсеров или меньшевиков-интернационалистов) и предлагал им портфели в новом правительстве, т.е., буквально всовывал им в руки ВЛАСТЬ, а от него шарахались, как от чумного. Только эсеры-максималисты по итогам вошли в коалиционное правительство.
Из сегодняшнего дня всё это может показаться не очень понятным, но из дня тогдашнего успех пролетарской революции вовсе не выглядел предопределённым. Наоборот, предложение Ленина для благонамеренных левых деятелей уважаемых интеллигентских профессий (адвокатов да редакторов) смотрелось как приглашение встать рядом с ним и с Троцким на табуретку, накинуть себе на шею пеньковую верёвку, станцевать вместе зажигательную джигу и посмотреть, что из этого получится. Одно дело на волне народного недовольства восседать в Советах и критиковать Временное правительство "слева", другое дело на деле "брать власть", на деле ломать старую буржуазную государственную машину и строить вместо неё новую из того, что есть в наличии. Не только лишь все к этому готовы, мало кто может это делать.
Это совсем другой modus operandi, от которого бесконечно далеко были не только Чхеидзе с Церетели: даже внутри партии большевиков была значительная оппозиция курсу на восстание. Потому что страшно. Нам же с вами до такой решимости и вовсе как до Луны. И это "психологическое состояние", характеризующееся готовностью пройти по краю пропасти, невозможно объяснить ни "клиническими" диагнозами, ни мотивами мещанского "рассудка". Только исключительное сочетание условий, вылившееся в невиданное обострение классовой борьбы, в невиданную активность масс и радикализацию умов, способно объяснить и состояние умов "вождей" этих масс. Да, вот эта "вера" в пролетариат, в его вероятную победу, понимание, что в цепи исторического движения настал момент для решительной битвы, понимание, что от твоих "субъективных" действий сейчас зависит возможность разрешения главного объективного противоречия истории, и руководило действиями большевиков. Для "посторонних" же эта "борьба за власть" была засовыванием собственной головы в петлю.
Таково распространённое объяснение событий 1917-го года и мотивации первых действующих лиц. "Жажда власти" в этой картине выступает то ли как неизлечимое иррациональное влечение, своего рода вид психического расстройства, свойственный отдельным личностям, и тогда движущей силой истории выступают законы психиатрии, либо как некое хорошо понятное, извечное, "естественное" стремление одних людей подавлять других и "панувать" за их счёт.
На формирование этой картины частично влияет наше "послезнание": этот "мятеж" окончился удачей и стал называться "иначе" - Великая Октябрьская Социалистическая Революция. В своих оценках мотивов и действий революционеров мы исходим из свершившегося факта победы ВОСР в Питере, затем в Гражданской Войне, превращении страны в сверхдержаву после ВОВ и т.д. Другой момент - это "детерминизм" истпартовского курса истории, в котором победа ВОСР представлялась как неизбежный триумф, вызванный поступательным движением исторических сил.
Сейчас мало кто знает о попытках большевиков сформировать коалиционное правительство из левых партий сразу после падения Зимнего. Интересующихся отсылаю к соответствующим главам "Ленина в 1917" Владлена Логинова. Выглядело это так: Ленин отлавливал в коридорах Смольного представителей II Съезда Советов (левых эсеров или меньшевиков-интернационалистов) и предлагал им портфели в новом правительстве, т.е., буквально всовывал им в руки ВЛАСТЬ, а от него шарахались, как от чумного. Только эсеры-максималисты по итогам вошли в коалиционное правительство.
Из сегодняшнего дня всё это может показаться не очень понятным, но из дня тогдашнего успех пролетарской революции вовсе не выглядел предопределённым. Наоборот, предложение Ленина для благонамеренных левых деятелей уважаемых интеллигентских профессий (адвокатов да редакторов) смотрелось как приглашение встать рядом с ним и с Троцким на табуретку, накинуть себе на шею пеньковую верёвку, станцевать вместе зажигательную джигу и посмотреть, что из этого получится. Одно дело на волне народного недовольства восседать в Советах и критиковать Временное правительство "слева", другое дело на деле "брать власть", на деле ломать старую буржуазную государственную машину и строить вместо неё новую из того, что есть в наличии. Не только лишь все к этому готовы, мало кто может это делать.
Это совсем другой modus operandi, от которого бесконечно далеко были не только Чхеидзе с Церетели: даже внутри партии большевиков была значительная оппозиция курсу на восстание. Потому что страшно. Нам же с вами до такой решимости и вовсе как до Луны. И это "психологическое состояние", характеризующееся готовностью пройти по краю пропасти, невозможно объяснить ни "клиническими" диагнозами, ни мотивами мещанского "рассудка". Только исключительное сочетание условий, вылившееся в невиданное обострение классовой борьбы, в невиданную активность масс и радикализацию умов, способно объяснить и состояние умов "вождей" этих масс. Да, вот эта "вера" в пролетариат, в его вероятную победу, понимание, что в цепи исторического движения настал момент для решительной битвы, понимание, что от твоих "субъективных" действий сейчас зависит возможность разрешения главного объективного противоречия истории, и руководило действиями большевиков. Для "посторонних" же эта "борьба за власть" была засовыванием собственной головы в петлю.