Изобретение «новой шляхты»
Оригинал взят у seva_riga в Изобретение «новой шляхты»
Белврусь всегда стояла и продолжает стоять особняком, особенно сейчас - после Майдана - рождая настороженность, плавно переходящую в паранойю. Именно поэтому слова самих граждан Беларуси вызыват неподдельный интерес особенно на такую щекотливую тему, как Неонационализм
Дмитрий Исаёнок, Беларусь:
Почти тридцать лет назад в Беларуси появился политический национализм. Сверкнул на рубеже 80-90-х настолько ярко, что многие ослепли.
Потом, в 1994-96-м, не менее неожиданно потух и сгинул в подполье.
Теперь, по слухам, он там, в подполье, тихо процветает - бьёт татушки, открывает кафешки, бойко торгует маечками. И после Украины многие боятся (или надеются), что он способен на реванш.
Да, конечно, он всегда говорил, что ему не 30 лет, что он древний. В каком-то смысле это так.
Но его подъем и поражение и все эти маечки с татушками и надежды на реванш проистекают не из наследия Ластовского и Богушевича, но из того, что происходило с нашим обществом в последние два десятилетия минувшего века.
А хто там ідзе?..
Как мы помним, все началось с того, что в 1985 году Горбачев объявил «перестройку» и «новое мышление».
В 1988 году местная национально-ориентированная интеллигенция собралась в организацию «Мартиролог Беларуси» (мартиролог - список мучеников в религиозной традиции - прим. авт.) и разоблачила захоронение жертв сталинских репрессий в Куропатах.
Вскоре Мартиролог вырос в Белорусский Народный Фронт «Возрождение» - и пошло-поехало.
Списки основателей этих организаций теперь доступны в сети, и мы легко можем получить достаточно ясное представление о том, что за люди были зачинателями нового движения.
Рассмотрим список членов Рады «Мартиролога»1 на предмет профессиональной принадлежности участников.
Среди тридцати человек списочного состава крестьяне, врачи и учителя отсутствуют в принципе, есть рабочий - 1, режиссеры - 3, художники - 3, историки - 3 (доктора наук), журналисты - 5 (среди них два главных редактора), писатели - 7.
Для большей репрезентативности добавим в пробирку списки оргкомитета БНФ, а также Сойма, избранного на учредительном съезде партии2, и хорошенько все это перемешаем.
Теперь у нас 76 фамилий. Крестьян так и не появилось, зато появились: врачи - 1 и учителя - 1, рабочих стало значительно больше - целых 3. Еще мы видим: режиссеров - 4, историков - 7 (доктора и кандидаты), художников - 8, писателей и журналистов - 24.
Движение, прямо скажем, не рабоче-крестьянское.
По правде, это даже интеллигенцией сложно назвать, поскольку самые массовые «интеллигентные» профессии - врачи, учителя - представлены сугубо символически.
Перед нами пиар-отдел ЦК КПБ. Эти люди могли фрондировать, могли презирать заскорузлых хозяйственников и не понимать вымороченных идеологов. Но они вместе с ними делали одно дело - объясняли гражданам, что в советской стране «жить стало лучше, жить стало веселее», выступали на съездах, рассказывали байки пионерам.
И получали за это Ленинские премии, квартиры и студии в центре Минска.
Просто на определенном этапе они, в духе времени, перестали «работать на дядю», открыли свое дело и начали объяснять гражданам что-то другое.
Стоит разобраться, как и почему это произошло.
Фронт! Фронт! Фронт!
В 1988-89 годах года народные фронты на просторах СССР вылазили как грибы. Кроме Прибалтики с Молдавией и Азербайджана с Грузией существовали Ленинградский, Московский, Ярославский и туча других народных фронтов. Хотя бы чахлый фронтик появился едва ли не в каждом крупном городе России.
Все они позиционировали себя как низовые движения в поддержку перестройки и все активно обличали «сталинизм» и «бюрократию».
Синхронность возникновения, легкость легализации и однотипные лозунги наводили на мысль, что кампания запущена Горбачевым с целью поджать строптивых чиновников давлением снизу.
Пустить им ежа в штаны, как говорил Никита Хрущев.
Ежи слегка отличались деталями окраса. В Московском и Ленинградском фронтах под влиянием «молодых экономистов» (Гайдар, Чубайс и т.д.) упирали на экономические реформы и дебюрократизацию, а наши поэты и художники плотней налегали на захоронения жертв тоталитаризма.
Там были «сливки» интеллигенции вообще, а здесь - национально-ориентированные сливки.
Некоторое время существовала интрига: какая конкретно группа топовой интеллигенции возглавит процесс в наших краях. Но все решилось довольно быстро - раскрученные бренды взяли верх. Говорит тогдашний молодежный лидер, ныне политик Винцук Вечерко:
«Были небольшие группы «демократов вообще», чуждых национальному дижению, которые надеялись на изменения в Москве - «Современник» и т.д., на чьих встречах начала звучать идея создания Народного Фронта. На одном из собраний мы убедили участников, что без участия национальной интеллигенции - народных писателей Быкова, Барадулина, Брыля - нельзя создать такое движение»3.
Почему нишу тогда еще вполне лояльной оппозиции заняла именно верхушка творческой интеллигенции? Скорее всего потому, что именно она этого хотела, и потому, что она могла.
К примеру, историк Николай Митрохин, изучавший феномен русского национализма в СССР, отмечал выдающуюся роль в становлении различных диссидентских движений Союза писателей.
Возникшая еще при Сталине система привилегий - деньги из Литфонда, «писательские» дома, дачи, рестораны - крепили личные связи и формировали замкнутое в себе сообщество со специфическим самосознанием «инженеров человеческих душ», готовое поучать и требовать.
«Цеховой» дух и ментальность самостоятельной политической силы позволяли писательской корпорации в целом или отдельным её фракциям выступать по отношению к внешнему миру в качестве высокоэффективного лоббиста, пусть зачастую и бессознательно отстаивающего свои интересы, как в политической (свобода самовыражения), так и в экономической сферах»4.
В той или иной степени эти качества были свойственны и другим творческим союзам - и не только в Москве. В политической неразберихе конца 80-х такие сообщества получили шанс возвыситься и не собирались его упускать.
История одного чуда
Однако нельзя не признать тот факт, что зародившееся движение имело определенную социальную базу - были массовые акции, был актив для съезда, было кому сформировать партийный аппарат.
Один из интеллектуальных лидеров движения Сергей Дубовец в своей книге «Майстроўня. Гісторыя аднаго цуду» пытается показать всплеск национального сознания среди минской молодежи на рубеже 70-80-х.
Именно выходцы из неформальных студенческих объединений вроде «Майстроўні» и «Талакі» в конце 80-х помогли сливкам интеллигенции обрести некоторую силу и массовость.
Правда, Дубовец видит в этом чудо:
«Все в этой истории правда. Но история была бы неполной, если бы мы не учитывали, что это была история рождения чуда, а не просто какой-то группы или организации...»5.
Когда советский студент из хорошей номенклатурной семьи сначала начинает колядовать в козлиной шкуре и петь про «Куру-шчабятуру», а потом костерить папину партию и искать под кроватью маскалей - это действительно неожиданно. Но объяснимо.
Чтобы понять причину, нужно присмотреться к общесоветским трендам той эпохи, и прежде всего... к национализму русскому.
В середине 60-х, на волне «оттепели», мода на русскую этничность и традицию становилась общесоюзным мейнстримом.
Позаимствуем яркую картинку из книги «60-е. Мир советского человека» Петра Вайля и Александра Гениса:
«Именно тогда на обложках популярных журналов появились монастыри; в газетах - статьи о пряниках и прялках, истории о том, как Ротшильда потряс Суздаль; в стихах замелькали находки из словаря Даля: бочаги, криницы, мокреть; вошли в моду Глебы, Кириллы, Иваны; кружным путем через парижский Дом Диора возвратились женские сапоги и шубы; в ресторанах вместо профитролей подавали расстегаи...»6.
До антисемитского общества «Память» еще далеко и тогдашний русский этноцентризм был очаровательно мещанским:
«Путь к русизму тут лежит через материальную культуру, на практике принимая кулинарно-бытовой характер. Интеллигент ставил на телевизор пару лаптей, пришпиливал к стене открытку с «Чудом Георгия о змие» и пил чесночную под ростовские звоны»7.
Однако после того как все это стало массовым и социально одобряемым, момент, когда и белорусский интеллигент отправится за лаптями, а найдет вышиванку, когда за Иванами и Кириллами потянутся Гэники и Франаки, стал вопросом времени.
Аристократия вышиванки
Время пришло на полтора десятилетия позже. В 65-м у нас просто не было достаточного количества национальной интеллигенции, у которой при слове «фольклор» не всплывали бы в памяти походы в клозет за хатой.
К концу 70-х городское население в БССР начало преобладать над сельским, число жителей Минска перевалило за миллион и в Беларуси таки появилась молодежь, готовая ставить лапти на телевизор. Но настроения во «взрослом» обществе уже заметно отличались от еще социалистического по духу шестидесятничества.
Вспоминает Светлана Слуцкая, в те годы студентка художественной школы им. Ахремчика:
«Однажды пришел Кубай (преподаватель Г. Соколов-Кубай - прим. авт.) и сказал: вы знаете, что у нас все было другим? Вы думаете, что белорусская культура - это какие-то платочки, а вы посмотрите на портреты Радзивилов - вот наша культура. Городской костюм был такой...»8.
Момент можно считать знаковым. Где-то здесь произошло зарождение одной из главных и, пожалуй, самой парадоксальной черты белорусского неонационализма.
Этнонеформалы возрождали и пропагандировали крестьянские обряды, пели народные песни, но при этом ассоциировали себя со шляхтой. Плясали в крестьянской вышиванке, но мечтали о княжеской мантии.
Слово Сергею Дубовцу:
«Помню, с какой увлеченностью «майстровцы» говорили про белорусское возрождение начала прошлого века и 1920-х годов, про древнюю аристократию ВКЛ, про её этикет и мировоззрение, которые так противоречили всеобщим стереотипам панибратства и уравниловки, среди которых воспитывались мы. Мы готовы были отправиться на край света, чтобы увидеть живого белорусского аристократа или профессора-нацдема»9.
Эстетика крестьянской общины - без панибратства и уравниловки, Народный Фронт - из «народных» художников и писателей, Рада Народной Республики - которую ни один народ никогда не выбирал.
Прикрытый народнической риторикой махровый элитаризм сразу и навсегда становится фирменным стилем.
Заметьте, как в первом же политическом заявлении - манифесте Мартиролога - дается оценка сталинских репрессий.
«Сталинские репрессии конца 20-х - начала 50-х годов уничтожали все лучшее, активное, разумное и творческое на нашей земле»10.
Вообще звучит диковато. Получается, что если у вас нет расстрелянного дедушки, то вы... мягко говоря, не из лучших.
Какими бы ни были репрессии: политическими - за взгляды, этническими - за национальность или даже за принадлежность к какой-то прослойке, оценки в категориях «лучше-хуже» неуместны.
Но для элитаристского сознания это обычное дело - есть просто люди и есть лучшие.
Мова нанова
На беду молодого движения перестройка запустила в большую политику не только сливки интеллигенции, но и множество других странных существ.
Когда на избирателя потоком сыплются из телевизора крепкие хозяйственники, сильные генералы и правдорубы из народа, образ профессора-историка или народного художника выглядит бледновато.
Все помнят, как наших героев в 1994-м играючи обошел на повороте ушлый провинциальный депутат, который, по его словам, знал, как «запустить заводы».
В ситуации столь острой конкуренции бывшему пиар-отделу КПБ оставалось занимался тем, что он хорошо умел - выстраивать вокруг себя мифологию, в которой они, неонационалисты первой волны, стали бы центральным системообразующим элементом. Создавать виртуальный мир, в котором заводы были бы неважны.
Но принципиально важна «мова», которую все, кроме них, забыли, и история - которую все, кроме них, понимали неправильно.
Характерно, что экономическая программа в те времена носила для национал-демократов зачаточный характер и сводилась к несложным лозунгам, вроде «пригласим лучших специалистов» или «сможем жить за счет транзита».
При этом одним из ключевых аспектов как внешней пропаганды, так и построения собственной идентичности стала параисторическая теория о том, что Великое Княжество Литовское зародилось не на территории современной Литвы, а в окрестностях Новогрудка.
Автор теории - преподаватель белорусской литературы из Молодечно Микола Ермолович, пребывая на пенсии, гонял в столичную библиотеку. Источников за пределами местной «ленинки» он не знал, а из тех что знал - спорил с теми, с которыми проще.
Поэтому свою версию реальности создал без проблем. В научных изданиях её не оценили, но в самиздате книга «По следам одного мифа: Было ли литовское завоевание Беларуси?» ходила с начала 70-х и к началу 90-х в узких кругах приобрела культовый статус.
Из нового местоположения колыбельки средневекового княжества следовали два актуальных вывода - в ВКЛ доминировала белорусская шляхта и в ВКЛ доминировала белорусская мова.
Появлялась интеллектуальная уловка, с помощью которой обитатель филфака, чьи родители (если не он сам) были извлечены советской властью из толщ сельской бедноты лет двадцать назад, мог, наконец, найти что-то общее между собой и вожделенной аристократией ВКЛ.
Он говорил на белорусской мове - шляхта когда-то предположительно тоже говорила на белорусской мове. А остальные от нее отреклись.
Отсюда проистекают еще две родовые черты белорусского неонационализма.
Во-первых - едва ли не религиозный культ национального языка, который обязательно нужно всеми силами возрождать как основной, и полубожественный статус его сертифицированных носителей-«хранителей», которые и должны руководить этим проникающим во все трещины жизни возрождением.
Во-вторых - страсть создавать в головах адептов замкнутые, функционирующие по своим законам конструкции, наподобие киношных вселенных «Марвел» или Диснея. Когда за каждой сказкой неизбежно выходят сиквел, приквел, пара спин-апов, игрушки и принт на маечку. Требуем улицу Быкова, а потом канонизировать Скорину - и всем шумно праздновать премию Алексиевич. И, да - купи значок и майку с флагом - или ты не белорус.
Победить так нельзя, но создать замкнутую на своем внутреннем мире секту размером в 5-10% электората и десятилетиями быть заметным фактором местной политики очень даже можно.
Изобретение традиции
Британский историк Эрик Хобсбаум говорил об «изобретенных традициях» - когда политическому «новоделу» приписывается фиктивная история, чтобы добавить ему святости и непререкаемости.
Для белорусского возрождения конца 80-90-х самой курьезной изобретенной традицией стала традиция антисоветского сопротивления.
Винцук Вечерко лихо «срезает» оппонента фразой: «Если кто-то копается в биографиях, то напомню, что я с 1979 года - в незалежницком, антисоветском подполье»11.
А вот что вспоминает о тяжелых годах антисоветского подполья Винцука первый премьер-министр независимой Беларуси Вячеслав Кебич:
«Несколько десятков парней и девчат, среди которых был сын заведующего экономическим отделом ЦК, нынешний лидер БНФ Винцук Вечерко, сын главного редактора газеты «Мінская праўда» Алесь Суша, дети других высокопоставленных партийных чиновников, собирались поочередно друг у друга на квартирах, читали стихи малоизвестных белорусских поэтов.
Разговор велся только на белорусском языке. Это и пугало идеологическое ведомство. В России в это время заявило о себе экстремистское общество «Память» и «Талака» воспринималась чуть ли не как его филиал.
Хотя, как впоследствии выяснилось, никаких политических замыслов молодежь не вынашивала; ей просто претила одиозная пропаганда советского образа жизни...»12.
И дело не в том, что антисоветского сопротивления не было. Какие-то эксцессы были, но к сливкам интеллигенции и детям номенклатуры это не имело никакого отношения.
Сам же Вечерко в другом контексте (снова обращаемся к книге Сергея Дубовца) говорит совсем другие вещи:
«Что такое Майстроўня в современной классификации? Это негосударственная организация, NGO. Но это аутентичнейшая из аутентичных неправительственных инициатив. В том смысле, что все делалось руками, головами и средствами самих участников. Только и исключительно. Разве что давали помещение, иногда - то давали, то нет»13.
Книга настоятельно рекомендуется к прочтению, ибо писалась явно «для своих», и многие известные персоны белорусского национализма удивительно откровенны.
И тут внезапно оказывается, что нормальные NGO в Беларуси были при Брежневе. Беспокоила «золотую молодежь» проблема языка - и получали они под это дело залы для мероприятий и публикации в газетах.
Всем было хорошо и весело, а самой страшной репрессией был выговор по комсомольской линии.
Привет из антисоветского подполья.
Однако попытка сливок интеллигенции и номенклатурных отпрысков порвать с реальным советским родством и любой ценой создать антисоветскую традицию имела долгосрочные перспективы.
Она закономерна привела их к тем, кто в ХХ веке действительно серьезно боролся с советской властью - нацистам и их ручным крысам из числа местных. Те тоже не любили панибратства и делили людей на лучших и худших.
С тех пор за нашими возрожденцами тянется длинный хвост откровенно «коричневых» публикаций и высказываний.
Королевство кривых зеркал
Самое время задаться вопросом - могло ли все быть иначе?
Ведь восточноевропейские «национальные возрождения» 19-го века (в том числе и робкие попытки белорусского) были не лишены демократического очарования.
Они тоже, в общем-то, были войной локальных элит за привилегии и выливались в языковые баталии, однако эмансипация языка и культуры социальных низов (а это были язык и культура низов) клонила к эмансипации низов в самом широком смысле.
«Мова» действительно становилась «зброяй», причем в классовой борьбе. Когда паны хрустят французской булкой под беседы на русском или польском, поднять тему «беларушчыны» - прямой путь к «Маліся ж, бабулька, да Бога, Каб я панам ніколі ня быў»14.
А там и до «Стрэльбы, хлопчыкі, бяры!»15 недалеко.
В случае же с белорусским «Адраджэннем» рубежа 80-90-х речь шла даже не о том, чтобы паном быть, а о том, чтобы паном стать. По форме все напоминало косплей национал-демократизма рубежа 19-20-го веков, но суть была совсем иной.
Если прежние деятели Возрождения ходили в народ за актуальной народной культурой, чтобы, творчески переработав, вывести ее в свет, то новые отправлялись фиксировать отклонения этой культуры от состояния столетней давности. Чтобы выставить народу неоплатный счет - вы «выраклісь мовы», забыли традиции, историю и т.д.
Теперь на всех, кто первую книжку в детстве прочел по-русски, лежит «первородный грех» перед предками, историей и еще кем-то, искупить который мы можем только пройдя курс десоветизации/белорусизации под руководством квалифицированных националистов.
При этом, кивая на советскую белорусизацию 20-х упорно забывают, что тогда белорусизировали школу и госаппарат под потребности реально белорусскоязычного большинства (к слову, еврейское меньшинство также получило увеличение роли идиш).
А теперь предлагается белорусизировать большинство на потребу внезапно ожившего и взбесившегося пропагандистского аппарата.
Еще одна изобретенная традиция гласит, что «БНФ добился независимости». Это, разумеется не так.
Не эти люди запустили кооперацию, опустошившую потребительский рынок. Не они разрешили комсомольским лидерам окуклиться в олигархов16. Не они начали Ново-Огаревский процесс и завели его в тупик. И не они воздвигали хозяйственные препоны между республиками.
Они на фоне всего этого только создавали мифы и героизировали себя.
Неонационализм конца 80-х является не причиной, а продуктом распада СССР. Следствием повторного расслоения позднего советского общества на классы. И их теоретические изыски - это попытка пристроить сливки местной интеллигенции, отпрысков номенклатуры и немногих примкнувших на верхушку пищевой цепочки.
Получилось так себе, но ребята не сдаются.
Знаете, чем сейчас занимаются наши националисты на Донбассе? Да «закладывают потенциал новой шляхты»!17 Они не меняются.
* * *
Эта история, разумеется, не закончена. Расслоение общества и в наших краях выходит на финишную прямую.
А там, где люди не равны по своим возможностям и статусу, всегда есть место идеологии, которая это неравенство оправдывает и освящает. Надежно отделяет «вату» от «элиты» и беззастенчиво ласкает самомнение последней.
Национализм, исхитрившийся заранее поставить нацию в позицию виноватой и подлежащей исправлению силами немногих избранных - это просто находка. Так что граждан, желающих натянуть на себя «княжескую вышиванку», будет всегда достаточно.
Другое дело, что в обществе, скроенном по образцу средневекового княжества, мест в рядах аристократии немного, и передаются они, как правило, по наследству. Об этом не стоит забывать.
Белврусь всегда стояла и продолжает стоять особняком, особенно сейчас - после Майдана - рождая настороженность, плавно переходящую в паранойю. Именно поэтому слова самих граждан Беларуси вызыват неподдельный интерес особенно на такую щекотливую тему, как Неонационализм
Дмитрий Исаёнок, Беларусь:
Почти тридцать лет назад в Беларуси появился политический национализм. Сверкнул на рубеже 80-90-х настолько ярко, что многие ослепли.
Потом, в 1994-96-м, не менее неожиданно потух и сгинул в подполье.
Теперь, по слухам, он там, в подполье, тихо процветает - бьёт татушки, открывает кафешки, бойко торгует маечками. И после Украины многие боятся (или надеются), что он способен на реванш.
Да, конечно, он всегда говорил, что ему не 30 лет, что он древний. В каком-то смысле это так.
Но его подъем и поражение и все эти маечки с татушками и надежды на реванш проистекают не из наследия Ластовского и Богушевича, но из того, что происходило с нашим обществом в последние два десятилетия минувшего века.
А хто там ідзе?..
Как мы помним, все началось с того, что в 1985 году Горбачев объявил «перестройку» и «новое мышление».
В 1988 году местная национально-ориентированная интеллигенция собралась в организацию «Мартиролог Беларуси» (мартиролог - список мучеников в религиозной традиции - прим. авт.) и разоблачила захоронение жертв сталинских репрессий в Куропатах.
Вскоре Мартиролог вырос в Белорусский Народный Фронт «Возрождение» - и пошло-поехало.
Списки основателей этих организаций теперь доступны в сети, и мы легко можем получить достаточно ясное представление о том, что за люди были зачинателями нового движения.
Рассмотрим список членов Рады «Мартиролога»1 на предмет профессиональной принадлежности участников.
Среди тридцати человек списочного состава крестьяне, врачи и учителя отсутствуют в принципе, есть рабочий - 1, режиссеры - 3, художники - 3, историки - 3 (доктора наук), журналисты - 5 (среди них два главных редактора), писатели - 7.
Для большей репрезентативности добавим в пробирку списки оргкомитета БНФ, а также Сойма, избранного на учредительном съезде партии2, и хорошенько все это перемешаем.
Теперь у нас 76 фамилий. Крестьян так и не появилось, зато появились: врачи - 1 и учителя - 1, рабочих стало значительно больше - целых 3. Еще мы видим: режиссеров - 4, историков - 7 (доктора и кандидаты), художников - 8, писателей и журналистов - 24.
Движение, прямо скажем, не рабоче-крестьянское.
По правде, это даже интеллигенцией сложно назвать, поскольку самые массовые «интеллигентные» профессии - врачи, учителя - представлены сугубо символически.
Перед нами пиар-отдел ЦК КПБ. Эти люди могли фрондировать, могли презирать заскорузлых хозяйственников и не понимать вымороченных идеологов. Но они вместе с ними делали одно дело - объясняли гражданам, что в советской стране «жить стало лучше, жить стало веселее», выступали на съездах, рассказывали байки пионерам.
И получали за это Ленинские премии, квартиры и студии в центре Минска.
Просто на определенном этапе они, в духе времени, перестали «работать на дядю», открыли свое дело и начали объяснять гражданам что-то другое.
Стоит разобраться, как и почему это произошло.
Фронт! Фронт! Фронт!
В 1988-89 годах года народные фронты на просторах СССР вылазили как грибы. Кроме Прибалтики с Молдавией и Азербайджана с Грузией существовали Ленинградский, Московский, Ярославский и туча других народных фронтов. Хотя бы чахлый фронтик появился едва ли не в каждом крупном городе России.
Все они позиционировали себя как низовые движения в поддержку перестройки и все активно обличали «сталинизм» и «бюрократию».
Синхронность возникновения, легкость легализации и однотипные лозунги наводили на мысль, что кампания запущена Горбачевым с целью поджать строптивых чиновников давлением снизу.
Пустить им ежа в штаны, как говорил Никита Хрущев.
Ежи слегка отличались деталями окраса. В Московском и Ленинградском фронтах под влиянием «молодых экономистов» (Гайдар, Чубайс и т.д.) упирали на экономические реформы и дебюрократизацию, а наши поэты и художники плотней налегали на захоронения жертв тоталитаризма.
Там были «сливки» интеллигенции вообще, а здесь - национально-ориентированные сливки.
Некоторое время существовала интрига: какая конкретно группа топовой интеллигенции возглавит процесс в наших краях. Но все решилось довольно быстро - раскрученные бренды взяли верх. Говорит тогдашний молодежный лидер, ныне политик Винцук Вечерко:
«Были небольшие группы «демократов вообще», чуждых национальному дижению, которые надеялись на изменения в Москве - «Современник» и т.д., на чьих встречах начала звучать идея создания Народного Фронта. На одном из собраний мы убедили участников, что без участия национальной интеллигенции - народных писателей Быкова, Барадулина, Брыля - нельзя создать такое движение»3.
Почему нишу тогда еще вполне лояльной оппозиции заняла именно верхушка творческой интеллигенции? Скорее всего потому, что именно она этого хотела, и потому, что она могла.
К примеру, историк Николай Митрохин, изучавший феномен русского национализма в СССР, отмечал выдающуюся роль в становлении различных диссидентских движений Союза писателей.
Возникшая еще при Сталине система привилегий - деньги из Литфонда, «писательские» дома, дачи, рестораны - крепили личные связи и формировали замкнутое в себе сообщество со специфическим самосознанием «инженеров человеческих душ», готовое поучать и требовать.
«Цеховой» дух и ментальность самостоятельной политической силы позволяли писательской корпорации в целом или отдельным её фракциям выступать по отношению к внешнему миру в качестве высокоэффективного лоббиста, пусть зачастую и бессознательно отстаивающего свои интересы, как в политической (свобода самовыражения), так и в экономической сферах»4.
В той или иной степени эти качества были свойственны и другим творческим союзам - и не только в Москве. В политической неразберихе конца 80-х такие сообщества получили шанс возвыситься и не собирались его упускать.
История одного чуда
Однако нельзя не признать тот факт, что зародившееся движение имело определенную социальную базу - были массовые акции, был актив для съезда, было кому сформировать партийный аппарат.
Один из интеллектуальных лидеров движения Сергей Дубовец в своей книге «Майстроўня. Гісторыя аднаго цуду» пытается показать всплеск национального сознания среди минской молодежи на рубеже 70-80-х.
Именно выходцы из неформальных студенческих объединений вроде «Майстроўні» и «Талакі» в конце 80-х помогли сливкам интеллигенции обрести некоторую силу и массовость.
Правда, Дубовец видит в этом чудо:
«Все в этой истории правда. Но история была бы неполной, если бы мы не учитывали, что это была история рождения чуда, а не просто какой-то группы или организации...»5.
Когда советский студент из хорошей номенклатурной семьи сначала начинает колядовать в козлиной шкуре и петь про «Куру-шчабятуру», а потом костерить папину партию и искать под кроватью маскалей - это действительно неожиданно. Но объяснимо.
Чтобы понять причину, нужно присмотреться к общесоветским трендам той эпохи, и прежде всего... к национализму русскому.
В середине 60-х, на волне «оттепели», мода на русскую этничность и традицию становилась общесоюзным мейнстримом.
Позаимствуем яркую картинку из книги «60-е. Мир советского человека» Петра Вайля и Александра Гениса:
«Именно тогда на обложках популярных журналов появились монастыри; в газетах - статьи о пряниках и прялках, истории о том, как Ротшильда потряс Суздаль; в стихах замелькали находки из словаря Даля: бочаги, криницы, мокреть; вошли в моду Глебы, Кириллы, Иваны; кружным путем через парижский Дом Диора возвратились женские сапоги и шубы; в ресторанах вместо профитролей подавали расстегаи...»6.
До антисемитского общества «Память» еще далеко и тогдашний русский этноцентризм был очаровательно мещанским:
«Путь к русизму тут лежит через материальную культуру, на практике принимая кулинарно-бытовой характер. Интеллигент ставил на телевизор пару лаптей, пришпиливал к стене открытку с «Чудом Георгия о змие» и пил чесночную под ростовские звоны»7.
Однако после того как все это стало массовым и социально одобряемым, момент, когда и белорусский интеллигент отправится за лаптями, а найдет вышиванку, когда за Иванами и Кириллами потянутся Гэники и Франаки, стал вопросом времени.
Аристократия вышиванки
Время пришло на полтора десятилетия позже. В 65-м у нас просто не было достаточного количества национальной интеллигенции, у которой при слове «фольклор» не всплывали бы в памяти походы в клозет за хатой.
К концу 70-х городское население в БССР начало преобладать над сельским, число жителей Минска перевалило за миллион и в Беларуси таки появилась молодежь, готовая ставить лапти на телевизор. Но настроения во «взрослом» обществе уже заметно отличались от еще социалистического по духу шестидесятничества.
Вспоминает Светлана Слуцкая, в те годы студентка художественной школы им. Ахремчика:
«Однажды пришел Кубай (преподаватель Г. Соколов-Кубай - прим. авт.) и сказал: вы знаете, что у нас все было другим? Вы думаете, что белорусская культура - это какие-то платочки, а вы посмотрите на портреты Радзивилов - вот наша культура. Городской костюм был такой...»8.
Момент можно считать знаковым. Где-то здесь произошло зарождение одной из главных и, пожалуй, самой парадоксальной черты белорусского неонационализма.
Этнонеформалы возрождали и пропагандировали крестьянские обряды, пели народные песни, но при этом ассоциировали себя со шляхтой. Плясали в крестьянской вышиванке, но мечтали о княжеской мантии.
Слово Сергею Дубовцу:
«Помню, с какой увлеченностью «майстровцы» говорили про белорусское возрождение начала прошлого века и 1920-х годов, про древнюю аристократию ВКЛ, про её этикет и мировоззрение, которые так противоречили всеобщим стереотипам панибратства и уравниловки, среди которых воспитывались мы. Мы готовы были отправиться на край света, чтобы увидеть живого белорусского аристократа или профессора-нацдема»9.
Эстетика крестьянской общины - без панибратства и уравниловки, Народный Фронт - из «народных» художников и писателей, Рада Народной Республики - которую ни один народ никогда не выбирал.
Прикрытый народнической риторикой махровый элитаризм сразу и навсегда становится фирменным стилем.
Заметьте, как в первом же политическом заявлении - манифесте Мартиролога - дается оценка сталинских репрессий.
«Сталинские репрессии конца 20-х - начала 50-х годов уничтожали все лучшее, активное, разумное и творческое на нашей земле»10.
Вообще звучит диковато. Получается, что если у вас нет расстрелянного дедушки, то вы... мягко говоря, не из лучших.
Какими бы ни были репрессии: политическими - за взгляды, этническими - за национальность или даже за принадлежность к какой-то прослойке, оценки в категориях «лучше-хуже» неуместны.
Но для элитаристского сознания это обычное дело - есть просто люди и есть лучшие.
Мова нанова
На беду молодого движения перестройка запустила в большую политику не только сливки интеллигенции, но и множество других странных существ.
Когда на избирателя потоком сыплются из телевизора крепкие хозяйственники, сильные генералы и правдорубы из народа, образ профессора-историка или народного художника выглядит бледновато.
Все помнят, как наших героев в 1994-м играючи обошел на повороте ушлый провинциальный депутат, который, по его словам, знал, как «запустить заводы».
В ситуации столь острой конкуренции бывшему пиар-отделу КПБ оставалось занимался тем, что он хорошо умел - выстраивать вокруг себя мифологию, в которой они, неонационалисты первой волны, стали бы центральным системообразующим элементом. Создавать виртуальный мир, в котором заводы были бы неважны.
Но принципиально важна «мова», которую все, кроме них, забыли, и история - которую все, кроме них, понимали неправильно.
Характерно, что экономическая программа в те времена носила для национал-демократов зачаточный характер и сводилась к несложным лозунгам, вроде «пригласим лучших специалистов» или «сможем жить за счет транзита».
При этом одним из ключевых аспектов как внешней пропаганды, так и построения собственной идентичности стала параисторическая теория о том, что Великое Княжество Литовское зародилось не на территории современной Литвы, а в окрестностях Новогрудка.
Автор теории - преподаватель белорусской литературы из Молодечно Микола Ермолович, пребывая на пенсии, гонял в столичную библиотеку. Источников за пределами местной «ленинки» он не знал, а из тех что знал - спорил с теми, с которыми проще.
Поэтому свою версию реальности создал без проблем. В научных изданиях её не оценили, но в самиздате книга «По следам одного мифа: Было ли литовское завоевание Беларуси?» ходила с начала 70-х и к началу 90-х в узких кругах приобрела культовый статус.
Из нового местоположения колыбельки средневекового княжества следовали два актуальных вывода - в ВКЛ доминировала белорусская шляхта и в ВКЛ доминировала белорусская мова.
Появлялась интеллектуальная уловка, с помощью которой обитатель филфака, чьи родители (если не он сам) были извлечены советской властью из толщ сельской бедноты лет двадцать назад, мог, наконец, найти что-то общее между собой и вожделенной аристократией ВКЛ.
Он говорил на белорусской мове - шляхта когда-то предположительно тоже говорила на белорусской мове. А остальные от нее отреклись.
Отсюда проистекают еще две родовые черты белорусского неонационализма.
Во-первых - едва ли не религиозный культ национального языка, который обязательно нужно всеми силами возрождать как основной, и полубожественный статус его сертифицированных носителей-«хранителей», которые и должны руководить этим проникающим во все трещины жизни возрождением.
Во-вторых - страсть создавать в головах адептов замкнутые, функционирующие по своим законам конструкции, наподобие киношных вселенных «Марвел» или Диснея. Когда за каждой сказкой неизбежно выходят сиквел, приквел, пара спин-апов, игрушки и принт на маечку. Требуем улицу Быкова, а потом канонизировать Скорину - и всем шумно праздновать премию Алексиевич. И, да - купи значок и майку с флагом - или ты не белорус.
Победить так нельзя, но создать замкнутую на своем внутреннем мире секту размером в 5-10% электората и десятилетиями быть заметным фактором местной политики очень даже можно.
Изобретение традиции
Британский историк Эрик Хобсбаум говорил об «изобретенных традициях» - когда политическому «новоделу» приписывается фиктивная история, чтобы добавить ему святости и непререкаемости.
Для белорусского возрождения конца 80-90-х самой курьезной изобретенной традицией стала традиция антисоветского сопротивления.
Винцук Вечерко лихо «срезает» оппонента фразой: «Если кто-то копается в биографиях, то напомню, что я с 1979 года - в незалежницком, антисоветском подполье»11.
А вот что вспоминает о тяжелых годах антисоветского подполья Винцука первый премьер-министр независимой Беларуси Вячеслав Кебич:
«Несколько десятков парней и девчат, среди которых был сын заведующего экономическим отделом ЦК, нынешний лидер БНФ Винцук Вечерко, сын главного редактора газеты «Мінская праўда» Алесь Суша, дети других высокопоставленных партийных чиновников, собирались поочередно друг у друга на квартирах, читали стихи малоизвестных белорусских поэтов.
Разговор велся только на белорусском языке. Это и пугало идеологическое ведомство. В России в это время заявило о себе экстремистское общество «Память» и «Талака» воспринималась чуть ли не как его филиал.
Хотя, как впоследствии выяснилось, никаких политических замыслов молодежь не вынашивала; ей просто претила одиозная пропаганда советского образа жизни...»12.
И дело не в том, что антисоветского сопротивления не было. Какие-то эксцессы были, но к сливкам интеллигенции и детям номенклатуры это не имело никакого отношения.
Сам же Вечерко в другом контексте (снова обращаемся к книге Сергея Дубовца) говорит совсем другие вещи:
«Что такое Майстроўня в современной классификации? Это негосударственная организация, NGO. Но это аутентичнейшая из аутентичных неправительственных инициатив. В том смысле, что все делалось руками, головами и средствами самих участников. Только и исключительно. Разве что давали помещение, иногда - то давали, то нет»13.
Книга настоятельно рекомендуется к прочтению, ибо писалась явно «для своих», и многие известные персоны белорусского национализма удивительно откровенны.
И тут внезапно оказывается, что нормальные NGO в Беларуси были при Брежневе. Беспокоила «золотую молодежь» проблема языка - и получали они под это дело залы для мероприятий и публикации в газетах.
Всем было хорошо и весело, а самой страшной репрессией был выговор по комсомольской линии.
Привет из антисоветского подполья.
Однако попытка сливок интеллигенции и номенклатурных отпрысков порвать с реальным советским родством и любой ценой создать антисоветскую традицию имела долгосрочные перспективы.
Она закономерна привела их к тем, кто в ХХ веке действительно серьезно боролся с советской властью - нацистам и их ручным крысам из числа местных. Те тоже не любили панибратства и делили людей на лучших и худших.
С тех пор за нашими возрожденцами тянется длинный хвост откровенно «коричневых» публикаций и высказываний.
Королевство кривых зеркал
Самое время задаться вопросом - могло ли все быть иначе?
Ведь восточноевропейские «национальные возрождения» 19-го века (в том числе и робкие попытки белорусского) были не лишены демократического очарования.
Они тоже, в общем-то, были войной локальных элит за привилегии и выливались в языковые баталии, однако эмансипация языка и культуры социальных низов (а это были язык и культура низов) клонила к эмансипации низов в самом широком смысле.
«Мова» действительно становилась «зброяй», причем в классовой борьбе. Когда паны хрустят французской булкой под беседы на русском или польском, поднять тему «беларушчыны» - прямой путь к «Маліся ж, бабулька, да Бога, Каб я панам ніколі ня быў»14.
А там и до «Стрэльбы, хлопчыкі, бяры!»15 недалеко.
В случае же с белорусским «Адраджэннем» рубежа 80-90-х речь шла даже не о том, чтобы паном быть, а о том, чтобы паном стать. По форме все напоминало косплей национал-демократизма рубежа 19-20-го веков, но суть была совсем иной.
Если прежние деятели Возрождения ходили в народ за актуальной народной культурой, чтобы, творчески переработав, вывести ее в свет, то новые отправлялись фиксировать отклонения этой культуры от состояния столетней давности. Чтобы выставить народу неоплатный счет - вы «выраклісь мовы», забыли традиции, историю и т.д.
Теперь на всех, кто первую книжку в детстве прочел по-русски, лежит «первородный грех» перед предками, историей и еще кем-то, искупить который мы можем только пройдя курс десоветизации/белорусизации под руководством квалифицированных националистов.
При этом, кивая на советскую белорусизацию 20-х упорно забывают, что тогда белорусизировали школу и госаппарат под потребности реально белорусскоязычного большинства (к слову, еврейское меньшинство также получило увеличение роли идиш).
А теперь предлагается белорусизировать большинство на потребу внезапно ожившего и взбесившегося пропагандистского аппарата.
Еще одна изобретенная традиция гласит, что «БНФ добился независимости». Это, разумеется не так.
Не эти люди запустили кооперацию, опустошившую потребительский рынок. Не они разрешили комсомольским лидерам окуклиться в олигархов16. Не они начали Ново-Огаревский процесс и завели его в тупик. И не они воздвигали хозяйственные препоны между республиками.
Они на фоне всего этого только создавали мифы и героизировали себя.
Неонационализм конца 80-х является не причиной, а продуктом распада СССР. Следствием повторного расслоения позднего советского общества на классы. И их теоретические изыски - это попытка пристроить сливки местной интеллигенции, отпрысков номенклатуры и немногих примкнувших на верхушку пищевой цепочки.
Получилось так себе, но ребята не сдаются.
Знаете, чем сейчас занимаются наши националисты на Донбассе? Да «закладывают потенциал новой шляхты»!17 Они не меняются.
* * *
Эта история, разумеется, не закончена. Расслоение общества и в наших краях выходит на финишную прямую.
А там, где люди не равны по своим возможностям и статусу, всегда есть место идеологии, которая это неравенство оправдывает и освящает. Надежно отделяет «вату» от «элиты» и беззастенчиво ласкает самомнение последней.
Национализм, исхитрившийся заранее поставить нацию в позицию виноватой и подлежащей исправлению силами немногих избранных - это просто находка. Так что граждан, желающих натянуть на себя «княжескую вышиванку», будет всегда достаточно.
Другое дело, что в обществе, скроенном по образцу средневекового княжества, мест в рядах аристократии немного, и передаются они, как правило, по наследству. Об этом не стоит забывать.