«ОТЕЦ ПАВЕЛ УМЕЛ ЖИТЬ, ЛЮБИЛ ЖИТЬ И УЧИЛ ЭТОМУ ОКРУЖАЮЩИХ ЕГО ЛЮДЕЙ»
Воспоминания милиционера об архимандрите Павле (Груздеве)
Владимир Валентинович Белов
Вспоминается мне такой маршрут: от Ярославля через Большое село и Углич на Мышкин (точнее Шипилово), от Мышкина на Новый Некоуз, далее Шестихино, а потом - Борок, где находится Институт внутренних вод Академии Наук СССР... И маршрут этот, который занимает километров двести, у меня до сих пор перед глазами - километр в километр, год в год, день в день.
А о чем речь? О том, что в Некоузском районе, в селе Верхне-Никульское я познакомился тогда с отцом Павлом. Это было примерно в 1978 году.
Но по порядку. В 1975 году поступил я на работу в милицию. Два года в звании рядового работал по карманникам, а потом, учитывая боевые заслуги, направили меня в группу по раскрытию преступлений, связанных с предметами старины и религиозного культа.
На мою долю выпало фотодокументирование этих предметов. Фотоаппарат «Зенит» со вспышкой «Луч-70» был в ту пору моим основным орудием производства. И вот я, уже к тому времени младший лейтенант, двигаясь по Ярославской области с попутными оказиями, должен был по приказу начальника областного УгРо фотографировать в церквях и музеях все, что могут украсть из предметов подобного рода.
К тому же поездки мои имели еще и важное образовательное значение для всех нас, работников милиции. Похищена, Например, икона. Идет оперативно-розыскная работа. Но кто из оперативников знает, как выглядит и что такое икона «Покров» или «Знамение Пресвятой Богородицы», или даже - «Николай Чудотворец», «Неопалимая Купина», «Рождество», «Успение».
Вот в розыске и решили, что должен быть сотрудник, который сфотографирует все эти предметы, создаст в УВД области фототеку, и будет возможность наглядно показать другим милиционерам, что такое лжица, что такое звездица; чем киот отличается от оклада, а кадило от паникадила. Или, если «совершено преступление в районе амвона», то что такое - амвон? В общем, все мы проходили тогда азы.
И вот, лето ли, зима ли, а я езжу по области и фотографирую. Приезжаю в райцентр, уточняю, где расположены в районе действующие церкви, прихожу, разыскиваю старосту. Старостой в те времена была обычно пожилая женщина, ставленница Сельского совета, член церковной «двадцатки», которая всем и заправляла.
Пришло время, когда я был направлен в Некоузский район. От Ярославля через Углич надо было ехать порядка двухсот километров. Километров сто был асфальт, а уж дальше - никаких дорог, одни направления! И такая глина... В общем, условия фронтовые.
Ну, где-то на попутках, где пешком, - добрался я до Нового Некоуза. В Некоузском районе тогда было пять действующих церквей, а по всей Ярославской области - 87 приходов. В Новом Некоузе, в отделе милиции, мне подсказали: «Там- то церковь закрыта, там-то священник из Рыбинска редко служить приезжает... А съезди-ка ты в Верхне-Никульское, там и сфотографируешь все, что необходимо».
Выделили мне участкового из Борка, а Борок был, как бы сказать, своего рода волостной центр. Сели мы с участковым на мотоцикл, погрузил я свое фотооборудование - и поехали.
Село Верхне-Никульское находится на берегу Рыбинского водохранилища, храм окружен оградой, а по углам ограды четыре сторожки: две совсем ветхие, а две жилые. В одной останавливались приезжие, она была вроде странноприимного дома, а в другой жил отец Павел. Чем-то обстановка напоминала маленький монастырь.
Но это я узнал потом, а пока я, как представитель власти, приехал на фотофиксацию. Приехали, объяснили священнику, что должны заснять все, что может быть украдено. Он выслушал и ответил: «Ребята, погодите! Все сделаем, старосту позовем. А сейчас садитесь, пожалуйста, за стол!»
Ну, понятно, после такой дороги да непогоды за стол мы сели с удовольствием. Стол был богатый. Тогда жива была еще бабушка Женя - Еня, как все ее называли; в сторожке были и другие женщины. И вот, помню, все, что ни скажет батюшка, все исполнялось ими молча и быстро. Впрочем, тогда я этому не придал значения.
А дальше началась беседа. Простой разговор за жизнь, который на меня лично произвел огромное впечатление. Произвело впечатление буквально все, начиная с атмосферы доброжелательства, уюта, чувства, что попал домой к родному дедушке. Только представить: дальний край, сторожка, тишина, полумрак, в углу перед множеством икон - мерцание лампад, теплая печка, кошка Лушка... Мирная атмосфера во всем, мирная беседа о мире, необыкновенные рассказы.
И в то же время батюшка спрашивает, как идет служба, вплоть до процента раскрываемости, как те или другие мазурики себя проявили... И это было удивительно: двести километров по бездорожью, глухое село, а тут человек проявляет такие недюжинные знания и, я бы даже сказал, профессиональную осведомленность! Это уж потом я узнал, что было у него когда-то шесть лет ИТК и пять лет ссылки, а тогда я этого не мог и подозревать.
В общем, посидели мы, поговорили, а потом отец Павел посоветовал участковому возвращаться к себе в Борок: «Завтра приедешь, утро вечера мудренее», а мне - заночевать и с утра начать фотографировать.
Кстати, именно в тот первый приезд подарил он мне одну старую книгу: Немирович-Данченко[1] «По привольям и раздольям», очерки и рассказы. Книга дореволюционная, издательства товарищества И.Д. Сытина. Он даже надпись сделал для меня, в которой назвал меня прекрасным человеком, что, конечно, незаслуженно. Отец Павел всю жизнь собирал старые книги, журналы и очень любил их читать.
Ранним утром мы вдвоем пошли в храм (причем, ключи были у него самого, а не у старосты, как в других храмах) и я стал фотографировать все, что могли украсть: лампады, иконы, кресты, подсвечники, венчальные венцы и так далее.
Именно тогда, при первой встрече, говоря о церковном имуществе, отец Павел в беседе со мной особо подчеркнул, что все иконы в храме - это государственное имущество, а икона «Достойно есть» - его личная. На мой вопрос о ее происхождении он коротко сказал, что давно, по случаю, купил ее у цыган. Это уже потом, со временем, он рассказал, что это не так, а тогда он опасался, что после фотографирования икону заберут в музей.
Сделав работу, я уехал в церковь села Поповка, что близ железнодорожной станции Шестихино, но - осталось чувство, что вот там она и есть, родина, настоящая Россия, что именно «там русский дух, там Русью пахнет». Пускай это звучит литературно, но именно так это и было!
Как сейчас помню: в углу, в полумраке сторожки отца Павла, среди множества икон малого размера, висела большая (1x1,2 м), потемневшая от времени икона «Спас Нерукотворенный» - ковчежная, старая, но великолепной сохранности, наверное, начала XIX века, - и лик Спасителя так строго смотрел на меня, грешника, и от этого взора некуда было деться.
Я не знаю, что тогда повлияло сильнее, - отец Павел с его живыми задушевными словами или этот лик? А, может, все вместе. Но встреча та оказалась для моей жизни своего рода переломом.
Я продолжал свою службу, ездил в командировки по Ярославской области, побывал в Даниловском, Некрасовском, Любимском и других районах, - но, чем бы ни занимался, все время возвращался к мысли об отце Павле. Причем мне хотелось съездить к батюшке просто, без каких-то оперативных, меркантильных или иных интересов. Тянуло к нему как магнитом.
К тому времени у меня уже была старенькая техника - мотоцикл «Ява». И вот я снаряжался, собирал рюкзак подарков. Хотя, казалось бы, никаких родственных связей там, в никульских краях, у меня нет - кому и что дарить? Но мне хотелось дарить, хотелось быть своим, хотелось быть рядом с отцом Павлом, потому что я ощущал, что еду - домой.
И вот я выезжал. До Углича асфальт, дальше - грунтовая дорога. Хотя какая грунтовка, если в распутицу половину дороги ты тащишь мотоцикл на себе? Но уж когда добирался - то это был дом родной. Приезжал, здоровался, и сразу, хлопоча по хозяйству, делал то, что советовала Марья: выносил мусор из сторожки, помойные ведра, приносил чистой воды, дров... Окружающая обстановка умиротворяла (удивляло, к примеру, что по деревьям у сторожки смело бегали белки, даже птицы были непуганными). Очень скоро я стал там своим человеком. «Володька приехал!» - говорят батюшке. «Какой Володька?» - «Да Володька-шофер!» - «А! Наш Володька», - говорит батюшка.
А шофером меня звали, потому что я довольно много возил отца Павла. Ездили мы с ним на разных машинах: чаще на «Ниве», бывало, и на грузовике ГАЗ-66 по разным маршрутам - Ярославль, Ростов, Тутаев. Например, на грузовике перевозили в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь Ростова сохраненные отцом Павлом иконы для иконостаса. Везде в поездках отца Павла сопровождала Марья, охранявшая его покой от всех и вся.
И вот, проживешь у него субботу и воскресенье - и возвращаешься домой с огромным зарядом бодрости, жизни, света какого-то. И это несмотря на то, что народа у него было, как в московском метро, - не протолкнуться.
С отцом Павлом было у меня связано множество ярких, а порой и веселых случаев.
В те годы контакты милиционера со священником, понятное дело, не поощрялись, можно было потерять погоны или получить «неполное служебное соответствие» (как произошло в моем случае). Партсобрания в любом коллективе проходили регулярно, и мы, беспартийные, обязаны были там присутствовать. Поэтому и отношения наши были, в определенной мере, «тайными».
Помню, остался как-то я у отца Павла ночевать в сторожке. Уложили меня на диване. Сам же отец Павел ушел в свою «келью» - это угол сторожки, отделенный от общего помещения шкафом и дощатой загородкой с портьерой. Батюшкина кровать стояла у русской печи, сторона которой была облицована изразцом. Перед сном он у меня вдруг спрашивает: «Володька, у тебя пистолет есть?» - «Есть». - «А ты меня не застрелишь?» - «Нет, конечно!» - отвечаю. А сам не могу понять, почему он мне такой вопрос-то задает. Он мне говорит: «А ты отдай мне его!»
Я, не говоря ни слова, достаю из-за пояса пистолет (я его, как опер, постоянно носил, но не в кобуре, а за поясом) и отдаю ему. Табельное мое оружие, естественно, заряженное, по привычке патрон в патроннике. Он берет пистолет, кладет себе под подушку, и мы ложимся спать.
Наутро встаем, я говорю: «Батюшка, ну как там пистолет- то мой?» Он мне его возвращает и начинает объяснять, почему он его забрал. Вот, мол, сидел я в лагерях, и с тех пор все из НКВД для меня - люди опасные... Ну, и так далее.
В общем, объяснение мне было понятным. Но я после уже для себя этот случай понял так: он меня тогда проверял, что называется, на верность. Ведь табельное оружие я никому не имел права давать в руки. А ему дал без всяких колебаний и сомнений. Возможно, так он убедился, что я ему доверяю полностью и абсолютно.
Это доверие было взаимным. Так однажды отец Павел рассказывал при мне одному священнику о месте, где перед затоплением Мологи монахи Мологской обители закопали ценности монастыря. И это место он показал тогда на старой монастырской фотографии...
Однажды приезжаю к нему в очередной раз, батюшка мне говорит: «Слушай, Володя, надо сделать сигнализацию».
«Какую сигнализацию?» - спрашиваю. «Ну как же! Такую, что если в храм полезут воры, то у меня бы в сторожке зазвенело!» (Здесь замечу, что по своему обыкновению в темное время суток или в ненастье отец Павел, взяв палку-посох, зачастую один обходил здание церкви, проверяя замки и окна.)
В ту пору я уже был с опытом установки сигнализации, технику эту понимал. В следующий свой приезд привожу все, что необходимо: инструмент, прибор, датчики, звонок, провода. Он дал мне ключи от церкви, сказал: «Иди, работай». И это тоже было удивительно. Ведь в других храмах в те времена, если ты что-то делал, то тебе в затылок обязательно смотрело недремлющее око старосты или казначея. А тут - иконы, материальные ценности, да просто деньги в кассе, - а он посылает тебя одного, малознакомого. Потому что - доверяет.
Сигнализацию я сделал с особым прилежанием, он меня похвалил и даже денег заплатил. Причем больше, чем стоил материал. Особенностью сигнализации было то, что звонок громкого боя, установленный на колокольне, можно было включать из сторожки. Эта предосторожность была не лишней. Уголовному розыску было известно, что воры из Углича по кличкам Фома и Барсук готовили в то время разбойное нападение на сторожку отца Павла. Батюшке об этом было своевременно сообщено, он реагировал спокойно, говоря, что ничего плохого не произойдет.
Вспоминаю, что при монтаже проводов сигнализации я обратил внимание на старинную фисгармонию, стоявшую в летней части храма и накрытую домотканым половичком. Приводилась она в действие многократным нажатием ног на две педали и была исправна. Что-то вроде маленького органа. На мое предложение передать этот уникальный музыкальный инструмент в музей отец Павел сказал, что имущество это государственное, записано в церковной описи, да, может, когда-либо церкви пригодится. Тогда же, отодвигая от правой стены большой резной киот, я наткнулся на всеми забытые, покрытые паутиной четыре десятка бутылок «и того». По команде отца Павла я отдал их на «экспертизу» очередным приехавшим гостям.
Отец Павел (Груздев) с народом и батюшками. Среди них – игумен Евстафий (Евдокимов), ныне – епископ Читинский и Забайкальский; священники Димитрий Смирнов, Владимир Воробьев и другие
По поводу таких шутливых выражений батюшки, как «и того», «движение воды», «по единой», здесь уместно вспомнить один рассказ отца Павла. К одному сельскому священнику для проверки несения службы приехал вновь назначенный и потому незнакомый лично архиерей. После службы священник пригласил владыку домой, где был накрыт стол по случаю его приезда. Закусок было много, но, опасаясь неизвестной реакции на свой вопрос, священник, доставая запотевшую бутылочку к столу, робко спросил: «Владыка, благословите по единой?» - «Благословляю», - ответил владыка. Далее священник неоднократно под различные блюда повторял это вопрос: «Благословите по единой?» и всегда получал положительный ответ. Посещением этого гостеприимного прихода владыка был очень доволен и поздним вечером «еле можаху», но в добром настроении поехал в город. В другом селе при схожих обстоятельствах священник за столом спросил владыку: «Владыка, благословите по одной?» - «Благословляю», - ответил владыка. Далее под мирную беседу священник спросил: «Владыка, благословите по второй?» - «Благословляю», - ответил владыка. Но когда священник спросил: «Владыка, благословите по третьей?», владыка резко встал и, отодвинув в сторону стул, спросил: «Ты что, считать будешь?» С тех пор второй священник был на плохом счету в епархиальном управлении, а первый достойно продвигался по службе.
Я ездил к отцу Павлу восемнадцать лет и в Верхне-Никульское, и в Тутаев постоянно, из месяца в месяц, стараясь бывать чаще. Ранее в Верхне-Никульское ездил не один, а пытался взять с собой кого-то из своих товарищей, друзей. Инспектором уголовного розыска Угличского ГОВД был в ту пору мой друг Евгений Мелещенков - часто мы с ним ездили к батюшке. Оказалось, что его бабушка, по имени Валентина, была одно непродолжительное время келейницей отца Павла (скажем так, ее кандидатура рассматривалась). Воистину, мир тесен!
Все, кто приезжал к отцу Павлу, что-то с собой привозили. Кто-то икону, кто-то одежду, постельное белье, консервы, конфеты или фрукты. Подарков ему было очень много. Но я хочу сказать, что отец Павел все раздавал людям. Всем приятно, когда что-либо дарят. На моей памяти сохранился эпизод, когда от полученного подарка отец Павел не просто радовался, а ликовал. Это было в 1993 году, когда отец Евстафий вернулся из поездки на остров Валаам. Войдя в сторожку Воскресенского собора с песней об острове, он подарил отцу Павлу буханку черного монастырского хлеба. При этом отец Павел подхватил песню и продолжил петь ее по памяти, чем удивил всех присутствовавших.
Вот, вспоминаю: начало восьмидесятых годов, зима. Приезжаю к отцу Павлу. У него, что случается редко, никаких гостей. В сторожке он сам и Марья Петровна. Усадив меня с дороги за стол, отец Павел спрашивает: «Вовка! Ты ел когда- нибудь поповскую яичницу?» Думаю про себя, что это такое? Отвечаю: «Нет, батюшка, не приходилось». - «Вот сейчас как раз и поешь!» - говорит он. И дает команду Марье разжигать керосинку.
А в хлебосольстве батюшка, как известно, был непревзойденный мастер.
Оказалось, что поповская яичница - это икра свежевыловленной рыбы, зажаренная в сливочном масле на сковороде. Вещь оказалась необыкновенно вкусная. Поели мы с ним, он мне и говорит: «А теперь пойдем, я тебе кое-что покажу!»
Выходим из теплой сторожки в холодный чулан. А морозы тогда стояли лютые. И что я вижу? Весь пол чулана слоем сантиметров на сорок засыпан рыбой, которая уже замерзла, но видно, что сыпали ее не так давно.
«Батюшка, да тут тонна рыбы, не меньше! Откуда это все?» - спрашиваю я. А он отвечает: «Проплывали (это зимой-то!) мимо рыбаки из Брейтова, пришли ко мне в гости, да немножко рыбки-то и отсыпали. Я их угостил: движение воды. Ты меня понимаешь?» Я про себя думаю: «Да куда же девать теперь эту кучу?»
И вот, пока мы так стоим да разговариваем, стучит кто-то к дверь из деревенских, а может, из соседней деревни, не знаю. Поговорили (о чем - теперь уже не помню), и батюшка этому человеку - раз! - сетку рыбы. Приходит еще кто-то, он и ему пакет! А следующему - куль! И на моих глазах, в течение одного или двух дней, он всю эту рыбу раздал людям! И тут я понял: хоть тонну рыбы привези, хоть две - все равно мало будет, потому что это - для всех...
ДАЛЕЕ СМ. http://www.pravoslavie.ru/put/58742.htm
Владимир Валентинович Белов
Вспоминается мне такой маршрут: от Ярославля через Большое село и Углич на Мышкин (точнее Шипилово), от Мышкина на Новый Некоуз, далее Шестихино, а потом - Борок, где находится Институт внутренних вод Академии Наук СССР... И маршрут этот, который занимает километров двести, у меня до сих пор перед глазами - километр в километр, год в год, день в день.
А о чем речь? О том, что в Некоузском районе, в селе Верхне-Никульское я познакомился тогда с отцом Павлом. Это было примерно в 1978 году.
Но по порядку. В 1975 году поступил я на работу в милицию. Два года в звании рядового работал по карманникам, а потом, учитывая боевые заслуги, направили меня в группу по раскрытию преступлений, связанных с предметами старины и религиозного культа.
На мою долю выпало фотодокументирование этих предметов. Фотоаппарат «Зенит» со вспышкой «Луч-70» был в ту пору моим основным орудием производства. И вот я, уже к тому времени младший лейтенант, двигаясь по Ярославской области с попутными оказиями, должен был по приказу начальника областного УгРо фотографировать в церквях и музеях все, что могут украсть из предметов подобного рода.
К тому же поездки мои имели еще и важное образовательное значение для всех нас, работников милиции. Похищена, Например, икона. Идет оперативно-розыскная работа. Но кто из оперативников знает, как выглядит и что такое икона «Покров» или «Знамение Пресвятой Богородицы», или даже - «Николай Чудотворец», «Неопалимая Купина», «Рождество», «Успение».
Вот в розыске и решили, что должен быть сотрудник, который сфотографирует все эти предметы, создаст в УВД области фототеку, и будет возможность наглядно показать другим милиционерам, что такое лжица, что такое звездица; чем киот отличается от оклада, а кадило от паникадила. Или, если «совершено преступление в районе амвона», то что такое - амвон? В общем, все мы проходили тогда азы.
И вот, лето ли, зима ли, а я езжу по области и фотографирую. Приезжаю в райцентр, уточняю, где расположены в районе действующие церкви, прихожу, разыскиваю старосту. Старостой в те времена была обычно пожилая женщина, ставленница Сельского совета, член церковной «двадцатки», которая всем и заправляла.
Пришло время, когда я был направлен в Некоузский район. От Ярославля через Углич надо было ехать порядка двухсот километров. Километров сто был асфальт, а уж дальше - никаких дорог, одни направления! И такая глина... В общем, условия фронтовые.
Ну, где-то на попутках, где пешком, - добрался я до Нового Некоуза. В Некоузском районе тогда было пять действующих церквей, а по всей Ярославской области - 87 приходов. В Новом Некоузе, в отделе милиции, мне подсказали: «Там- то церковь закрыта, там-то священник из Рыбинска редко служить приезжает... А съезди-ка ты в Верхне-Никульское, там и сфотографируешь все, что необходимо».
Выделили мне участкового из Борка, а Борок был, как бы сказать, своего рода волостной центр. Сели мы с участковым на мотоцикл, погрузил я свое фотооборудование - и поехали.
Село Верхне-Никульское находится на берегу Рыбинского водохранилища, храм окружен оградой, а по углам ограды четыре сторожки: две совсем ветхие, а две жилые. В одной останавливались приезжие, она была вроде странноприимного дома, а в другой жил отец Павел. Чем-то обстановка напоминала маленький монастырь.
Но это я узнал потом, а пока я, как представитель власти, приехал на фотофиксацию. Приехали, объяснили священнику, что должны заснять все, что может быть украдено. Он выслушал и ответил: «Ребята, погодите! Все сделаем, старосту позовем. А сейчас садитесь, пожалуйста, за стол!»
Ну, понятно, после такой дороги да непогоды за стол мы сели с удовольствием. Стол был богатый. Тогда жива была еще бабушка Женя - Еня, как все ее называли; в сторожке были и другие женщины. И вот, помню, все, что ни скажет батюшка, все исполнялось ими молча и быстро. Впрочем, тогда я этому не придал значения.
А дальше началась беседа. Простой разговор за жизнь, который на меня лично произвел огромное впечатление. Произвело впечатление буквально все, начиная с атмосферы доброжелательства, уюта, чувства, что попал домой к родному дедушке. Только представить: дальний край, сторожка, тишина, полумрак, в углу перед множеством икон - мерцание лампад, теплая печка, кошка Лушка... Мирная атмосфера во всем, мирная беседа о мире, необыкновенные рассказы.
И в то же время батюшка спрашивает, как идет служба, вплоть до процента раскрываемости, как те или другие мазурики себя проявили... И это было удивительно: двести километров по бездорожью, глухое село, а тут человек проявляет такие недюжинные знания и, я бы даже сказал, профессиональную осведомленность! Это уж потом я узнал, что было у него когда-то шесть лет ИТК и пять лет ссылки, а тогда я этого не мог и подозревать.
В общем, посидели мы, поговорили, а потом отец Павел посоветовал участковому возвращаться к себе в Борок: «Завтра приедешь, утро вечера мудренее», а мне - заночевать и с утра начать фотографировать.
Кстати, именно в тот первый приезд подарил он мне одну старую книгу: Немирович-Данченко[1] «По привольям и раздольям», очерки и рассказы. Книга дореволюционная, издательства товарищества И.Д. Сытина. Он даже надпись сделал для меня, в которой назвал меня прекрасным человеком, что, конечно, незаслуженно. Отец Павел всю жизнь собирал старые книги, журналы и очень любил их читать.
Ранним утром мы вдвоем пошли в храм (причем, ключи были у него самого, а не у старосты, как в других храмах) и я стал фотографировать все, что могли украсть: лампады, иконы, кресты, подсвечники, венчальные венцы и так далее.
Именно тогда, при первой встрече, говоря о церковном имуществе, отец Павел в беседе со мной особо подчеркнул, что все иконы в храме - это государственное имущество, а икона «Достойно есть» - его личная. На мой вопрос о ее происхождении он коротко сказал, что давно, по случаю, купил ее у цыган. Это уже потом, со временем, он рассказал, что это не так, а тогда он опасался, что после фотографирования икону заберут в музей.
Сделав работу, я уехал в церковь села Поповка, что близ железнодорожной станции Шестихино, но - осталось чувство, что вот там она и есть, родина, настоящая Россия, что именно «там русский дух, там Русью пахнет». Пускай это звучит литературно, но именно так это и было!
Как сейчас помню: в углу, в полумраке сторожки отца Павла, среди множества икон малого размера, висела большая (1x1,2 м), потемневшая от времени икона «Спас Нерукотворенный» - ковчежная, старая, но великолепной сохранности, наверное, начала XIX века, - и лик Спасителя так строго смотрел на меня, грешника, и от этого взора некуда было деться.
Я не знаю, что тогда повлияло сильнее, - отец Павел с его живыми задушевными словами или этот лик? А, может, все вместе. Но встреча та оказалась для моей жизни своего рода переломом.
Я продолжал свою службу, ездил в командировки по Ярославской области, побывал в Даниловском, Некрасовском, Любимском и других районах, - но, чем бы ни занимался, все время возвращался к мысли об отце Павле. Причем мне хотелось съездить к батюшке просто, без каких-то оперативных, меркантильных или иных интересов. Тянуло к нему как магнитом.
К тому времени у меня уже была старенькая техника - мотоцикл «Ява». И вот я снаряжался, собирал рюкзак подарков. Хотя, казалось бы, никаких родственных связей там, в никульских краях, у меня нет - кому и что дарить? Но мне хотелось дарить, хотелось быть своим, хотелось быть рядом с отцом Павлом, потому что я ощущал, что еду - домой.
И вот я выезжал. До Углича асфальт, дальше - грунтовая дорога. Хотя какая грунтовка, если в распутицу половину дороги ты тащишь мотоцикл на себе? Но уж когда добирался - то это был дом родной. Приезжал, здоровался, и сразу, хлопоча по хозяйству, делал то, что советовала Марья: выносил мусор из сторожки, помойные ведра, приносил чистой воды, дров... Окружающая обстановка умиротворяла (удивляло, к примеру, что по деревьям у сторожки смело бегали белки, даже птицы были непуганными). Очень скоро я стал там своим человеком. «Володька приехал!» - говорят батюшке. «Какой Володька?» - «Да Володька-шофер!» - «А! Наш Володька», - говорит батюшка.
А шофером меня звали, потому что я довольно много возил отца Павла. Ездили мы с ним на разных машинах: чаще на «Ниве», бывало, и на грузовике ГАЗ-66 по разным маршрутам - Ярославль, Ростов, Тутаев. Например, на грузовике перевозили в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь Ростова сохраненные отцом Павлом иконы для иконостаса. Везде в поездках отца Павла сопровождала Марья, охранявшая его покой от всех и вся.
И вот, проживешь у него субботу и воскресенье - и возвращаешься домой с огромным зарядом бодрости, жизни, света какого-то. И это несмотря на то, что народа у него было, как в московском метро, - не протолкнуться.
С отцом Павлом было у меня связано множество ярких, а порой и веселых случаев.
В те годы контакты милиционера со священником, понятное дело, не поощрялись, можно было потерять погоны или получить «неполное служебное соответствие» (как произошло в моем случае). Партсобрания в любом коллективе проходили регулярно, и мы, беспартийные, обязаны были там присутствовать. Поэтому и отношения наши были, в определенной мере, «тайными».
Помню, остался как-то я у отца Павла ночевать в сторожке. Уложили меня на диване. Сам же отец Павел ушел в свою «келью» - это угол сторожки, отделенный от общего помещения шкафом и дощатой загородкой с портьерой. Батюшкина кровать стояла у русской печи, сторона которой была облицована изразцом. Перед сном он у меня вдруг спрашивает: «Володька, у тебя пистолет есть?» - «Есть». - «А ты меня не застрелишь?» - «Нет, конечно!» - отвечаю. А сам не могу понять, почему он мне такой вопрос-то задает. Он мне говорит: «А ты отдай мне его!»
Я, не говоря ни слова, достаю из-за пояса пистолет (я его, как опер, постоянно носил, но не в кобуре, а за поясом) и отдаю ему. Табельное мое оружие, естественно, заряженное, по привычке патрон в патроннике. Он берет пистолет, кладет себе под подушку, и мы ложимся спать.
Наутро встаем, я говорю: «Батюшка, ну как там пистолет- то мой?» Он мне его возвращает и начинает объяснять, почему он его забрал. Вот, мол, сидел я в лагерях, и с тех пор все из НКВД для меня - люди опасные... Ну, и так далее.
В общем, объяснение мне было понятным. Но я после уже для себя этот случай понял так: он меня тогда проверял, что называется, на верность. Ведь табельное оружие я никому не имел права давать в руки. А ему дал без всяких колебаний и сомнений. Возможно, так он убедился, что я ему доверяю полностью и абсолютно.
Это доверие было взаимным. Так однажды отец Павел рассказывал при мне одному священнику о месте, где перед затоплением Мологи монахи Мологской обители закопали ценности монастыря. И это место он показал тогда на старой монастырской фотографии...
Однажды приезжаю к нему в очередной раз, батюшка мне говорит: «Слушай, Володя, надо сделать сигнализацию».
«Какую сигнализацию?» - спрашиваю. «Ну как же! Такую, что если в храм полезут воры, то у меня бы в сторожке зазвенело!» (Здесь замечу, что по своему обыкновению в темное время суток или в ненастье отец Павел, взяв палку-посох, зачастую один обходил здание церкви, проверяя замки и окна.)
В ту пору я уже был с опытом установки сигнализации, технику эту понимал. В следующий свой приезд привожу все, что необходимо: инструмент, прибор, датчики, звонок, провода. Он дал мне ключи от церкви, сказал: «Иди, работай». И это тоже было удивительно. Ведь в других храмах в те времена, если ты что-то делал, то тебе в затылок обязательно смотрело недремлющее око старосты или казначея. А тут - иконы, материальные ценности, да просто деньги в кассе, - а он посылает тебя одного, малознакомого. Потому что - доверяет.
Сигнализацию я сделал с особым прилежанием, он меня похвалил и даже денег заплатил. Причем больше, чем стоил материал. Особенностью сигнализации было то, что звонок громкого боя, установленный на колокольне, можно было включать из сторожки. Эта предосторожность была не лишней. Уголовному розыску было известно, что воры из Углича по кличкам Фома и Барсук готовили в то время разбойное нападение на сторожку отца Павла. Батюшке об этом было своевременно сообщено, он реагировал спокойно, говоря, что ничего плохого не произойдет.
Вспоминаю, что при монтаже проводов сигнализации я обратил внимание на старинную фисгармонию, стоявшую в летней части храма и накрытую домотканым половичком. Приводилась она в действие многократным нажатием ног на две педали и была исправна. Что-то вроде маленького органа. На мое предложение передать этот уникальный музыкальный инструмент в музей отец Павел сказал, что имущество это государственное, записано в церковной описи, да, может, когда-либо церкви пригодится. Тогда же, отодвигая от правой стены большой резной киот, я наткнулся на всеми забытые, покрытые паутиной четыре десятка бутылок «и того». По команде отца Павла я отдал их на «экспертизу» очередным приехавшим гостям.
Отец Павел (Груздев) с народом и батюшками. Среди них – игумен Евстафий (Евдокимов), ныне – епископ Читинский и Забайкальский; священники Димитрий Смирнов, Владимир Воробьев и другие
По поводу таких шутливых выражений батюшки, как «и того», «движение воды», «по единой», здесь уместно вспомнить один рассказ отца Павла. К одному сельскому священнику для проверки несения службы приехал вновь назначенный и потому незнакомый лично архиерей. После службы священник пригласил владыку домой, где был накрыт стол по случаю его приезда. Закусок было много, но, опасаясь неизвестной реакции на свой вопрос, священник, доставая запотевшую бутылочку к столу, робко спросил: «Владыка, благословите по единой?» - «Благословляю», - ответил владыка. Далее священник неоднократно под различные блюда повторял это вопрос: «Благословите по единой?» и всегда получал положительный ответ. Посещением этого гостеприимного прихода владыка был очень доволен и поздним вечером «еле можаху», но в добром настроении поехал в город. В другом селе при схожих обстоятельствах священник за столом спросил владыку: «Владыка, благословите по одной?» - «Благословляю», - ответил владыка. Далее под мирную беседу священник спросил: «Владыка, благословите по второй?» - «Благословляю», - ответил владыка. Но когда священник спросил: «Владыка, благословите по третьей?», владыка резко встал и, отодвинув в сторону стул, спросил: «Ты что, считать будешь?» С тех пор второй священник был на плохом счету в епархиальном управлении, а первый достойно продвигался по службе.
Я ездил к отцу Павлу восемнадцать лет и в Верхне-Никульское, и в Тутаев постоянно, из месяца в месяц, стараясь бывать чаще. Ранее в Верхне-Никульское ездил не один, а пытался взять с собой кого-то из своих товарищей, друзей. Инспектором уголовного розыска Угличского ГОВД был в ту пору мой друг Евгений Мелещенков - часто мы с ним ездили к батюшке. Оказалось, что его бабушка, по имени Валентина, была одно непродолжительное время келейницей отца Павла (скажем так, ее кандидатура рассматривалась). Воистину, мир тесен!
Все, кто приезжал к отцу Павлу, что-то с собой привозили. Кто-то икону, кто-то одежду, постельное белье, консервы, конфеты или фрукты. Подарков ему было очень много. Но я хочу сказать, что отец Павел все раздавал людям. Всем приятно, когда что-либо дарят. На моей памяти сохранился эпизод, когда от полученного подарка отец Павел не просто радовался, а ликовал. Это было в 1993 году, когда отец Евстафий вернулся из поездки на остров Валаам. Войдя в сторожку Воскресенского собора с песней об острове, он подарил отцу Павлу буханку черного монастырского хлеба. При этом отец Павел подхватил песню и продолжил петь ее по памяти, чем удивил всех присутствовавших.
Вот, вспоминаю: начало восьмидесятых годов, зима. Приезжаю к отцу Павлу. У него, что случается редко, никаких гостей. В сторожке он сам и Марья Петровна. Усадив меня с дороги за стол, отец Павел спрашивает: «Вовка! Ты ел когда- нибудь поповскую яичницу?» Думаю про себя, что это такое? Отвечаю: «Нет, батюшка, не приходилось». - «Вот сейчас как раз и поешь!» - говорит он. И дает команду Марье разжигать керосинку.
А в хлебосольстве батюшка, как известно, был непревзойденный мастер.
Оказалось, что поповская яичница - это икра свежевыловленной рыбы, зажаренная в сливочном масле на сковороде. Вещь оказалась необыкновенно вкусная. Поели мы с ним, он мне и говорит: «А теперь пойдем, я тебе кое-что покажу!»
Выходим из теплой сторожки в холодный чулан. А морозы тогда стояли лютые. И что я вижу? Весь пол чулана слоем сантиметров на сорок засыпан рыбой, которая уже замерзла, но видно, что сыпали ее не так давно.
«Батюшка, да тут тонна рыбы, не меньше! Откуда это все?» - спрашиваю я. А он отвечает: «Проплывали (это зимой-то!) мимо рыбаки из Брейтова, пришли ко мне в гости, да немножко рыбки-то и отсыпали. Я их угостил: движение воды. Ты меня понимаешь?» Я про себя думаю: «Да куда же девать теперь эту кучу?»
И вот, пока мы так стоим да разговариваем, стучит кто-то к дверь из деревенских, а может, из соседней деревни, не знаю. Поговорили (о чем - теперь уже не помню), и батюшка этому человеку - раз! - сетку рыбы. Приходит еще кто-то, он и ему пакет! А следующему - куль! И на моих глазах, в течение одного или двух дней, он всю эту рыбу раздал людям! И тут я понял: хоть тонну рыбы привези, хоть две - все равно мало будет, потому что это - для всех...
ДАЛЕЕ СМ. http://www.pravoslavie.ru/put/58742.htm