(no subject)
На удивление, несмотря на все мои детские болезни и мамины бесконечные волнения по поводу моего здоровья, я выросла с бесшабашным чувством собственной неуязвимости. Наверное, я слишком хорошо проводила время своих болезней, чтобы научиться их бояться и воспринимать как фактор, определяющий мою жизнь, а не наоборот.
Мама рассказывала, что в роддоме я чуть не дала дуба от общего заражения крови, в меня три недели всаживали внутривенно антибиотики, а ей говорили:
- Ваша работа сейчас сцеживаться, мамаша.
Опять же, по маминым словам, из-за подорванного в младенчестве иммунитета я в детстве очень много болела. У меня были аллергии на все. От вида и запах рыбы у меня раздувались губы на поллица, и я делалась похожей на образцовскую куклу. На днях рожденьях одноклассников мне делали отдельную мисочку салата оливье без яиц и майонеза (что ж там было в этой мисочке - картошка с огурцами?) и наполеон без заварного крема, и в нашем доме никогда не задерживались кошки с собаками, которых мы с сестрой периодически выпрашивали, потому что очередной эксперимент "А может она уже переросла?" заканчивался моими красными от слез глазами и бесконечным чихом. Мама перестала стирать коричневым хозяйственным мылом и с облегчением перешла на порошок только когда я уехала из дому. Каждая простуда превращалась в бронхит с астматическим компонентом, воспаления легких бежали за мной по пятам, и мне было достаточно тяжело вздохнуть утром, чтобы мама не пустила меня в школу.
Любопытно, но у меня от своего насыщенного болезнями детства остались самые светлые воспоминания. Помню бульоны в кровать и термос с горячим чаем и смородиновым "витамином" у изголовья, помню собрания сочинений, которые я перемалывала за время болезни. Никогда в жизни я так много не читала и уж точно не буду, как тогда. А некоторые авторы так просто навсегда остались завязанными на состояние недомогания. Я попыталась недавно пролистать рассказы Конан Дойля на здоровую голову, пока Дане книжки в библиотеке выбирала, и не смогла. У меня "Пляшущие Человечки" идут непременно под температуру тридцать девять и три, а "Пять Апельсиновых Зернышек" могу читать только в носках с сухой горчицей и с термометром под мышкой. Помню, что читала все взахлеб, до рези в глазах, до снов внутри сюжетов, засыпала с книжкой и просыпалась не то от упавшей температуры, не то от стука свалившегося на холодный линолеум томика Моэма.
Помню пружинистое нетерпение от голосов подружек в коридоре, которых мамa не пускала внутрь, чтоб "не дай Бог, не заразились".
- Марусик, поправляйся скорее, мы тебе домашнюю работу принесли, чтоб не скучала.
Через стену чувствую мороз от их щек и слышу, как они щебечут с мамой. Мне завидно, я тоже хочу в коридор.
- Да я уже в порядке, мама не пускает!
- Какое "в порядке"?! Первое утро без температуры, сиди пока дома!
Приятное чувство собственной значимости от родительских дебатов у твоей кровати по поводу лечения.
- А я говорю, банки ей надо поставить. В прошлый раз ты поставил ей банки, и кашель как рукой сняло.
- Давай попробуем сначало скипидаром растереть и ноги попарить. Банки это крайняя мера.
Да, да, скипидару мне, скипидару! Никакие духи не сравнятся с родным запахом нагретого скипидара, и спина горит от тепла маминых рук, втирающих в тебя это якобы магическое зелье. Голова трясется от энергичного массажа - туда-сюда, туда-сюда. А если в это время запеть А-а-а, так и вовсе потешно получается. И не знаешь уже отчего смеешься - от щекотки, от своего глупого блеяния, или температурные глюки подступают. Главное, не помешать маме, когда она молниеносно натягивает на тебя старенький, драный свитерок, пропахший скипидаром и пихтовым маслом, переворачивает на спину и укутывает до подбородка одеялом. Теперь, пока не остынет скипидарный жар, набок нельзя, и читать нельзя, потому что достать руки из-под одеяла - это ни-ни-ни, считай вся процедура насмарку, так и лежишь укутанная как мумия, пока не уснешь, чтобы проснуться через полчаса от собственного, уже мягкого кашля.
А от банок остаются лиловые глазки. Их можно рассмотреть, если повернуться спиной к зеркалу и глянуть через плечо, они сверлят тебя строгим взглядом, не подглядывай, мол, тебе вообще нельзя спину оголять, все маме наморгаем, но я все равно смотрю и пересчитываю. Самое противное, если их влепили на подходе лета, когда неожиданно теплый день требует сарафанов и даже, возможно, похода на эрзац-пляж. Какой уж там пляж с глазками на спине, один конфуз, однако, кто же в здравом рассудке может устоять против долгожданного солнца, глядишь, с первым загаром и следы от банок быстрее побледнеют.
Даже походы по стеночке, по стеночке от комнаты до туалета на слабых от болезни и лежания ногах как приключение. Встать тихонько, чтобы не качнуло, и запахнуть покрепче фланелевый халат с раздутыми от носовых платков карманами. Тихонько выглянуть в коридор и убедиться, что мама не увидит твоей нетвердой походки. На всякий случай прихватить с собой книжку в туалет. И мелкими шажками, от косяка к косяку, и чувствовать себя Амундсеном, ну, чем не авантюра!
А потом апофеоз возвращения в школу. Сколько ж тут всего нового без меня произошло, как я по всем соскучилась, и как все соскучились по мне! И пусть толкаются в коридорах, и учителя заваливают пропущенным материалом, а на обед котлеты "хлеб да соль" и песочные кольца из школьного буфета вместо маминых супов и пюре со шкварками, как же здорово снова быть частью этого муравейника. Спасибо всем, что ждали, я вернулась, а остальное все мелочи.
Мама рассказывала, что в роддоме я чуть не дала дуба от общего заражения крови, в меня три недели всаживали внутривенно антибиотики, а ей говорили:
- Ваша работа сейчас сцеживаться, мамаша.
Опять же, по маминым словам, из-за подорванного в младенчестве иммунитета я в детстве очень много болела. У меня были аллергии на все. От вида и запах рыбы у меня раздувались губы на поллица, и я делалась похожей на образцовскую куклу. На днях рожденьях одноклассников мне делали отдельную мисочку салата оливье без яиц и майонеза (что ж там было в этой мисочке - картошка с огурцами?) и наполеон без заварного крема, и в нашем доме никогда не задерживались кошки с собаками, которых мы с сестрой периодически выпрашивали, потому что очередной эксперимент "А может она уже переросла?" заканчивался моими красными от слез глазами и бесконечным чихом. Мама перестала стирать коричневым хозяйственным мылом и с облегчением перешла на порошок только когда я уехала из дому. Каждая простуда превращалась в бронхит с астматическим компонентом, воспаления легких бежали за мной по пятам, и мне было достаточно тяжело вздохнуть утром, чтобы мама не пустила меня в школу.
Любопытно, но у меня от своего насыщенного болезнями детства остались самые светлые воспоминания. Помню бульоны в кровать и термос с горячим чаем и смородиновым "витамином" у изголовья, помню собрания сочинений, которые я перемалывала за время болезни. Никогда в жизни я так много не читала и уж точно не буду, как тогда. А некоторые авторы так просто навсегда остались завязанными на состояние недомогания. Я попыталась недавно пролистать рассказы Конан Дойля на здоровую голову, пока Дане книжки в библиотеке выбирала, и не смогла. У меня "Пляшущие Человечки" идут непременно под температуру тридцать девять и три, а "Пять Апельсиновых Зернышек" могу читать только в носках с сухой горчицей и с термометром под мышкой. Помню, что читала все взахлеб, до рези в глазах, до снов внутри сюжетов, засыпала с книжкой и просыпалась не то от упавшей температуры, не то от стука свалившегося на холодный линолеум томика Моэма.
Помню пружинистое нетерпение от голосов подружек в коридоре, которых мамa не пускала внутрь, чтоб "не дай Бог, не заразились".
- Марусик, поправляйся скорее, мы тебе домашнюю работу принесли, чтоб не скучала.
Через стену чувствую мороз от их щек и слышу, как они щебечут с мамой. Мне завидно, я тоже хочу в коридор.
- Да я уже в порядке, мама не пускает!
- Какое "в порядке"?! Первое утро без температуры, сиди пока дома!
Приятное чувство собственной значимости от родительских дебатов у твоей кровати по поводу лечения.
- А я говорю, банки ей надо поставить. В прошлый раз ты поставил ей банки, и кашель как рукой сняло.
- Давай попробуем сначало скипидаром растереть и ноги попарить. Банки это крайняя мера.
Да, да, скипидару мне, скипидару! Никакие духи не сравнятся с родным запахом нагретого скипидара, и спина горит от тепла маминых рук, втирающих в тебя это якобы магическое зелье. Голова трясется от энергичного массажа - туда-сюда, туда-сюда. А если в это время запеть А-а-а, так и вовсе потешно получается. И не знаешь уже отчего смеешься - от щекотки, от своего глупого блеяния, или температурные глюки подступают. Главное, не помешать маме, когда она молниеносно натягивает на тебя старенький, драный свитерок, пропахший скипидаром и пихтовым маслом, переворачивает на спину и укутывает до подбородка одеялом. Теперь, пока не остынет скипидарный жар, набок нельзя, и читать нельзя, потому что достать руки из-под одеяла - это ни-ни-ни, считай вся процедура насмарку, так и лежишь укутанная как мумия, пока не уснешь, чтобы проснуться через полчаса от собственного, уже мягкого кашля.
А от банок остаются лиловые глазки. Их можно рассмотреть, если повернуться спиной к зеркалу и глянуть через плечо, они сверлят тебя строгим взглядом, не подглядывай, мол, тебе вообще нельзя спину оголять, все маме наморгаем, но я все равно смотрю и пересчитываю. Самое противное, если их влепили на подходе лета, когда неожиданно теплый день требует сарафанов и даже, возможно, похода на эрзац-пляж. Какой уж там пляж с глазками на спине, один конфуз, однако, кто же в здравом рассудке может устоять против долгожданного солнца, глядишь, с первым загаром и следы от банок быстрее побледнеют.
Даже походы по стеночке, по стеночке от комнаты до туалета на слабых от болезни и лежания ногах как приключение. Встать тихонько, чтобы не качнуло, и запахнуть покрепче фланелевый халат с раздутыми от носовых платков карманами. Тихонько выглянуть в коридор и убедиться, что мама не увидит твоей нетвердой походки. На всякий случай прихватить с собой книжку в туалет. И мелкими шажками, от косяка к косяку, и чувствовать себя Амундсеном, ну, чем не авантюра!
А потом апофеоз возвращения в школу. Сколько ж тут всего нового без меня произошло, как я по всем соскучилась, и как все соскучились по мне! И пусть толкаются в коридорах, и учителя заваливают пропущенным материалом, а на обед котлеты "хлеб да соль" и песочные кольца из школьного буфета вместо маминых супов и пюре со шкварками, как же здорово снова быть частью этого муравейника. Спасибо всем, что ждали, я вернулась, а остальное все мелочи.