Nov 12, 2016 23:38
Марина Гарбер
Б.А.
...И я лгала, себе казавшись той,
которую по имени не смею,
той самой, что везде брала с собой,
в себе носила ночь и день-деньской
и сон, и снег, и дом на Поварской,
и высоко вытягивала шею.
Я притворялась (мало ли причуд,
искусных трюков - из кармана брюк
так фокусник вдруг выпускает птичку),
я верила, с поличным не возьмут,
все купятся и перепродадут,
засаленную теребя страничку.
Я повторяла старенький мотив,
я в узкие протискивалась щели,
ремиссию кляня и рецидив,
и голос мой, как детские качели,
взлетал и таял, опускался, еле
живой, и повторял речитатив.
Я не была, и всё-таки была
криклива, но, по сути, безголоса,
как тот старьёвщик (не смотрите косо!),
себе из рук несведущих брала -
и двор, и дом, и глубину угла
чужого - без зазрения и спроса
я всё переплавляла на слова.
Улик? Их - как на ветке воробьев.
Чернеют папки судопроизводства:
где согрешила, не стесняясь сходства,
где блюдца наполняла до краёв,
пеняя на бездомность, на сиротство
(и даже это слово - не моё).
Я ночь ждала, её больных огней
(так под полой воровка заводская
выносит - что?), я приникала к ней,
потрёпанный словарь не выпуская.
И чем темней, тем делалась родней
чужая речь. Как дом. И Поварская -
невиданная мной - была моей.
хорошо!,
подсмотренное