«Я в танке горел!»
Оригинал взят у buividas333 в «Я в танке горел!»
Это рассказ Виктора Царенко. У человека много талантов. Один из них - писательский.
Когда я был маленький, мы с братом всё лето гостили у деда Яши и бабушки Наташи в Волгоградской области, в небольшом уездном городе Новоаннинском, который стоит на речке Бузулук (приток Хопера). Жили мы в переулке Остроумова, дом 111. Во дворе дома росла старая-престарая яблоня, с которой мы с братом собирали «райские» яблоки, бабушка варила ароматное варенье. В огороде росли смородины чёрная и красная, крыжовник, малина, два дерева вишни шпанки. Дед и бабка сажали картошку, красную свёклу, по-нашему бурак, репчатый и зелёный лук, чеснок, петрушку, укроп. У соседей через забор рос тутовник, который местные называли шелковицей.
От дома до речки было метров 700-800, путь проходил через глиняный карьер, далее через выпас и к Крутому берегу, в просторечье этот берег звали Круча. Противоположный берег был отлогий, с песчаным пляжем. Обычно под Кручей мы ловили рыбу на утренней или вечерней зорьке, а днём рыба почему-то не клевала. В речке водились пескари, уклейки, ерши, белёсики, плотва, краснопёрки, окуньки, караси и щуки. Редко попадался голавль, а говорят, что и сом. По дну ползали вертихвостки. Ходишь по дну голыми ногами, когда их начинает щекотать, ловишь, а потом насаживаешь на крючок и получается приманка для рыбы. Удилища делали из длинных ивовых прутьев. За леской и крючками мы с дедом ходили в центр города в универмаг. На грузила шёл свинец со старых аккумуляторов, которые легко можно было раздобыть у соседских мальчишек. Поплавки делались из гусиных перьев, кусков пенопласта и пробки от вина. На наживку шли черви дождевые, опарыши, хлеб, сдобренный постным маслом. На подкормку разные каши и жмых. В удачный день можно было наловить треть ведра рыбы. Мелкую рыбёшку и ершей пускали на уху, пескарей и белёсиков жарили. Крупную плотву и краснопёрку солили, сушили и в качестве трофея привозили в Орджоникидзе. Кроме рыбы в речке водились ещё раки и большие ракушки, похожие на устриц. Местные жители ловили их и скармливали утятам.
У бабушки Наташи была сестра. Звали её бабка Даша. Жила она с дедом Петром и сыном Сашкой на хуторе Почумачево, в 18 километрах от города. На хутор мы ездили на автобусе с автостанции по грунтовой дороге. Автобус вечно спотыкался на ямах и колдобинах и сильно пылил. Кроме бабушкиного было ещё три дома, где жили одни старики, молодёжи не было. Из соседей помню только глухонемого старика, который объяснялся жестами и мычал, как Герасим. Сашка работал пастухом в колхозе. Он гарцевал на служебной лошади, рядом трусили две собаки - Большой и Хмурый. Дядька Сашка вставал ни свет, ни заря, брал узелок, приготовленный его матерью бабушкой Дашей, садился на лошадь и вместе со своими собаками выгонял стадо на пастбище. Собаки его очень любили и выполняли все его команды. В воскресенье трудился другой пастух, а у дяди Саши был выходной. В этот день он ходил в соседнюю деревню на танцы к своим друзьям и подругам. Больше всего Сашка ждал осени, потому что его должны были призвать в армию. Тогда мы с братом Игорем впервые покатались на лошади.
В хозяйстве у них было два колодца, один с воротом во дворе дома, с плохой водой для стирки, уборки и полива, а второй, на весь хутор, в низине, в балке с питьевой водой, вкусной и ледяной - с приспособлением «журавль». Противовесом у него служил трак от старого колхозного трактора.
По пятницам аборигены пекли хлеб на целую неделю. Растапливали печь кизяками, замешивали тесто, доставая муку из большого ларя, и делали хлеб в промышленных формах. Выложенный для остывания, он занимал огромный дощатый стол, а остывшие буханки прикрывали рушниками. Вкус и запах свежевыпеченного хлеба разносился на версту. Нам с братом давали по ломтю хлеба и наливали поллитровую кружку вчерашнего, остывшего молока. Из техники у них был огромный ручной сепаратор. По вечерам после дойки бабушка Даша на нём выгоняла сливки. Из сливок делали сметану и взбивали масло. Всё это добро хранилось на улице в холодном, глубоком, тёмном погребе. Когда надо было что-то взять оттуда, то бабушка брала лампу «летучая мышь» и с ней спускалась за продуктами.
Пища у них была простая и вкусная - жаренная или варёная картошка, каши, зелень, молочные продукты. К выходным могли забить и отварить курицу или утку. Там, где выпекали хлеб, катали домашнюю лапшу, сушили и варили с курицей.
Сам хутор Почумачево стоял на берегу древнего большого заброшенного пруда. На мостках мы с братом ловили рыбу. Её было видимо-невидимо - за два часа можно было наловить целое ведро. Окуньки клевали на так называемую «вечную» наживку - пустой крючок с насаженной на него красной изоляцией от медного провода. Кусок провода дед Яков купил у немого соседа за две копейки, он показал, как ловить на это окуньков. У деда Петра была лодка-плоскодонка. У него было 4 метра сетей с очень крупными ячейками, которые вечером с лодки ставили в пруду, а утром там было два карпа: на 6 и 4 килограмма. У большого в нижней губе было два сильно ржавых крючка. Вечером устроили пир. Главным блюдом был большой карп. Деды пили самогонку и пели песни.
Дед Пётр по вечерам нам с Игорем рассказывал разные небылицы про омуты, русалок, как щуки таскают утят и гусят на пруду. Одну небылицу про огненный цветок папоротника, который цветёт одну ночь на Ивана Купала, а тому, кто его сорвёт, откроются все тайные клады на Земле. Ещё рассказывал про перекрёсток и дохлую кошку.
В день возвращения в город Новоаннинский, автобус не приехал и пришлось идти пешком мне, бабушке, деду и брату. Через пару километров нас подобрала попутка, которая не довезла нас четыре километра и оставшуюся часть пути мы прошли пешком. Как ни странно, не очень-то и устали.
Раз в месяц на хутор приезжала автолавка. Там привозили и продавали соль, лампы керосиновые, свечи, керосин, спички, иголки, нитки, чай и прочие, нужные в хозяйстве, мелочи.
Как-то в один из дней на хутор пришёл дьяк, он устроил молебен в избе деда, на который собрался весь хутор, зажёг свечку и басом читал молитву с распевом на непонятном мне, вроде как русском языке. Бабки в платках и деды без шапок крестились, а мы с братом сидели на печке за занавеской и подглядывали. Дьякон нас заметил и почему-то сказал на нас: «Грамотные».
У деда Яши и бабушки Наташи было своё хозяйство - несколько кур-несушек на вольном выпасе. Они гуляли по двору и улице. Были ещё козёл, две козы и два козлёнка пуховой породы. Бабка с них пух вычёсывала, пряла на прялке на суровую нитку пряжу. Из неё баба Наташа вязала платки и носки, которые продавали на базаре, на вокзале в проходящих поездах или высылали посылкой в Орджоникидзе, где мама по своим знакомым их продавала. На вырученные деньги покупали тюль и отправляли обратно. Дед заготавливал козам на зиму сено и стоговал на огороде. Два дня подряд в месяц выпадало пасти городское козье стадо деду. Вечером на заходе солнца стадо встречали все хозяева коз. Завидев своих хозяев, рогатые создания весело разбегались к ним. Дед вытаскивал из кармана полусухой хлеб, яблоки, груши или морковку и каждую козу угощал по отдельности. Этого момента они ждали с нетерпением. После угощения козы галопом бежали домой, где их ждала чашка свежей воды, которую они с удовольствием выпивали и шли в хлев спать до следующего утра. А утром, уже проснувшись, они блеяли и просились на выпас, дед открывал калитку, они бежали по улице, сбиваясь в стадо, а на выходе из города их ждал пастух.
Мы с мамой пошли за билетами в обратный путь на железнодорожный вокзал в Новоаннинске. Подходя к привокзальной площади, мы увидели мужика без ноги и на костылях. У него был пиджак, одетый на голое тело и кепка, лицо изуродовано ожогами. Он бил себя кулаком в грудь и орал на всю площадь: «Я в танке горел!»
А дальше ругался нецензурно. Увидев меня, он перестал орать, и протяжным голосом завопил, обращаясь ко мне: «Да-а-ай десять копе-е-ек! Да-а-ай десять копе-е-ек!» Меня как ветром сдуло. Увеченый грозил мне вслед костылём и продолжал орать: «Да-а-ай десять копе-е-ек!» Когда мать покупала у привокзальной торговки сметану, бабка, крестясь, говорила: «Да, горел. Тогда-то умом и тронулся. Его здесь все знают. Вот он и пристаёт к приезжим. Были да давно пропил». На обратном пути я спросил у матери: «А что пропил?» А она ответила: «Ордена и медали».
В Волгограде между поездами ходили на Мамаев курган. Среди величественных монументов и скульптур мне всё мерещился мужик весь в пропитых орденах, который грозил мне костылём и орал: «Я в танке горел! Да-а-ай десять копе-е-ек!».
Это рассказ Виктора Царенко. У человека много талантов. Один из них - писательский.
Когда я был маленький, мы с братом всё лето гостили у деда Яши и бабушки Наташи в Волгоградской области, в небольшом уездном городе Новоаннинском, который стоит на речке Бузулук (приток Хопера). Жили мы в переулке Остроумова, дом 111. Во дворе дома росла старая-престарая яблоня, с которой мы с братом собирали «райские» яблоки, бабушка варила ароматное варенье. В огороде росли смородины чёрная и красная, крыжовник, малина, два дерева вишни шпанки. Дед и бабка сажали картошку, красную свёклу, по-нашему бурак, репчатый и зелёный лук, чеснок, петрушку, укроп. У соседей через забор рос тутовник, который местные называли шелковицей.
От дома до речки было метров 700-800, путь проходил через глиняный карьер, далее через выпас и к Крутому берегу, в просторечье этот берег звали Круча. Противоположный берег был отлогий, с песчаным пляжем. Обычно под Кручей мы ловили рыбу на утренней или вечерней зорьке, а днём рыба почему-то не клевала. В речке водились пескари, уклейки, ерши, белёсики, плотва, краснопёрки, окуньки, караси и щуки. Редко попадался голавль, а говорят, что и сом. По дну ползали вертихвостки. Ходишь по дну голыми ногами, когда их начинает щекотать, ловишь, а потом насаживаешь на крючок и получается приманка для рыбы. Удилища делали из длинных ивовых прутьев. За леской и крючками мы с дедом ходили в центр города в универмаг. На грузила шёл свинец со старых аккумуляторов, которые легко можно было раздобыть у соседских мальчишек. Поплавки делались из гусиных перьев, кусков пенопласта и пробки от вина. На наживку шли черви дождевые, опарыши, хлеб, сдобренный постным маслом. На подкормку разные каши и жмых. В удачный день можно было наловить треть ведра рыбы. Мелкую рыбёшку и ершей пускали на уху, пескарей и белёсиков жарили. Крупную плотву и краснопёрку солили, сушили и в качестве трофея привозили в Орджоникидзе. Кроме рыбы в речке водились ещё раки и большие ракушки, похожие на устриц. Местные жители ловили их и скармливали утятам.
У бабушки Наташи была сестра. Звали её бабка Даша. Жила она с дедом Петром и сыном Сашкой на хуторе Почумачево, в 18 километрах от города. На хутор мы ездили на автобусе с автостанции по грунтовой дороге. Автобус вечно спотыкался на ямах и колдобинах и сильно пылил. Кроме бабушкиного было ещё три дома, где жили одни старики, молодёжи не было. Из соседей помню только глухонемого старика, который объяснялся жестами и мычал, как Герасим. Сашка работал пастухом в колхозе. Он гарцевал на служебной лошади, рядом трусили две собаки - Большой и Хмурый. Дядька Сашка вставал ни свет, ни заря, брал узелок, приготовленный его матерью бабушкой Дашей, садился на лошадь и вместе со своими собаками выгонял стадо на пастбище. Собаки его очень любили и выполняли все его команды. В воскресенье трудился другой пастух, а у дяди Саши был выходной. В этот день он ходил в соседнюю деревню на танцы к своим друзьям и подругам. Больше всего Сашка ждал осени, потому что его должны были призвать в армию. Тогда мы с братом Игорем впервые покатались на лошади.
В хозяйстве у них было два колодца, один с воротом во дворе дома, с плохой водой для стирки, уборки и полива, а второй, на весь хутор, в низине, в балке с питьевой водой, вкусной и ледяной - с приспособлением «журавль». Противовесом у него служил трак от старого колхозного трактора.
По пятницам аборигены пекли хлеб на целую неделю. Растапливали печь кизяками, замешивали тесто, доставая муку из большого ларя, и делали хлеб в промышленных формах. Выложенный для остывания, он занимал огромный дощатый стол, а остывшие буханки прикрывали рушниками. Вкус и запах свежевыпеченного хлеба разносился на версту. Нам с братом давали по ломтю хлеба и наливали поллитровую кружку вчерашнего, остывшего молока. Из техники у них был огромный ручной сепаратор. По вечерам после дойки бабушка Даша на нём выгоняла сливки. Из сливок делали сметану и взбивали масло. Всё это добро хранилось на улице в холодном, глубоком, тёмном погребе. Когда надо было что-то взять оттуда, то бабушка брала лампу «летучая мышь» и с ней спускалась за продуктами.
Пища у них была простая и вкусная - жаренная или варёная картошка, каши, зелень, молочные продукты. К выходным могли забить и отварить курицу или утку. Там, где выпекали хлеб, катали домашнюю лапшу, сушили и варили с курицей.
Сам хутор Почумачево стоял на берегу древнего большого заброшенного пруда. На мостках мы с братом ловили рыбу. Её было видимо-невидимо - за два часа можно было наловить целое ведро. Окуньки клевали на так называемую «вечную» наживку - пустой крючок с насаженной на него красной изоляцией от медного провода. Кусок провода дед Яков купил у немого соседа за две копейки, он показал, как ловить на это окуньков. У деда Петра была лодка-плоскодонка. У него было 4 метра сетей с очень крупными ячейками, которые вечером с лодки ставили в пруду, а утром там было два карпа: на 6 и 4 килограмма. У большого в нижней губе было два сильно ржавых крючка. Вечером устроили пир. Главным блюдом был большой карп. Деды пили самогонку и пели песни.
Дед Пётр по вечерам нам с Игорем рассказывал разные небылицы про омуты, русалок, как щуки таскают утят и гусят на пруду. Одну небылицу про огненный цветок папоротника, который цветёт одну ночь на Ивана Купала, а тому, кто его сорвёт, откроются все тайные клады на Земле. Ещё рассказывал про перекрёсток и дохлую кошку.
В день возвращения в город Новоаннинский, автобус не приехал и пришлось идти пешком мне, бабушке, деду и брату. Через пару километров нас подобрала попутка, которая не довезла нас четыре километра и оставшуюся часть пути мы прошли пешком. Как ни странно, не очень-то и устали.
Раз в месяц на хутор приезжала автолавка. Там привозили и продавали соль, лампы керосиновые, свечи, керосин, спички, иголки, нитки, чай и прочие, нужные в хозяйстве, мелочи.
Как-то в один из дней на хутор пришёл дьяк, он устроил молебен в избе деда, на который собрался весь хутор, зажёг свечку и басом читал молитву с распевом на непонятном мне, вроде как русском языке. Бабки в платках и деды без шапок крестились, а мы с братом сидели на печке за занавеской и подглядывали. Дьякон нас заметил и почему-то сказал на нас: «Грамотные».
У деда Яши и бабушки Наташи было своё хозяйство - несколько кур-несушек на вольном выпасе. Они гуляли по двору и улице. Были ещё козёл, две козы и два козлёнка пуховой породы. Бабка с них пух вычёсывала, пряла на прялке на суровую нитку пряжу. Из неё баба Наташа вязала платки и носки, которые продавали на базаре, на вокзале в проходящих поездах или высылали посылкой в Орджоникидзе, где мама по своим знакомым их продавала. На вырученные деньги покупали тюль и отправляли обратно. Дед заготавливал козам на зиму сено и стоговал на огороде. Два дня подряд в месяц выпадало пасти городское козье стадо деду. Вечером на заходе солнца стадо встречали все хозяева коз. Завидев своих хозяев, рогатые создания весело разбегались к ним. Дед вытаскивал из кармана полусухой хлеб, яблоки, груши или морковку и каждую козу угощал по отдельности. Этого момента они ждали с нетерпением. После угощения козы галопом бежали домой, где их ждала чашка свежей воды, которую они с удовольствием выпивали и шли в хлев спать до следующего утра. А утром, уже проснувшись, они блеяли и просились на выпас, дед открывал калитку, они бежали по улице, сбиваясь в стадо, а на выходе из города их ждал пастух.
Мы с мамой пошли за билетами в обратный путь на железнодорожный вокзал в Новоаннинске. Подходя к привокзальной площади, мы увидели мужика без ноги и на костылях. У него был пиджак, одетый на голое тело и кепка, лицо изуродовано ожогами. Он бил себя кулаком в грудь и орал на всю площадь: «Я в танке горел!»
А дальше ругался нецензурно. Увидев меня, он перестал орать, и протяжным голосом завопил, обращаясь ко мне: «Да-а-ай десять копе-е-ек! Да-а-ай десять копе-е-ек!» Меня как ветром сдуло. Увеченый грозил мне вслед костылём и продолжал орать: «Да-а-ай десять копе-е-ек!» Когда мать покупала у привокзальной торговки сметану, бабка, крестясь, говорила: «Да, горел. Тогда-то умом и тронулся. Его здесь все знают. Вот он и пристаёт к приезжим. Были да давно пропил». На обратном пути я спросил у матери: «А что пропил?» А она ответила: «Ордена и медали».
В Волгограде между поездами ходили на Мамаев курган. Среди величественных монументов и скульптур мне всё мерещился мужик весь в пропитых орденах, который грозил мне костылём и орал: «Я в танке горел! Да-а-ай десять копе-е-ек!».