(no subject)
Как-то раз, когда мне было четыре года, папа вернулся домой с работы толще, чем обычно. Его живот странно шевелился. Это оказалась собака, небольшой ротвейлер, который, растопырив лапы, сразу же налил приличную лужу в прихожей. "Ну вот, она же меня только что обоссала", - грубо воскликнул папа, - откуда только берется?"
"Откуда только берется?" - этот вопрос мы задавали себе еще примерно полгода, пока у нас жила Ману. Ману - так мы назвали вредного щенка, который ел овсяную кашу с маминых пальцев и отчаянно прудил в прихожей.
Когда Ману появилась в нашей не слишком дружной семье ей было всего четыре месяца. Я решил, что по праву старшинства, я должен стать вожаком стаи. Дальше по иерархии располагалась ротвейлер Ману и замыкал нашу банду годовалый Кирилл. Но Кирилл кормил Ману сушками. Собачье сердце не выдержало такой щедрости, - вожаком стал младший.
Ни мама, ни папа, ни тем более приезжавшие раз в год бабушка и дедушка не ожидали, что мы станем жить по законам стаи не в переносном, а в самом прямом смысле. Своими крошечными зубами щенок кусал меня за ноги, я своими молочными грыз щенка и лишь Кирилл оставался над схваткой, - у него были сушки и не хватало зубов.
Ману подрастала куда быстрее, чем мы с братом. Всего через пару-тройку месяцев кусать ее стало опаснее, - животное рычало и хищно клацало возле моего уха резцами. Я придумал новую игру, - с комода на диван, с дивана на стул, перепрыгиваю, а сам понукаю ротвейлера. Лай, мои крики, Кирилкино шебуршание, - мама сходила с ума.
А потом Ману укусила меня за лицо. Я помню только, как я вцепился ей в холку, отнял голову, собака рванулась, а потом раскрытую пасть перед глазами. Помню раковину, папа держит меня за голову и руками больно трет лицо - "Глаз цел? Глаз цел? Глаз цел?" - кричит мама страшно сзади и плачет. "Цел", - папа не кричит, а шепчет почти. Они не хотели, чтобы у них был одноглазый сын.
Они не знают, я им не рассказывал, я им никогда не говорил и себе стараюсь не вспоминать, как мама одной рукой оторвала Ману от меня, схватила за шею и подняла ее на уровень плеч. Они не знают, что я помню, как собака жалко плюхнулась на пол и визжа бросилась в угол. Они не знают, что я помню мою розовую в белую полоску майку, всю в крови. Мама стоит и держит меня за голову, а я спрашиваю: "Ты ее сможешь отстирать?"
Ману отдали в другие руки. Папа сказал, что ее увезли на Байкал и ей там хорошо будет, лучше, чем у нас.
"Откуда только берется?" - этот вопрос мы задавали себе еще примерно полгода, пока у нас жила Ману. Ману - так мы назвали вредного щенка, который ел овсяную кашу с маминых пальцев и отчаянно прудил в прихожей.
Когда Ману появилась в нашей не слишком дружной семье ей было всего четыре месяца. Я решил, что по праву старшинства, я должен стать вожаком стаи. Дальше по иерархии располагалась ротвейлер Ману и замыкал нашу банду годовалый Кирилл. Но Кирилл кормил Ману сушками. Собачье сердце не выдержало такой щедрости, - вожаком стал младший.
Ни мама, ни папа, ни тем более приезжавшие раз в год бабушка и дедушка не ожидали, что мы станем жить по законам стаи не в переносном, а в самом прямом смысле. Своими крошечными зубами щенок кусал меня за ноги, я своими молочными грыз щенка и лишь Кирилл оставался над схваткой, - у него были сушки и не хватало зубов.
Ману подрастала куда быстрее, чем мы с братом. Всего через пару-тройку месяцев кусать ее стало опаснее, - животное рычало и хищно клацало возле моего уха резцами. Я придумал новую игру, - с комода на диван, с дивана на стул, перепрыгиваю, а сам понукаю ротвейлера. Лай, мои крики, Кирилкино шебуршание, - мама сходила с ума.
А потом Ману укусила меня за лицо. Я помню только, как я вцепился ей в холку, отнял голову, собака рванулась, а потом раскрытую пасть перед глазами. Помню раковину, папа держит меня за голову и руками больно трет лицо - "Глаз цел? Глаз цел? Глаз цел?" - кричит мама страшно сзади и плачет. "Цел", - папа не кричит, а шепчет почти. Они не хотели, чтобы у них был одноглазый сын.
Они не знают, я им не рассказывал, я им никогда не говорил и себе стараюсь не вспоминать, как мама одной рукой оторвала Ману от меня, схватила за шею и подняла ее на уровень плеч. Они не знают, что я помню, как собака жалко плюхнулась на пол и визжа бросилась в угол. Они не знают, что я помню мою розовую в белую полоску майку, всю в крови. Мама стоит и держит меня за голову, а я спрашиваю: "Ты ее сможешь отстирать?"
Ману отдали в другие руки. Папа сказал, что ее увезли на Байкал и ей там хорошо будет, лучше, чем у нас.