на поверхности
Жизнь - удивительное путешествие.
В последний день лета мы с родителями ездили на старое кладбище. И помню, мама никак не соглашалась пройти дальше, туда, где "родился в одна тысяча восемьсот..." Говорила, что нет тропинки. А кусты - страшные! Так я поняла, что нырнуть можно не только в воду.
Странное дело: стоит задать себе вопрос, и истина открывается, как упаковка в коробке из-под туфель.Сначала снимаешь крышку, разворачиваешь один слой тонкой бумаги, затем другой, бумага хрустит и пахнет... А дальше ты уже крутишься перед зеркалом, понимая, что такой как в этих туфлях, сегодня, ты еще не была.
Мои родители - молчаливые рыбы. Однако, если уметь задавать рыбам вопросы, иногда они поют. И когда мне хватает слуха, я понимаю их песни.
В заросшем малиновыми кустами доме, где жила прабабушка, осталась печка. Через пыльные окна с голубыми рамами почти ничего нельзя было рассмотреть, но они по-прежнему вели в ее сад. На столе, где она ела манную кашу с чем-угодно (ма говорила, что ее желудок способен переварить гвозди), стояла скульптура. В молодости ее слепила моя тетя Валя. С моей мамы. Маме было десять, и ей пришлось сидеть неподвижно около часа. Это было для нее невыносимо!
Но когда мы вошли, и брат увидел эту скульптуру, он сказал: "Она похожа на ту женщину, которая приходит ко мне во снах".
Мы набрали яблок с дерева, которое посадил мой папа тридцать лет назад, и вернулись домой.
Потом была Москва, утренний кофе, музей Чехова на Садовой-Кудринской, гости-кочевники каждую неделю, живая музыка в старом подвале, яркие витрины Гостиного двора, гирлянды на Большой Конюшенной, орган в финской церкви Святой Марии, я опять не успела съесть кошерный пончик в Хануку, а сегодня за окном лежит снег.
Оказалось, я не умею плавать, но я умею нырять.
В последний день лета мы с родителями ездили на старое кладбище. И помню, мама никак не соглашалась пройти дальше, туда, где "родился в одна тысяча восемьсот..." Говорила, что нет тропинки. А кусты - страшные! Так я поняла, что нырнуть можно не только в воду.
Странное дело: стоит задать себе вопрос, и истина открывается, как упаковка в коробке из-под туфель.Сначала снимаешь крышку, разворачиваешь один слой тонкой бумаги, затем другой, бумага хрустит и пахнет... А дальше ты уже крутишься перед зеркалом, понимая, что такой как в этих туфлях, сегодня, ты еще не была.
Мои родители - молчаливые рыбы. Однако, если уметь задавать рыбам вопросы, иногда они поют. И когда мне хватает слуха, я понимаю их песни.
В заросшем малиновыми кустами доме, где жила прабабушка, осталась печка. Через пыльные окна с голубыми рамами почти ничего нельзя было рассмотреть, но они по-прежнему вели в ее сад. На столе, где она ела манную кашу с чем-угодно (ма говорила, что ее желудок способен переварить гвозди), стояла скульптура. В молодости ее слепила моя тетя Валя. С моей мамы. Маме было десять, и ей пришлось сидеть неподвижно около часа. Это было для нее невыносимо!
Но когда мы вошли, и брат увидел эту скульптуру, он сказал: "Она похожа на ту женщину, которая приходит ко мне во снах".
Мы набрали яблок с дерева, которое посадил мой папа тридцать лет назад, и вернулись домой.
Потом была Москва, утренний кофе, музей Чехова на Садовой-Кудринской, гости-кочевники каждую неделю, живая музыка в старом подвале, яркие витрины Гостиного двора, гирлянды на Большой Конюшенной, орган в финской церкви Святой Марии, я опять не успела съесть кошерный пончик в Хануку, а сегодня за окном лежит снег.
Оказалось, я не умею плавать, но я умею нырять.