Чтение; Виктор Финк "Иностранный легион" (Роман в 13 новеллах) 1936г
В повести «Иностранный легион» один из старейших советских писателей Виктор Финк рассказывает о событиях первой мировой войны, в которой он участвовал, находясь в рядах Иностранного легиона.
Образы его боевых товарищей, эпизоды сражений, быт солдат - все это описано автором с глубоким пониманием сложной военной обстановки тех лет. Повесть проникнута чувством пролетарской солидарности трудящихся всего мира.
Новелла "Этот чёрт Бигудо"
(отрывок)
[Spoiler (click to open)]Вторая рота оказалась расквартированной на соседней улице.
- А не знаешь, Бигудо есть?
- Сержант Бигудо? Не знаю!
- Неужели он уже сержант? - изумился Лум-Лум и, обращаясь ко мне, добавил: - Раз Бигудо сержант, то я знаю кое-кого у нас в Легионе, кто сегодня славно выпьет. Не беда, что у нас с тобой денег нет! Легионеру не нужно денег, легионеру нужна удача! Бигудо - мой лучший друг! Идем!
Зуаву было с нами по дороге. Мы узнали, что их полк тоже пришел в Фонтенэ после тяжелых потерь. От первого батальона осталось едва сто человек.
- Вот тут их канцелярия, - сказал зуав, указывая на большую ферму, которая открывалась из-за поворота.
- Ха! Сержант! Он уже произведен в сержанты, этот черт Бигудо! Ну, раз так, то у меня жажда! - говорил Лум-Лум.
Он пришел в радостное возбуждение, что было ему совершенно несвойственно. Обычно молчаливый и замкнутый, он сделался словоохотлив.
- Эх, - говорил он, - зуавы! Вот это солдаты! Зуав гебе накалывает, кого надо, на штык, как охапку сена на вилы. А какие товарищи! Конечно, попадается дрянь и между ними - маменькины сынки из Парижа, которые приперли в полк, чтобы носить безрукавку с шитьем и шешию с кисточкой, это нравится девчонкам! Таких я не считаю! Но есть настоящие братья! Ты подружился с ним, значит, кончено, вы навеки одна кровь. И все! И этот черт Бигудо из таких! Ты с ним подружишься, Самовар! Клянусь, через два дня вы будете неразлучны, как спина и рубаха. Вообще я страшно рад, что мы попали в эту дыру все вместе! Мы хорошо поживем здесь.
У Лум-Лума сделалась на радостях прыгающая походка, от нетерпения он стал шумлив.
- И заметь, - говорил он громко и быстро, - судьба всегда сводит нас с Бигудо самым неожиданным образом. Она никогда не разлучает нас надолго. Легион в Бель-Абессе - и они в Бель-Абессе. Угоняют нас в Сфиссифу - смотрю, через некоторое время и мои зуавы тут. Однажды я попадаю в Кэнэг-Эль-Азир, вхожу в кабак- и что я вижу? Мой Бигудо уже здесь и поет песни. Ты подумай только! Смешно было, когда мы встретились в Тизи-Узу. Ты знаешь, где это? Там как раз начинаются кабильские горы, Джебель-Эль-Кабиль. Словом, мой Бигудо взял там однажды нашего славного Миллэ левой за кадык, а правой двадцать минут размягчал ему скулы. Как я не треснул со смеху?! Миллэ потом месяц пролежал в госпитале…
- За что это он его так? - спросил я.
- Странный вопрос! - ответил Лум-Лум. - За что же можно бить Миллэ, если не за подлость души?
- А именно?
- Еще тебе именно! Он нечестно воюет. У нас ведь там постоянная война с арабами. Тоже, скажу тебе, занятие - стрелять в безоружных, которые голодны и бунтуют. Но что делать, для того нас там и держат. Значит, делай свое дело, но не усердствуй. А такая падаль, как Миллэ, убивает детей. Он старух штыком обрабатывает. Он это любит. Он только это и любит. Заколет ребенка и думает: «Я герой, меня все будут бояться…» Заберется в арабскую деревню, перестреляет несколько стариков и старух, ограбит - и поскорей назад! Разве так солдат поступает?! У него не душа, а дырка! Вот Бигудо с ним однажды и разговорился. Миллэ потом месяц пролежал в госпитале…
Помолчав немного, видно что-то вспомнив, Лум-Лум весело тряхнул головой и прибавил:
- Здорово он его тогда отделал, мой Бигудо… Да, старый Самовар, таких парней, как Бигудо, не очень-то много на свете. Прежде всего, честная душа! А уж бабник! Я тебе скажу одну вещь: никогда не ищи его там, где он не бывает, - например, в церкви. Лучше посмотри по кабакам. В особенности где кабатчица потолще. Вот где его надо искать…
- И до чего же толстые бабы сами на него бросаются, пропасть можно! - продолжал Лум-Лум после небольшой паузы. На него, видимо, нахлынули воспоминания. - Как раз в Кэнэг-Эль-Азире втюрилась в него одна еврейка-кабатчица. Ну и толстуха! Клянусь тебе распятием и деревянной рукой капитана Данжу, мяса, в ней было прямо-таки гора Синайская, скрижаль завета! А моего Бигудо она обожала, этого сухого черта, как кошка! Ну прямо кошка! Вот когда мы с ним хорошо выпивали!..
Наконец вот и канцелярия зуавов.
- Что нужно Легиону? - спросил сидевший за столом усатый капитан с перевязанной рукой.
Лум-Лум вскинул два пальца к козырьку и только собрался спросить про своего приятеля, когда, хлопая дверью, в помещение ворвался дородный пожилой фермер. Не снимая шляпы, он направился прямо к капитану и, неистовым басом покрывая голос Лум-Лума, начал с места в карьер:
- Это невозможно, мсье! Я не обязан это терпеть!
- Что еще? - вяло спросил капитан.
- Я все по поводу этого сержанта!
- Бигудо?
Лум-Лум толкнул меня под локоть:
- Мой Бигудо!..
- Бигудо или не Бигудо, - мне безразлично его имя! Но я требую, чтобы его убрали немедленно!
- Так и есть! - шепнул мне Лум-Лум. - Не иначе, как мой Бигудо. Опять он чего-нибудь натворил! Если у этого чудака молодая жена, то я догадываюсь, что именно…
- Я, кажется, сказал вам - после обеда, - хмуро ответил капитан.
- После обеда! После обеда! - не унимался фермер. - Мне некогда ждать, когда ваши господа соизволят пообедать! Уберите его немедленно!
- Вон! - с напускной вялостью сказал капитан.
Тогда вуступил Лум-Лум.
- Папаша! - сказал он, лукаво ухмыляясь. - Откуда его надо убрать, Бигудо? Он у вашей дочки? Тогда лучше его не торопить…
- Эй, там, Легион! - поднял голос капитан. - Не соваться не в свое Дело!
В ярости и волнении фермер не услышал колкости Лум-Лума.
- Из-за него мои овцы потеряли аппетит! - кричал он о своем.
- Великий боже! - шепнул мне Лум-Лум. - Что он там мог натворить, этот черт Бигудо, если овцы потеряли аппетит?
- Плевать мне на ваших овец и на вас тоже. Вон! - совсем уж флегматично ответил капитан.
Фермера это взорвало.
- Как?! - заорал он. - Плевать? Вы забываетесь, мсье! Я французский избиратель! Я налогоплательщик! Я отец семейства! Я фермер! На меня плевать? Я буду жаловаться генералу! Мы от немцев обиды не видели, а тут приходят свои…
Офицер поднялся и, подойдя к фермеру вплотную, гаркнул «вон» с такой неожиданной силой, что у налогоплательщика и избирателя задрожали ноги. Мы расступились, и он пулей вылетел в дверь.
Тогда Лум-Лум снова вскинул руки к козырьку.
- Господин капитан! - сказал он. - Мы тоже по поводу Бигудо. Это мой старый закадыка, еще из Африки! Мне бы его повидать. Можно?
- Он там, в сарае, валяется, - сказал капитан.
2
Здоровенный детина, покрытый шинелью с сержантским галуном на рукаве, лежал в сарае на соломе, в темном углу. Шинель была натянута до подбородка, зуавская шешия с кисточкой надвинута на нос.
- Вот он, сын старой свиньи! - обрадованно воскликнул Лум-Лум. - Дрыхнет! Вставай! Вставай, живей!
Лум-Лум пихнул приятеля ногой.
- Кто вы? - испуганно спросил зуав, появившийся в дверях. - Вы сумасшедшие?
Пришел фермер.
- Плевать на меня?! - ворчал он, отчаянно жестикулируя. - Ну нет, мсье! Хоть я и не ношу галунов, но у меня есть кое-что поважнее! Я - хозяин! И подбрасывать мне эту гадость, из-за которой мои овцы не едят, - нет, этого я не позволю! Нет…
Он распахнул ворота сарая и выгнал овец. Они выбежали с блеянием и, пробегая мимо Бигудо, шарахались от него в страхе, а он так и не просыпался.
- Видать, здорово нализался, старый верблюд! - сказал Лум-Лум. - Узнаю Бигудо! Эй ты, штанина, - обратился он к зуаву, - что он, давно пьян?
- Кто ты там, наконец, у вас в Легионе? - с изумлением спросил зуав. - Ты батальонный дурак или кто? Не видишь, парень смердит уже третьи сутки!
- Бигудо? - воскликнул Лум-Лум внезапно сорвавшимся голосом. - Бигудо?
- А как же… - ответил зуав. - Когда ходили на высоту сто девятнадцать, он воткнул штык в какого-то баварца и не мог вытащить. У баварцев мясо тугое, знаешь…
- Ну! - нетерпеливо дернулся Лум-Лум.
- Ну, а другой баварец выстрелил в него в упор из револьвера. Бигудо и упал. Когда это кончилось, вся эта карусель, мы передали позиции марокканским стрелкам, а сами занялись погребением.
- Ну! Ну!.. - нетерпеливо восклицал Лум-Лум.
- Вот тебе и ну! Бросили Бигудо в общую яму и еще пятьдесят парней с ним. Уже их стали засыпать землей, как вдруг этот Бигудо начинает ворочаться и стонать. «Я жив», - он говорит. И тут санитар, трусливая сволочь - им страшно быть под открытым небом, - санитар кричит: «Жив? Вранье! Все так говорят!» И сыплет себе землю прямо на Бигудо. Хорошо, что тут случились свои ребята из взвода, которые знали Бигудо. Они понимали: раз он говорит, что жив, значит, жив. Ну, его откопали - и сразу в госпиталь. Парень был, правда, плох. Доктор говорил, повредили ему там что-то, когда бросали в могилу, - оторвали что-то или поломали. Но все-таки он был жив. Все бредил, рвался в бой, требовал ручных гранат. И однажды ночью пропал. Ушел из госпиталя, и нет его. А вчера его нашли на огородах, уже холодного.
- Скажи пожалуйста! - пробормотал Лум-Лум совсем осипшим голосом.
Мой приятель стоял бледный и хмурый. Он подавал реплики рассеянно. Он отсутствовал. Он уже не слышал рассказа зуава о том, что капитан хотел похоронить своего любимого сержанта непременно в гробу и непременно с мессой, а это вызывало задержку, потому что местный гробовщик мобилизован, работает его жена, но медленно и плохо, да и полковой кюре убит, и пришлось долго искать по окрестным деревням, покуда где-то километрах в пяти, в штабе кавалерийской дивизии, нашли двух драгун-вестовых, из которых один был до войны сельским кюре, а другой монахом из конгрегации маринитов. Они умели отпевать покойников.
- Должно быть, это они и есть, - сказал зуав, когда на двух могучих гнедых лошадях, шедших крупной рысью, во двор въехали два драгуна.
Они легко соскочили наземь, привязали лошадей к дереву, достали из тороков церковное облачение, надели его поверх солдатской формы, нахлобучили камилавки вместо кепи и направились к нам. Оба были молодые и рослые. Оба носили густые, давно не тронутые ножницами, черные бороды. Громко и бодро звякая своими огромными драгунскими шпорами, они подошли к покойнику, опустились на колени и стали читать молитвы.
Лум-Лум смотрел остановившимися глазами на них, на нас, на Бигудо и, казалось, ничего не понимал.
Какие видения носились перед его глазами? Живой Бигудо и забубенные радости африканских походов? Или внезапно собственная жизнь возникла, туго-натуго и навеки заколоченная в солдатский ранец?
Во дворе показался санитар. Он нес на голове гроб, держа его обеими руками.
- Ну, наконец-то вот и коробочка для Бигудо! - громко сказал зуав, покрывая голоса молившихся драгун.
Мы стали все вместе водворять Бигудо в его последнее жилище. И только тогда Лум-Лум наконец почувствовал то, чего не чувствовал раньше, захваченный неожиданностью и первым ощущением горя: мучительный запах смерти. Остатки йодоформа еще оказывали сопротивление, лекарства еще не бросили борьбы. Но уже давно она была бесполезна. Тление трубило в могучие трубы.
- И что у него там такое в животе, у этого парня? - пробормотал Лум-Лум.
Он сгреб в охапку солому, на которой лежал покойник, и вынес во двор позади сарая.
- Надо сжечь это, - сказал он. - Овцам вредно.
Автограф автора лучше потрудиться дочитать до конца. Ещё одна загадка ответа на которую не будет никогда. Ибо никому он не нужен,
Образы его боевых товарищей, эпизоды сражений, быт солдат - все это описано автором с глубоким пониманием сложной военной обстановки тех лет. Повесть проникнута чувством пролетарской солидарности трудящихся всего мира.
Новелла "Этот чёрт Бигудо"
(отрывок)
[Spoiler (click to open)]Вторая рота оказалась расквартированной на соседней улице.
- А не знаешь, Бигудо есть?
- Сержант Бигудо? Не знаю!
- Неужели он уже сержант? - изумился Лум-Лум и, обращаясь ко мне, добавил: - Раз Бигудо сержант, то я знаю кое-кого у нас в Легионе, кто сегодня славно выпьет. Не беда, что у нас с тобой денег нет! Легионеру не нужно денег, легионеру нужна удача! Бигудо - мой лучший друг! Идем!
Зуаву было с нами по дороге. Мы узнали, что их полк тоже пришел в Фонтенэ после тяжелых потерь. От первого батальона осталось едва сто человек.
- Вот тут их канцелярия, - сказал зуав, указывая на большую ферму, которая открывалась из-за поворота.
- Ха! Сержант! Он уже произведен в сержанты, этот черт Бигудо! Ну, раз так, то у меня жажда! - говорил Лум-Лум.
Он пришел в радостное возбуждение, что было ему совершенно несвойственно. Обычно молчаливый и замкнутый, он сделался словоохотлив.
- Эх, - говорил он, - зуавы! Вот это солдаты! Зуав гебе накалывает, кого надо, на штык, как охапку сена на вилы. А какие товарищи! Конечно, попадается дрянь и между ними - маменькины сынки из Парижа, которые приперли в полк, чтобы носить безрукавку с шитьем и шешию с кисточкой, это нравится девчонкам! Таких я не считаю! Но есть настоящие братья! Ты подружился с ним, значит, кончено, вы навеки одна кровь. И все! И этот черт Бигудо из таких! Ты с ним подружишься, Самовар! Клянусь, через два дня вы будете неразлучны, как спина и рубаха. Вообще я страшно рад, что мы попали в эту дыру все вместе! Мы хорошо поживем здесь.
У Лум-Лума сделалась на радостях прыгающая походка, от нетерпения он стал шумлив.
- И заметь, - говорил он громко и быстро, - судьба всегда сводит нас с Бигудо самым неожиданным образом. Она никогда не разлучает нас надолго. Легион в Бель-Абессе - и они в Бель-Абессе. Угоняют нас в Сфиссифу - смотрю, через некоторое время и мои зуавы тут. Однажды я попадаю в Кэнэг-Эль-Азир, вхожу в кабак- и что я вижу? Мой Бигудо уже здесь и поет песни. Ты подумай только! Смешно было, когда мы встретились в Тизи-Узу. Ты знаешь, где это? Там как раз начинаются кабильские горы, Джебель-Эль-Кабиль. Словом, мой Бигудо взял там однажды нашего славного Миллэ левой за кадык, а правой двадцать минут размягчал ему скулы. Как я не треснул со смеху?! Миллэ потом месяц пролежал в госпитале…
- За что это он его так? - спросил я.
- Странный вопрос! - ответил Лум-Лум. - За что же можно бить Миллэ, если не за подлость души?
- А именно?
- Еще тебе именно! Он нечестно воюет. У нас ведь там постоянная война с арабами. Тоже, скажу тебе, занятие - стрелять в безоружных, которые голодны и бунтуют. Но что делать, для того нас там и держат. Значит, делай свое дело, но не усердствуй. А такая падаль, как Миллэ, убивает детей. Он старух штыком обрабатывает. Он это любит. Он только это и любит. Заколет ребенка и думает: «Я герой, меня все будут бояться…» Заберется в арабскую деревню, перестреляет несколько стариков и старух, ограбит - и поскорей назад! Разве так солдат поступает?! У него не душа, а дырка! Вот Бигудо с ним однажды и разговорился. Миллэ потом месяц пролежал в госпитале…
Помолчав немного, видно что-то вспомнив, Лум-Лум весело тряхнул головой и прибавил:
- Здорово он его тогда отделал, мой Бигудо… Да, старый Самовар, таких парней, как Бигудо, не очень-то много на свете. Прежде всего, честная душа! А уж бабник! Я тебе скажу одну вещь: никогда не ищи его там, где он не бывает, - например, в церкви. Лучше посмотри по кабакам. В особенности где кабатчица потолще. Вот где его надо искать…
- И до чего же толстые бабы сами на него бросаются, пропасть можно! - продолжал Лум-Лум после небольшой паузы. На него, видимо, нахлынули воспоминания. - Как раз в Кэнэг-Эль-Азире втюрилась в него одна еврейка-кабатчица. Ну и толстуха! Клянусь тебе распятием и деревянной рукой капитана Данжу, мяса, в ней было прямо-таки гора Синайская, скрижаль завета! А моего Бигудо она обожала, этого сухого черта, как кошка! Ну прямо кошка! Вот когда мы с ним хорошо выпивали!..
Наконец вот и канцелярия зуавов.
- Что нужно Легиону? - спросил сидевший за столом усатый капитан с перевязанной рукой.
Лум-Лум вскинул два пальца к козырьку и только собрался спросить про своего приятеля, когда, хлопая дверью, в помещение ворвался дородный пожилой фермер. Не снимая шляпы, он направился прямо к капитану и, неистовым басом покрывая голос Лум-Лума, начал с места в карьер:
- Это невозможно, мсье! Я не обязан это терпеть!
- Что еще? - вяло спросил капитан.
- Я все по поводу этого сержанта!
- Бигудо?
Лум-Лум толкнул меня под локоть:
- Мой Бигудо!..
- Бигудо или не Бигудо, - мне безразлично его имя! Но я требую, чтобы его убрали немедленно!
- Так и есть! - шепнул мне Лум-Лум. - Не иначе, как мой Бигудо. Опять он чего-нибудь натворил! Если у этого чудака молодая жена, то я догадываюсь, что именно…
- Я, кажется, сказал вам - после обеда, - хмуро ответил капитан.
- После обеда! После обеда! - не унимался фермер. - Мне некогда ждать, когда ваши господа соизволят пообедать! Уберите его немедленно!
- Вон! - с напускной вялостью сказал капитан.
Тогда вуступил Лум-Лум.
- Папаша! - сказал он, лукаво ухмыляясь. - Откуда его надо убрать, Бигудо? Он у вашей дочки? Тогда лучше его не торопить…
- Эй, там, Легион! - поднял голос капитан. - Не соваться не в свое Дело!
В ярости и волнении фермер не услышал колкости Лум-Лума.
- Из-за него мои овцы потеряли аппетит! - кричал он о своем.
- Великий боже! - шепнул мне Лум-Лум. - Что он там мог натворить, этот черт Бигудо, если овцы потеряли аппетит?
- Плевать мне на ваших овец и на вас тоже. Вон! - совсем уж флегматично ответил капитан.
Фермера это взорвало.
- Как?! - заорал он. - Плевать? Вы забываетесь, мсье! Я французский избиратель! Я налогоплательщик! Я отец семейства! Я фермер! На меня плевать? Я буду жаловаться генералу! Мы от немцев обиды не видели, а тут приходят свои…
Офицер поднялся и, подойдя к фермеру вплотную, гаркнул «вон» с такой неожиданной силой, что у налогоплательщика и избирателя задрожали ноги. Мы расступились, и он пулей вылетел в дверь.
Тогда Лум-Лум снова вскинул руки к козырьку.
- Господин капитан! - сказал он. - Мы тоже по поводу Бигудо. Это мой старый закадыка, еще из Африки! Мне бы его повидать. Можно?
- Он там, в сарае, валяется, - сказал капитан.
2
Здоровенный детина, покрытый шинелью с сержантским галуном на рукаве, лежал в сарае на соломе, в темном углу. Шинель была натянута до подбородка, зуавская шешия с кисточкой надвинута на нос.
- Вот он, сын старой свиньи! - обрадованно воскликнул Лум-Лум. - Дрыхнет! Вставай! Вставай, живей!
Лум-Лум пихнул приятеля ногой.
- Кто вы? - испуганно спросил зуав, появившийся в дверях. - Вы сумасшедшие?
Пришел фермер.
- Плевать на меня?! - ворчал он, отчаянно жестикулируя. - Ну нет, мсье! Хоть я и не ношу галунов, но у меня есть кое-что поважнее! Я - хозяин! И подбрасывать мне эту гадость, из-за которой мои овцы не едят, - нет, этого я не позволю! Нет…
Он распахнул ворота сарая и выгнал овец. Они выбежали с блеянием и, пробегая мимо Бигудо, шарахались от него в страхе, а он так и не просыпался.
- Видать, здорово нализался, старый верблюд! - сказал Лум-Лум. - Узнаю Бигудо! Эй ты, штанина, - обратился он к зуаву, - что он, давно пьян?
- Кто ты там, наконец, у вас в Легионе? - с изумлением спросил зуав. - Ты батальонный дурак или кто? Не видишь, парень смердит уже третьи сутки!
- Бигудо? - воскликнул Лум-Лум внезапно сорвавшимся голосом. - Бигудо?
- А как же… - ответил зуав. - Когда ходили на высоту сто девятнадцать, он воткнул штык в какого-то баварца и не мог вытащить. У баварцев мясо тугое, знаешь…
- Ну! - нетерпеливо дернулся Лум-Лум.
- Ну, а другой баварец выстрелил в него в упор из револьвера. Бигудо и упал. Когда это кончилось, вся эта карусель, мы передали позиции марокканским стрелкам, а сами занялись погребением.
- Ну! Ну!.. - нетерпеливо восклицал Лум-Лум.
- Вот тебе и ну! Бросили Бигудо в общую яму и еще пятьдесят парней с ним. Уже их стали засыпать землей, как вдруг этот Бигудо начинает ворочаться и стонать. «Я жив», - он говорит. И тут санитар, трусливая сволочь - им страшно быть под открытым небом, - санитар кричит: «Жив? Вранье! Все так говорят!» И сыплет себе землю прямо на Бигудо. Хорошо, что тут случились свои ребята из взвода, которые знали Бигудо. Они понимали: раз он говорит, что жив, значит, жив. Ну, его откопали - и сразу в госпиталь. Парень был, правда, плох. Доктор говорил, повредили ему там что-то, когда бросали в могилу, - оторвали что-то или поломали. Но все-таки он был жив. Все бредил, рвался в бой, требовал ручных гранат. И однажды ночью пропал. Ушел из госпиталя, и нет его. А вчера его нашли на огородах, уже холодного.
- Скажи пожалуйста! - пробормотал Лум-Лум совсем осипшим голосом.
Мой приятель стоял бледный и хмурый. Он подавал реплики рассеянно. Он отсутствовал. Он уже не слышал рассказа зуава о том, что капитан хотел похоронить своего любимого сержанта непременно в гробу и непременно с мессой, а это вызывало задержку, потому что местный гробовщик мобилизован, работает его жена, но медленно и плохо, да и полковой кюре убит, и пришлось долго искать по окрестным деревням, покуда где-то километрах в пяти, в штабе кавалерийской дивизии, нашли двух драгун-вестовых, из которых один был до войны сельским кюре, а другой монахом из конгрегации маринитов. Они умели отпевать покойников.
- Должно быть, это они и есть, - сказал зуав, когда на двух могучих гнедых лошадях, шедших крупной рысью, во двор въехали два драгуна.
Они легко соскочили наземь, привязали лошадей к дереву, достали из тороков церковное облачение, надели его поверх солдатской формы, нахлобучили камилавки вместо кепи и направились к нам. Оба были молодые и рослые. Оба носили густые, давно не тронутые ножницами, черные бороды. Громко и бодро звякая своими огромными драгунскими шпорами, они подошли к покойнику, опустились на колени и стали читать молитвы.
Лум-Лум смотрел остановившимися глазами на них, на нас, на Бигудо и, казалось, ничего не понимал.
Какие видения носились перед его глазами? Живой Бигудо и забубенные радости африканских походов? Или внезапно собственная жизнь возникла, туго-натуго и навеки заколоченная в солдатский ранец?
Во дворе показался санитар. Он нес на голове гроб, держа его обеими руками.
- Ну, наконец-то вот и коробочка для Бигудо! - громко сказал зуав, покрывая голоса молившихся драгун.
Мы стали все вместе водворять Бигудо в его последнее жилище. И только тогда Лум-Лум наконец почувствовал то, чего не чувствовал раньше, захваченный неожиданностью и первым ощущением горя: мучительный запах смерти. Остатки йодоформа еще оказывали сопротивление, лекарства еще не бросили борьбы. Но уже давно она была бесполезна. Тление трубило в могучие трубы.
- И что у него там такое в животе, у этого парня? - пробормотал Лум-Лум.
Он сгреб в охапку солому, на которой лежал покойник, и вынес во двор позади сарая.
- Надо сжечь это, - сказал он. - Овцам вредно.
Автограф автора лучше потрудиться дочитать до конца. Ещё одна загадка ответа на которую не будет никогда. Ибо никому он не нужен,