Гипотетическое
На площади, продуваемой всеми ветрами мира, стоит человек.
Одинокая фигура среди летающих в воздухе обрывков газет и журналов, бумажных обёрток , ярких полиэтиленовых пакетов со смятыми, но всё равно улыбающимися лицами любителей спреда, - всего того легковесного мусора, выброшенного на обочину человеческого бытия и разнесённого неутомимым ветром времени.
Пыльные буранчики вьются у ног человека, ветер треплет полы старого плаща. Хотя, может, это и не плащ вовсе, а древняя хламида, накидка пилигрима, бредущего по земле из края в край, из года в год, из эпохи в эпоху.
Вокруг никого нет.
Взгляд человека устремлён вдаль, будто бы он видит там что-то важное - очень важное, от чего зависит существование его и всего сущего на этой земле. Будто там, вдали, за стенами с пустыми чёрными проёмами окон ждёт его ответ на все вопросы.
Кто он? Романтик или прагматик? Ищет ли он личного успеха или думает об общем благе? Вспоминает о том, что было когда-то или мечтает о новом?
Вариантов множество, пока он один на этой площади.
А если заполнить площадь людьми, дать этим людям в руки плакаты и флаги, построить на площади помост и поставить на него микрофоны?
Ну что же, пора!
И вот на площадь стекается многолюдная толпа. Она гудит, шумит, раздаются выкрики, на сцену поднимается некто в мятом пиджаке с цветком в петлице. Микрофоны исчезают, как будто их и не было, а в руке оратора появляется жестяной рупор, в который он начинает выкрикивать лозунги. Откуда-то возникают флаги. Люди в толпе скандируют "Долой, долой!", "Да здравствует!", "Смерть негодяям!".
А что наш одинокий персонаж в поношенном плаще?
Он так же стоит и смотрит вдаль. Сквозь помост. Он в толпе, но он один. Волнение окружающих людей словно обтекает его, как речная вода обтекает валун на стремнине.
Постепенно толпа растворяется, лишь серые тени вокруг ещё напоминают о том множестве, что только что было и шумело, и дышало в такт.
А теперь? Теперь можно понять, кто он, и стал ли этот человек более понятен,, вызывая чувства радостного приятия или брезгливого отторжения?
Нельзя? Потому что он безучастен?
Ладно, добавим человеку эмоций.
Декорации те же.
Человек смотрит на помост. Глаза его горят вдохновенно, рот приоткрыт, готовый выкрикнуть вместе с множеством других ртов "Смерть! Долой! Долой!". На голове у человека появляется картуз, который он стаскивает и комкает в руках. Козырёк ломается с треском, но человек так воодушевлён происходящим на сцене и вокруг неё, что не замечает этой мелочи.
Как правило, одиночек не любят. То ли дело коллектив и коллективное единение. Со всеми дружно - "Долой!", и вот уже всё выглядит по-другому.
Ну, что теперь? Стал ли этот человек вам симпатичнее, привлекательнее?
Опять нет? Вы не знаете, про кого кричат "Долой!" и "Смерть!", вы хотите понять, кто те самые негодяи? Вы хотите знать, за кого эти люди на площади - за наших или за других?
А если я вам дам право самим придумать, чьей смерти желает толпа, к чему призывает оратор с рупором, куда он зовёт вышедших на площадь?
Тогда вы сможете сразу понять, хорош ли тот, кто только что смял от волнения свой картуз, ведь правда?
Кстати, картуз можно с лёгкостью заменить на бейсболку с любым удобным для вас логотипом - несколько букв или какой-нибудь рисунок, выбирайте по своему вкусу.
Или лучше бы человек в плаще так и остался стоять, бесстрастно глядя вперёд - туда, куда пока не смотрят многие, стоящие рядом? Вдруг, и правда, он может видеть то, что не всем дано? И если он и не видит будущего, может, он просто думает? Стоит и думает о том, что было и о том, что может когда-то случиться.
Никто из нас не может назвать себя тем самым одиноко стоящим человеком. Никто. Лишь изредка, мгновениями, проблесками, по истечении времени снисходит на каждого из нас такая отрешённость. Но у каждого из нас свой срок, своё время.
Увы, оно не наступает для всех нас в один и тот же миг.
***
Это моя площадь.
Война во Вьетнаме закончилась, когда мне было восемь лет.
Я помню телевизионные репортажи про американскую военщину и смерть мирных жителей от бомб и напалма.
Американцы потеряли во время войны 58 тысяч человек. Вьетнам - приблизительно 1 миллион 350 тысяч человек по обе стороны баррикад. Гражданская война Севера и Юга оказалась страшнее американских бомбардировок.
Когда мне было шесть лет, в Чили произошёл государственный переворот. По телевизору показывали репортажи о митингах на заводах и площадях большой советской страны - многие тысячи советских граждан осуждали хунту чилийских полковников и вздымали руки со словами "нет хунте!", выражая поддержку прогрессивному чилийскому народу и оплакивая президента Альенде и поэта Хару, чьих стихов не читали ни до, ни после. О бунте кастрюль стало известно намного позже, лет через пятнадцать.
А тогда, в семидесятых, СССР предоставил убежище главному чилийскому коммунисту Луису Корвалану, обменяв его на диссидента Буковского. Корвалана в СССР знали все, Буковского единицы. Дом, в котором жил беглый генсек, теперь не выглядит таким уж респектабельным.. Это обычный кирпичный дом, построенный недалеко от метро Проспект Мира для советской номенклатуры среднего звена. Кстати, в 1983 году Корвалан сбежал обратно в Чили, не дожидаясь падения диктатуры Пиночета.
Когда мне было уже двенадцать, СССР ввёл войска в Афганистан. Я знала, что там идёт война. Но телевизор рассказывал о душманах, пробирающихся по ночам в мирные кишлаки, и показывал наших бравых солдат, едущих на БТРах по горным дорогам на помощь афганским дехканам. Когда мне было семнадцать, где-то на горной дороге подорвался грузовик, в котором был мой приятель Юрка С. Его призвали в армию с первого курса МВТУ, в 1984. В 1985 его не стало. Мать Юрки сошла с ума.
А Серёга М. вернулся живой.. С ранениями, но пустяковыми. Он спился и снаркоманился. Уже здесь. Потому что на войне страшно быть. Даже если тебе везёт.
А потом была Чечня...
А потом была Чечня...
А потом...
Одинокая фигура среди летающих в воздухе обрывков газет и журналов, бумажных обёрток , ярких полиэтиленовых пакетов со смятыми, но всё равно улыбающимися лицами любителей спреда, - всего того легковесного мусора, выброшенного на обочину человеческого бытия и разнесённого неутомимым ветром времени.
Пыльные буранчики вьются у ног человека, ветер треплет полы старого плаща. Хотя, может, это и не плащ вовсе, а древняя хламида, накидка пилигрима, бредущего по земле из края в край, из года в год, из эпохи в эпоху.
Вокруг никого нет.
Взгляд человека устремлён вдаль, будто бы он видит там что-то важное - очень важное, от чего зависит существование его и всего сущего на этой земле. Будто там, вдали, за стенами с пустыми чёрными проёмами окон ждёт его ответ на все вопросы.
Кто он? Романтик или прагматик? Ищет ли он личного успеха или думает об общем благе? Вспоминает о том, что было когда-то или мечтает о новом?
Вариантов множество, пока он один на этой площади.
А если заполнить площадь людьми, дать этим людям в руки плакаты и флаги, построить на площади помост и поставить на него микрофоны?
Ну что же, пора!
И вот на площадь стекается многолюдная толпа. Она гудит, шумит, раздаются выкрики, на сцену поднимается некто в мятом пиджаке с цветком в петлице. Микрофоны исчезают, как будто их и не было, а в руке оратора появляется жестяной рупор, в который он начинает выкрикивать лозунги. Откуда-то возникают флаги. Люди в толпе скандируют "Долой, долой!", "Да здравствует!", "Смерть негодяям!".
А что наш одинокий персонаж в поношенном плаще?
Он так же стоит и смотрит вдаль. Сквозь помост. Он в толпе, но он один. Волнение окружающих людей словно обтекает его, как речная вода обтекает валун на стремнине.
Постепенно толпа растворяется, лишь серые тени вокруг ещё напоминают о том множестве, что только что было и шумело, и дышало в такт.
А теперь? Теперь можно понять, кто он, и стал ли этот человек более понятен,, вызывая чувства радостного приятия или брезгливого отторжения?
Нельзя? Потому что он безучастен?
Ладно, добавим человеку эмоций.
Декорации те же.
Человек смотрит на помост. Глаза его горят вдохновенно, рот приоткрыт, готовый выкрикнуть вместе с множеством других ртов "Смерть! Долой! Долой!". На голове у человека появляется картуз, который он стаскивает и комкает в руках. Козырёк ломается с треском, но человек так воодушевлён происходящим на сцене и вокруг неё, что не замечает этой мелочи.
Как правило, одиночек не любят. То ли дело коллектив и коллективное единение. Со всеми дружно - "Долой!", и вот уже всё выглядит по-другому.
Ну, что теперь? Стал ли этот человек вам симпатичнее, привлекательнее?
Опять нет? Вы не знаете, про кого кричат "Долой!" и "Смерть!", вы хотите понять, кто те самые негодяи? Вы хотите знать, за кого эти люди на площади - за наших или за других?
А если я вам дам право самим придумать, чьей смерти желает толпа, к чему призывает оратор с рупором, куда он зовёт вышедших на площадь?
Тогда вы сможете сразу понять, хорош ли тот, кто только что смял от волнения свой картуз, ведь правда?
Кстати, картуз можно с лёгкостью заменить на бейсболку с любым удобным для вас логотипом - несколько букв или какой-нибудь рисунок, выбирайте по своему вкусу.
Или лучше бы человек в плаще так и остался стоять, бесстрастно глядя вперёд - туда, куда пока не смотрят многие, стоящие рядом? Вдруг, и правда, он может видеть то, что не всем дано? И если он и не видит будущего, может, он просто думает? Стоит и думает о том, что было и о том, что может когда-то случиться.
Никто из нас не может назвать себя тем самым одиноко стоящим человеком. Никто. Лишь изредка, мгновениями, проблесками, по истечении времени снисходит на каждого из нас такая отрешённость. Но у каждого из нас свой срок, своё время.
Увы, оно не наступает для всех нас в один и тот же миг.
***
Это моя площадь.
Война во Вьетнаме закончилась, когда мне было восемь лет.
Я помню телевизионные репортажи про американскую военщину и смерть мирных жителей от бомб и напалма.
Американцы потеряли во время войны 58 тысяч человек. Вьетнам - приблизительно 1 миллион 350 тысяч человек по обе стороны баррикад. Гражданская война Севера и Юга оказалась страшнее американских бомбардировок.
Когда мне было шесть лет, в Чили произошёл государственный переворот. По телевизору показывали репортажи о митингах на заводах и площадях большой советской страны - многие тысячи советских граждан осуждали хунту чилийских полковников и вздымали руки со словами "нет хунте!", выражая поддержку прогрессивному чилийскому народу и оплакивая президента Альенде и поэта Хару, чьих стихов не читали ни до, ни после. О бунте кастрюль стало известно намного позже, лет через пятнадцать.
А тогда, в семидесятых, СССР предоставил убежище главному чилийскому коммунисту Луису Корвалану, обменяв его на диссидента Буковского. Корвалана в СССР знали все, Буковского единицы. Дом, в котором жил беглый генсек, теперь не выглядит таким уж респектабельным.. Это обычный кирпичный дом, построенный недалеко от метро Проспект Мира для советской номенклатуры среднего звена. Кстати, в 1983 году Корвалан сбежал обратно в Чили, не дожидаясь падения диктатуры Пиночета.
Когда мне было уже двенадцать, СССР ввёл войска в Афганистан. Я знала, что там идёт война. Но телевизор рассказывал о душманах, пробирающихся по ночам в мирные кишлаки, и показывал наших бравых солдат, едущих на БТРах по горным дорогам на помощь афганским дехканам. Когда мне было семнадцать, где-то на горной дороге подорвался грузовик, в котором был мой приятель Юрка С. Его призвали в армию с первого курса МВТУ, в 1984. В 1985 его не стало. Мать Юрки сошла с ума.
А Серёга М. вернулся живой.. С ранениями, но пустяковыми. Он спился и снаркоманился. Уже здесь. Потому что на войне страшно быть. Даже если тебе везёт.
А потом была Чечня...
А потом была Чечня...
А потом...