***
В нашем доме всегда жили собаки и кошки - и беспородные, подобранные с улицы, и породистые. И это было естественным, само собой разумеющимся. Так было у моих бабушек и дедушек, их родителей, и, наверное, родители их родителей. И по-другому, без животных в доме, я с раннего детства жизни не представляла. Четвероногие, говорящие на своём зверином языке, со своими собачьими и кошачьими характерами, они были членами нашего маленького сообщества под названием семья.
К сожалению, век зверей недолог, и они покидают своих хозяев, оставляя у последних чувство сиротства и горького сожаления о краткости звериной жизни, но всё равно тяга к этой мохнатой звериной душе у человека остаётся. Привычка? Может быть.
Знаю, что специалисты-пёсокотоведы довольно жёстко осуждают очеловечивание домашних питомцев и приписывание им человеческих черт и мыслей. Но если разобраться, то зверьё не только быстро раскусывает характеры своих владельцев и начинает ими манипулировать, но и приспосабливается к ним и жизни в доме, перенимает те или иные человечьи повадки и пристрастия, такие, например, как совершенно бессмысленный с рациональной точки зрения просмотр телевизора, или любовь к солёным огурцам. А следовательно, животные становится частью человечьей стаи со всеми отсюда вытекающими последствиями.
***
Когда я родилась, в доме уже жило двое, не говорящих на человечьем наречии, - пёс и кот.
Пока я лежала в кроватке и издавала разной степени громкости и противности звуки, кот единожды посмотрев на источник звуков, неторопливо удалился и старался без особой надобности к этому источнику не приближаться, а пёс посередине первой совместной ночи под одной крышей решил выгрызть пищалку - у него была привычка выгрызать из резиновых пищащих игрушек пищалку. Пса наказали газетой - самое страшное наказание, куда страшнее ремня.
Как только я начала самостоятельно передвигаться в пространстве, я узнала, что большой рыжий боксёр Тибоша и пушистый сибирский кот Мальчик вовсе не игрушки, а такие же равноправные жильцы на этой маленькой жилплощади.
Жили мы тесно. В двух комнатах, одна из которых была проходной, - пятеро человек, пёс и кот. Но, как ни странно, особенно друг другу не мешали. По крайней мере, ни кошачий лоток, ни мой горшок, ни собачья подстилка не попадали никому под ноги.
И жили достаточно дружно, постепенно притираясь друг к другу и учась друг друга уважать и терпеть чужие привычки и прихоти.
Тибоша вообще терпел слишком многое от человечьего детёныша. Кот же терпел моё присутствие в доме, но предпочитал не связываться с пузатой наглой особью, перемещающейся в пространстве то на двух, то на четырёх конечностях, и неуклонно покоряющей всё новые и новые высоты. Это и понятно - кот был старшим, самым опытным в этом коллективе "малоразумных" существ, и он был котом, а Тибоша был собакой, и этим всё сказано.
Вообще, роли среди нас были поделены чётко: пёс воспитывал меня; кот воспитывал пса; я, находясь в процессе активного познания мира, доставала их обоих.
Воспитание меня псом заключалось в наблюдении за неразумным созданием, не могущим даже штаны самостоятельно надеть, в вылизывании замазанных кашей щёк и рук, подталкивании в нужном направлении и смиренном непротивлении дёрганью за слюнявые висячие губы и короткие бархатистые уши - это было жертвенное служение самого сильного самому младшему.
Воспитание пса состояло в некоторой доле ангельского кошачьего терпения, когда пёс заходился лаем на внеплановый стук в дверь.
Мальчик медленно подходил сзади к подпрыгивающему на месте и разбрызгивающему во все стороны слюну Тибоше (мне кажется, что кот специально шёл очень медленно, как бы оттягивая наказание, давая нарушителю тишины возможность одуматься); садился, смотрел на собачью вакханалию, терпел ещё минуту, после чего с размаху поддавал когтистой лапой по собачьему заду. Лай тут же прекращался - Тибоша виновато оборачивался и приседал у закрытой двери, всё ещё подрагивая кожей. Закончив экзекуцию, Мальчик, подняв хвост трубой, неторопливо удалялся в кресло, откуда вполглаза продолжал наблюдать в ожидании возможного рецидива.
Тибоша же, поджав свой и так слишком коротко купированный хвост, пускал длинную нитку слюны из-под чёрной губы, тихонько похрюкивая и поскуливая, всё так же нервно подрагивая шкурой, смотрел на дверь - за дверью слышались голоса бабушки или дедушки и то ли соседки, то ли почтальона, то ли совершенно неизвестно какого незваного гостя.
Наши отношения с котом были похожи на отношения двух независимых государств, вынужденных пользоваться общей акваторией. Мои попытки терзать кота своими ласками пресекались обычно самим котом, без вмешательства третьих сил.
Если избежать физического контакта не удавалось и я загоняла кота в угол, следовал предупреждающий хлопок кошачьей конечностью по моей конечности. Царапины были неглубокими, но заставляли некоторое время помнить о кошачьей независимости и не пытаться запустить пальцы в густую шерсть или завязать на хвосте нарядный бантик. Так что правила хорошего тона я усваивала не хуже Тибоши. Но, честно говоря, правила эти держались в моей голове не так чтобы долго.
Кстати, о привычках. Мальчик любил пить чай - чай с сахаром, который мне наливали в большую полосатую кружку и ставили остывать на обеденном столе. Не раз и не два я видела, как кот тихо запрыгивал на стол и шёл к моей кружке, чтобы полакать из неё чуть тепловатой сладкой жидкости. Зачем он это делал? Уж явно не от жажды - его мисочка всегда была наполнена свежей и чистой водой, и никто никогда, кроме кота, на неё не претендовал.
Может, это были акции партизанского характера, восстановление статуса кво, утверждение личного кошачьего суверенитета и подтверждение равных прав и возможностей? Узнать это было невозможно. Но каждый раз эта акция проходила в моём присутствии и отсутствии взрослых членов семьи.
Если попытаться вспомнить роль взрослых в регулировании нашего тройственного союза, то она была минимальна.
Взрослые нужны были, чтобы давать еду, мыть горшки и лотки, выводить на прогулки. В спорных ситуациях взрослые всегда занимали позицию кота. Очень редко отстаивали права пса. Свои права мне всегда приходилось отстаивать самой, и тогда кот уходил на шкаф, а пёс терпел.
Так продолжалось до смерти Мальчика. Он умер, когда ему было шестнадцать, мне пять, а Тибоше шесть лет.
Кот отравился крысиным ядом, который кто-то рассыпал на лестнице - яд попал в квартиру на подошвах обуви. Умирал кот тяжело и долго.
Взрослые сидели молча за столом, лишь бабушка сидела рядом с котом на своей кровати, поглаживая его, видимо чтобы тот не чувствовал страха перед неизбежным. Тибоша лежал неподалёку, поглядывая исподлобья на бабушку и покидающего этот мир Мальчика. В квартире стояла тишина.
Боксёр прожил ещё шесть лет. Года за два до его ухода я подобрала на улице щенка. Старый пёс принял в нашу стаю маленького подкидыша, пустил к себе на подстилку, и оберегал и опекал уже его. Видимо, это был долг самого старшего и опытного.
Может быть, с точки зрения этологов-зоопсихологов я и очеловечила тех четвероногих, которых знала с самого раннего детства, но мне кажется, что это они очеловечили меня.
К сожалению, век зверей недолог, и они покидают своих хозяев, оставляя у последних чувство сиротства и горького сожаления о краткости звериной жизни, но всё равно тяга к этой мохнатой звериной душе у человека остаётся. Привычка? Может быть.
Знаю, что специалисты-пёсокотоведы довольно жёстко осуждают очеловечивание домашних питомцев и приписывание им человеческих черт и мыслей. Но если разобраться, то зверьё не только быстро раскусывает характеры своих владельцев и начинает ими манипулировать, но и приспосабливается к ним и жизни в доме, перенимает те или иные человечьи повадки и пристрастия, такие, например, как совершенно бессмысленный с рациональной точки зрения просмотр телевизора, или любовь к солёным огурцам. А следовательно, животные становится частью человечьей стаи со всеми отсюда вытекающими последствиями.
***
Когда я родилась, в доме уже жило двое, не говорящих на человечьем наречии, - пёс и кот.
Пока я лежала в кроватке и издавала разной степени громкости и противности звуки, кот единожды посмотрев на источник звуков, неторопливо удалился и старался без особой надобности к этому источнику не приближаться, а пёс посередине первой совместной ночи под одной крышей решил выгрызть пищалку - у него была привычка выгрызать из резиновых пищащих игрушек пищалку. Пса наказали газетой - самое страшное наказание, куда страшнее ремня.
Как только я начала самостоятельно передвигаться в пространстве, я узнала, что большой рыжий боксёр Тибоша и пушистый сибирский кот Мальчик вовсе не игрушки, а такие же равноправные жильцы на этой маленькой жилплощади.
Жили мы тесно. В двух комнатах, одна из которых была проходной, - пятеро человек, пёс и кот. Но, как ни странно, особенно друг другу не мешали. По крайней мере, ни кошачий лоток, ни мой горшок, ни собачья подстилка не попадали никому под ноги.
И жили достаточно дружно, постепенно притираясь друг к другу и учась друг друга уважать и терпеть чужие привычки и прихоти.
Тибоша вообще терпел слишком многое от человечьего детёныша. Кот же терпел моё присутствие в доме, но предпочитал не связываться с пузатой наглой особью, перемещающейся в пространстве то на двух, то на четырёх конечностях, и неуклонно покоряющей всё новые и новые высоты. Это и понятно - кот был старшим, самым опытным в этом коллективе "малоразумных" существ, и он был котом, а Тибоша был собакой, и этим всё сказано.
Вообще, роли среди нас были поделены чётко: пёс воспитывал меня; кот воспитывал пса; я, находясь в процессе активного познания мира, доставала их обоих.
Воспитание меня псом заключалось в наблюдении за неразумным созданием, не могущим даже штаны самостоятельно надеть, в вылизывании замазанных кашей щёк и рук, подталкивании в нужном направлении и смиренном непротивлении дёрганью за слюнявые висячие губы и короткие бархатистые уши - это было жертвенное служение самого сильного самому младшему.
Воспитание пса состояло в некоторой доле ангельского кошачьего терпения, когда пёс заходился лаем на внеплановый стук в дверь.
Мальчик медленно подходил сзади к подпрыгивающему на месте и разбрызгивающему во все стороны слюну Тибоше (мне кажется, что кот специально шёл очень медленно, как бы оттягивая наказание, давая нарушителю тишины возможность одуматься); садился, смотрел на собачью вакханалию, терпел ещё минуту, после чего с размаху поддавал когтистой лапой по собачьему заду. Лай тут же прекращался - Тибоша виновато оборачивался и приседал у закрытой двери, всё ещё подрагивая кожей. Закончив экзекуцию, Мальчик, подняв хвост трубой, неторопливо удалялся в кресло, откуда вполглаза продолжал наблюдать в ожидании возможного рецидива.
Тибоша же, поджав свой и так слишком коротко купированный хвост, пускал длинную нитку слюны из-под чёрной губы, тихонько похрюкивая и поскуливая, всё так же нервно подрагивая шкурой, смотрел на дверь - за дверью слышались голоса бабушки или дедушки и то ли соседки, то ли почтальона, то ли совершенно неизвестно какого незваного гостя.
Наши отношения с котом были похожи на отношения двух независимых государств, вынужденных пользоваться общей акваторией. Мои попытки терзать кота своими ласками пресекались обычно самим котом, без вмешательства третьих сил.
Если избежать физического контакта не удавалось и я загоняла кота в угол, следовал предупреждающий хлопок кошачьей конечностью по моей конечности. Царапины были неглубокими, но заставляли некоторое время помнить о кошачьей независимости и не пытаться запустить пальцы в густую шерсть или завязать на хвосте нарядный бантик. Так что правила хорошего тона я усваивала не хуже Тибоши. Но, честно говоря, правила эти держались в моей голове не так чтобы долго.
Кстати, о привычках. Мальчик любил пить чай - чай с сахаром, который мне наливали в большую полосатую кружку и ставили остывать на обеденном столе. Не раз и не два я видела, как кот тихо запрыгивал на стол и шёл к моей кружке, чтобы полакать из неё чуть тепловатой сладкой жидкости. Зачем он это делал? Уж явно не от жажды - его мисочка всегда была наполнена свежей и чистой водой, и никто никогда, кроме кота, на неё не претендовал.
Может, это были акции партизанского характера, восстановление статуса кво, утверждение личного кошачьего суверенитета и подтверждение равных прав и возможностей? Узнать это было невозможно. Но каждый раз эта акция проходила в моём присутствии и отсутствии взрослых членов семьи.
Если попытаться вспомнить роль взрослых в регулировании нашего тройственного союза, то она была минимальна.
Взрослые нужны были, чтобы давать еду, мыть горшки и лотки, выводить на прогулки. В спорных ситуациях взрослые всегда занимали позицию кота. Очень редко отстаивали права пса. Свои права мне всегда приходилось отстаивать самой, и тогда кот уходил на шкаф, а пёс терпел.
Так продолжалось до смерти Мальчика. Он умер, когда ему было шестнадцать, мне пять, а Тибоше шесть лет.
Кот отравился крысиным ядом, который кто-то рассыпал на лестнице - яд попал в квартиру на подошвах обуви. Умирал кот тяжело и долго.
Взрослые сидели молча за столом, лишь бабушка сидела рядом с котом на своей кровати, поглаживая его, видимо чтобы тот не чувствовал страха перед неизбежным. Тибоша лежал неподалёку, поглядывая исподлобья на бабушку и покидающего этот мир Мальчика. В квартире стояла тишина.
Боксёр прожил ещё шесть лет. Года за два до его ухода я подобрала на улице щенка. Старый пёс принял в нашу стаю маленького подкидыша, пустил к себе на подстилку, и оберегал и опекал уже его. Видимо, это был долг самого старшего и опытного.
Может быть, с точки зрения этологов-зоопсихологов я и очеловечила тех четвероногих, которых знала с самого раннего детства, но мне кажется, что это они очеловечили меня.