Александр Евгеньевич Куланов: 14 июня
Куланов много (пока). kulanov один! Он неповторим.
Дорогой друг!
С днем рождения! Крепкого здоровья, счастья, любви, вдохновения, гармонии и творческих удач. А также: правильного места работы, эффективного применения твоих многообразных талантов и адекватной оплаты труда! Я уверен, что мы до этого доживем. Обнимаем!
Ниже очередное интервью именниника (спрашивал я).
1. Читатели и слушатели знают тебя прежде всего в связи с Японией, но мне хочется расспросить совсем о другом. Кто твои любимые писатели и поэты? И, если можешь объяснить, почему именно они? Хотя ответ "просто нравится" я считаю исчерпывающим, особенно применительно к стихам.
- Хороший вопрос. И потому что ответ него не может быть односложным, и потому что просто нравится. Я сам часто размышляю о том, почему один писатель мне люб, а другой - ну вот никак на душу не ложится. Причем, если людям я обычно отвечаю в стиле «просто потому, что нравится», то себе самому, понятное дело, я так ответить не могу. Приходится думать, а это занятие мне нравится. Здесь надо отметить, и это имеет непосредственное отношение к ответу на вопрос, что мои взгляды и вкусы довольно сильно менялись с возрастом. Менялось отношение к очень многим серьезным вопросам, можно сказать, что менялась позиция. Теперь мне кажется, что если у человека всю жизнь одни и те же взгляды на какие-то важные вопросы, то он либо святой, либо умер, либо дурак. А взгляды, позиция - это во многом из литературы. Особенно в детстве, и, как мне кажется, «в детстве я нужные книжки читал».
При этом мои вкусы просты и незатейливы. Я вырос в обычной семье, в фабричном поселке и в странном селе, которое находится на территории ныне знаменитой психбольницы. Сначала мечтал стать моряком, потом военным. Все это не могло не наложить отпечаток на мои вкусы. В детстве едва ли не наизусть знал «Робина Гуда» М. Гершензона, «Петра Первого» А. Толстого, «Спартака» Р. Джованьоли и… «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. Помню, что когда в школе писали сочинение о «любимом литературном герое» (рекомендованы были какие-то классики, включая Н. Островского, чья «Как закалялась сталь» тоже мне нравилась), я написал об Остапе Бендере. Ни это, ни какое-либо другое мое сочинение в школе, за исключением выпускного, не оценивались: «литераторша» утаскивала их в учительскую, и оттуда потом слышался громкий смех. Мне выставлялась оценка «за грамотность», и велено было никому не говорить. Подсознательно я чувствовал, что писать надо не как все - в этом залог успеха. При этом писал абсолютно как все, наваяв первый «роман» страниц на сорок классе в третьем или четвертом, и отправив пару рассказов в «Пионерскую правду». Роман я сжег, подражая тогда сам не зная кому, а рассказы не напечатали. Зато ответили на мои письма очень подробно (вот и ругай после этого советскую литсистему!), приложив список авторов, которых мне следовало прочесть, прежде чем браться за перо самому. Там были и Бунин (естественно, мне тогда больше всего пришлись по вкусу «Темные аллеи»), и Чехов, и Тургенев. Я прочел все, что мне посоветовали, и до сих пор стараюсь внимательно слушать советы профессионалов.
Чехова я читаю до сих пор, ощущая его особенно близким - возможно потому, что он жил по соседству. Есть в нем что-то родное и понятное, включая тягу к Дальнему Востоку и опыты по изучению японской сексуальной культуры.
Если серьезно, то Достоевский у меня, что называется, «не пошел» - я слишком много наблюдал в своей жизни людей высокого градуса экспрессии, в том числе в армии и психбольнице. Это не вызывало у меня сочувствия, как не вызывает сопереживания и теперь. А вот Льва Толстого я как начал читать в школе, так перечитываю до сих пор, хотя далеко не все его взгляды разделяю.
Учась в военном училище, однажды пришел в гости к подруге в женское общежитие и увидел у нее «Мастера и Маргариту». В тот день я для нее пропал. Пока не прочитал - не успокоился. А потом снова приходил и перечитывал, перечитывал... Книга и сейчас у меня на «ближней полке», под рукой.
С поэзией поначалу отношения у меня не складывались никак. Я когда-то рассказал об этом М. Задорнову. Он ответил: «Это потому, что вас не научили читать стихи». Думаю, он прав. Поэтому стихи я учусь читать до сих пор, но, как и в литературе, тяготею к вещам… осязаемым, что ли… Например, люблю Пушкина и Есенина, когда говорю о России. А если о Японии, то, конечно, это Долин и твое «Будь ты воин или инок» - и тут личные воспоминания накатывают с такой силой, что только поэзия и спасает. Очень люблю Высоцкого, но дозировано: душу выворачивает. Его же, кстати, рекомендую иностранцам, усердно изучающим русский язык, хотя сейчас так по-русски и русские-то говорят с трудом. Но вообще может понравиться что угодно - просто понравиться…
Много в моей жизни было разных литературных этапов, но, чтобы уж совсем не разливаться по страницам, упомяну один из самых главных. В Японии у меня был литературный голод, от которого я спасался всем подряд русским, что приносила мне моя девушка, и тем, что брал у тебя. Если помнишь, это были твои, как автора, книги и, например, «Основы геополитики» А. Дугина. Тогда же я впервые увидел и, похоже, навсегда «подсел» на Сергея Довлатова - его переводчица на японский язык жила в соседней квартире и, придя к ней по каким-то делам, я случайно взял в руки «Чемодан»… Да, совсем забыл про Акунина! Я - акунист, а его «Алмазную колесницу» люблю особенно.
2. Кто повлиял на тебя как человека пишущего? В плане содержания и подхода к материалу?
- Так вот они все и повлияли. Если попытаться анализировать с точки зрения формы, то Ильф и Петров - я не стесняюсь писать смешно. Другое дело, что не всегда получается. Это Довлатов. Все-таки мы с ним были журналистами и гидами - это сближает. Не так давно одна дама-редактор, прочитав мои «Записные книжки» (опять Ильф!), написала: «Похоже на Довлатова». А потом извинилась: «Этим сравнением я не хотела вас обидеть». Не обидела.
Это ты, мой друг, потому что после твоих книг я стал писать, если не серьезней, то, надеюсь, более аргументировано, а уж об объеме и уровне информации, почерпнутой у тебя, и говорить нечего. «В плане содержания и подхода к материалу» - это высшая школа, которую советую пройти всякому японисту, библиофилу, историку.
Это Булгаков и Толстой: после них стыдно врать. Вот физически противно врать.
А еще повлияла жена. Когда в чем-то сомневаюсь, читаю ей. Не всегда соглашаюсь с ее вердиктом, но думаю над ним обязательно. В «Обратной стороне», например, и в «Обнаженной Японии» очень многое написано с ее подачи и под ее влиянием. Как и вообще «моя Япония» - это наша с вами Япония.
3. Что интересно тебе сейчас? Над чем ты работаешь?
- Я увлекся жанром биографии, так хорошо знакомым тебе. Это копилось долго: уже, к сожалению, десятилетия. Я хочу описать жизненный путь столь незаурядного человека, что, как мне кажется, даже если писать его научную биографию, получится детектив. Но я не умею писать детективы. Я вообще не беллетрист и, тем более, не писатель ни в коем случае. У меня нет для этого ни писательского дара, ни фантазии, ни чего-то еще, о чем я не знаю как раз по той причине, что писателем не являюсь. Я был журналистом, и первые две книги («Тайва» и «Обратная сторона Япония») - вещи публицистические. Литературы там нет. В этом году должны выйти их переиздания, причем такие, что при внешне незначительной модификации, обе они могут перейти в новое качество - то, которое я вижу в «Обнаженной Японии». Последнюю я написал, чтобы самому себе ответить на вопросы «Что такое японский секс? Почему он такой?». Вот такой вопрос-дуплет оказывается для меня очень важен, и книги я пишу только, чтобы ответить на него. Во втором издании «Тайвы», которая выйдет в новом необычном виде и под несколько странным названием - «Т@йва. Диалоги о Японии», я такой дуплет вижу, да еще и сдвоенный: «Что мы думаем о Японии, а японцы о России? Что японцы рассказывают о себе, думая, что рассказывают о нас, и наоборот?». В отличие от первого издания, я исключил из книги практически все авторские комментарии - пусть герои говорят сами. Зато героев этихстало больше: не 27, а 50: 30 русских и 20 японцев.
Обновленная «Обратная сторона Японии» тоже отвечает мне самому на вопрос: «Есть ли у Японии «обратная сторона»? Нужна ли она мне?». Сам я уже знаю: нужна. Я люблю эту страну, я ее обожаю - значительно больше, чем лет десять назад, когда почти ничего о ней не знал, но глянцево-туристская, плоская, односторонняя она была бы мне неинтересна. Я люблю ее целиком, с ее разнообразием, разновкусием и разноцветием. Люблю именно за то, что знаю такой. Кстати, именно для полноты и объективности понимания Японии я всем советую вместе с «Обратной стороной» прочитать наши с тобой «Имиджевые войны». При том, что некоторая информация в ее «современных» разделах уже перешла в разряд исторической, мне кажется, сложно понять эту страну без этой книги.
Про «Обнаженную Японию» я уже говорил, но еще раз повторю, что она стала второй, после «Имиджевых войн» книжкой-исследованием, и этот жанр меня зацепил. Я все еще надеюсь, что в этом году выйдет работа о японских воинских искусством - исследование, которую мы подготовили с удивительным человеком и настоящим исследователем - Александром Арабаджиевым. Мы попытались с ним ответить на вопрос о том, что на самом деле представляют собой японские будо, рассказывая об истории одной когда-то весьма могущественной, а ныне малоизвестной у нас организации из этого мира - своеобразного «ордена самураев». Причем, как и при написании всех книг, материал для нее готовился при помощи излюбленного моего «метода включенного наблюдения» - с потом и кровью.
Долг, накопленный опыт и анализ имеющейся информации обязывает меня думать и об исследовании о японском менеджменте, которое, надеюсь, будет достаточно смешным, чтобы не сильно грустить при его чтении. Но это дело очень туманной перспективы.
Возвращаясь же к жанру биографии, которым я сейчас поглощен, я вижу в нем возможность поискать (не знаю, найду ли) ответы на вопросы совсем не прикладного характера. «Насколько человек управляет своей судьбой? Может ли он по своему желанию перестать быть ниткой в руках фатума и сам начать ткать ковер истории?», - вот что интересует меня сейчас, и биография, над материалами к которой я работаю, надеюсь, поможет мне приблизиться к ответам на эти вопросы.
4. Каких авторов ты бы советовал читать тем, кто хочет научиться внятно излагать свои мысли на хорошем русском языке?
- Не думаю, что вообще могу, вправе что-то советовать. Тем более, что как известно, «мир изменился». Единственное, что могу посоветовать совершенно определенно: читайте. Читайте, как можно больше. Общение с молодежью, в том числе с японистами, говорит о том, что это именно то, чего им не хватает. Посольскими лекциями и просмотрами аниме книг не заменить! Читайте. Если что-то вас зацепило - думайте, думайте, думайте…
5. Какой иностранный язык ты бы хотел выучить?
- Вопрос риторический. Много чего хотел бы, но понятно, что без английского никуда, а вот японский и французский - просто нравятся. Как говорят евреи про обрезание: «и к тому же это просто красиво!».
6. Есть ли что-то такое, чему ты в этой жизни не научился и теперь жалеешь об этом?
Да, есть. Очень и очень жалею о своей музыкальной непросвещенности. Очень бы хотел научиться играть на фортепиано и танцевать. Но… Раньше успокаивал себя тем, что нет слуха. Когда я поступил в военное училище, вскоре после распределения по ротам к нам пришел старшина училищного военного оркестра. Маленький пожилой дядька с огромным баяном и таким же несоразмерно большим черепом - абсолютно лысый. Понятно, что его так и звали: Череп.
Он подходил к каждому курсанту и наигрывал на баяне ноты. Курсанты их, как могли, пропевали, а Череп внимательно слушал, повернувшись к ним, как нам казалось, специально расправленным, большим и плоским ухом. Послушав, выносил вердикт: «Запевала. Первый голос. Второй» - в зависимости от музыкальных способностей курсанта. Командир роты тут же ставил в блокноте пометки напротив фамилий. Дошел Череп и до меня. Проиграл мне ноты. Я, как мог, пропел. Он снизу вверх озадаченно глянул на меня, поправил ремень баяна, как женщины поправляют соскользнувшую бретельку лифчика, и сыграл еще раз. «Так, командир, - сказал Череп, - у этого третий голос». Ротный - казах, как мог, вытаращил глаза. Череп пояснил: «Петь - только в случае войны. Тогда не страшно».
Сейчас я вспоминаю эту историю и думаю: ну и дурак же я был. Надо было учиться петь - войны все равно мы не избежали, а удовольствие получил бы.
P.S. Слоган в первой строке поста я украл. Каюсь и приношу извинения.