Про МихаилАфансича
Шикарную заметку в ФБ нашел. Не Дж.Шемякин, но тоже очень бодро.
И главное всё как родное в Коктебеле-то...
Баллада о Михаиле Булгакове и его отношениях с реальностью
Часть первая, рептильная
«Марья Степановна Волошина, являющаяся хранительницей всех коктебельских преданий и обычаев, рассказала, что в 1921 году в местной феодосийской газете была напечатана заметка, в которой говорилось, что в районе горы Кара-Даг появился “огромный гад” и на поимку того гада отправлена рота красноармейцев. О величине “гада” не сообщалось. Дальнейших сообщений о судьбе “гада” не печаталось». (*)
Продолжения в печати не возымел не только змей, но и красноармейцы, что, по обстоятельствам 1921 года, не обещало им ничего хорошего. В отличие от змея.
Но так или иначе, и явление, и исчезновение гада - и его закадровая встреча с Красной Армией чрезвычайно напоминают чей-то авторский почерк. «Не вернулась, само собою понятно, и мотоциклетка, потому что не может же она сама вернуться!»
И действительно, великое множество комментаторов - в том числе и «Булгаковская энциклопедия» - утверждает, что вырезку с этой заметкой якобы и переслал Булгакову из своей коктебельской норы Максимилиан Волошин - и заразил Булгакова эпической картиной битвы красного Лаокоона с гигантскими гадами. А поскольку в книге - в отличие от реальности - огромная змея не может приползти из ниоткуда, применяясь к складкам местности, то следом возникли волшебный луч, профессор Персиков, «Рок с бумагой» и все прочие элементы фабулы. Повесть «Роковые яйца».
Сложность с этой версией в чем. Разыскать Булгакова в 1921 году почтальону было бы весьма затруднительно - как раз тогда он перебирался с Кавказа в Москву. И очень сомнительно, чтобы он - хоть по какому-то из своих адресов - даже случайно читал феодосийские газеты.
Но даже если бы мог почтальон его найти - откуда бы взяться самому письму? Если верить переписке уже Волошина, 25 марта 1925 года тот писал Н. Ангарскому, редактору «Недр» и, соответственно, публикатору «Роковых яиц», следующее: «Рассказ М. Булгакова [то есть, те самые «Роковые яйца»] очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу».
Следом Волошин выражал горячее желание познакомиться, наконец, с автором и принять его у себя (что и произошло в июне того же года). То есть, предполагаемый отправитель с предполагаемым адресатом познакомились уже после публикации «Роковых яиц» - и вследствие этой публикации.
В 1921 же и так далее году Волошин, с вероятностью, не подозревал о самом существовании Булгакова. Соответственно, и посылать ему вырезку с «гадом» никак не мог…
Остается заключить, что совпадение текста с действительностью было случайным, и списать хтонический характер действительности на сочетание гражданской войны и Причерноморья - и всем известное булгаковское классовое чутье.
Часть вторая, шпионская
В 1583 г. английский госсекретарь и по совместительству глава разведслужбы сэр Фрэнсис Уолсингэм сумел внедрить своего человека под крыло к французскому послу в Лондоне. А тот - перевербовал секретаря посла. На то, чтобы объяснить, какая это была удача, не хватит никаких эпитетов. Английская разведка получила доступ не только к делам самого посольства (активно интриговавшего в пользу Марии Стюарт) и не только к той информации, которая поступала в посольство из Парижа - но и к тем данным, которыми делилось с французским посольством соседнее испанское. То есть, это как если бы в 1940 году англичане начали получать сведения из ставки Муссолини… в режиме реального времени.
Донесения внедренца за несколько лет сохранились в архивах - со всем их бесценным содержимым, катастрофической стилистикой и какой-то дребезжащей развязностью, намеренными грамматическими и лексическими ошибками и наглой подписью «Анри Фагот». Имя, ясное дело, не настоящее, псевдоним. И был он образцом черного юмора, вообще свойственного данному конкретному агенту. Дело в том, что до недавнего времени первым значением английского fagot/faggot было «вязанка хвороста». Но вязанки эти столь охотно использовали для окончательного решения юридических и особенно религиозных противоречий, что начиная с 50-х годов XVI века оно стало стандартным эвфемизмом для «сожжения на костре» - судьбы, которая, по мнению автора писем, с очевидностью, ждала его самого в случае провала.
Английский историк Джон Босси взялся разобраться, кто же из персонала посольства был таинственным «Фаготом». Он сопоставлял даты и расписания, передвижения всех обитателей посольства, объем информации, доступный шпиону, ошибки, призванные замаскировать его родной язык, и ошибки настоящие. Кроме того, он докопался до громового факта: Фагот называет источником сведений о об одном из грядущих покушений… (**) принятую им исповедь (привет тебе, нарушение тайны исповеди). Письмо с нарушенной тайной обращено было лично к королеве и в постскриптуме агент просил ее - на латыни - «призри на страдание мое и на изнеможение мое», ибо угнетен он, но верен. То есть, тут у нас имеет быть 24 псалом, стихи с 16 по 18, слегка переделанные и обращенные не к Богу, но к человеку (да еще и в обратном порядке). Практика несколько теологически сомнительная, чтобы не сказать - богохульная. Спасибо, что хоть фразу «et dimitte omnia...» вычеркнул. Написал - но вычеркнул. Просьбу простить все грехи его Елизавета I бы, пожалуй, не поняла.
Вывод тут только один - Фагот был, конечно, крайне неортодоксальным, но действующим католическим священником и его английские корреспонденты об этом знали.
На стыке всех этих подробностей у Босси остался только один кандидат - капеллан французского посольства, знаменитый мнемонист и философ Джордано Бруно.
Бруно в своих работах неоднократно высказывался о свете и тьме и не удерживался при этом от каламбуров - тяжеловесных, но куда более рискованных, чем то обращение к королеве. Например: «Быть может, и случается свету отделиться от тьмы, если возможно им отделиться одному от другого ‹...› Поэтому, если один из них удаляется от другого, то скорее подобает тьме отдаляться от света и быть им удерживаемой, нежели наоборот, согласно этому бесспорно божественному, кто бы ни произнес его, изречению: “И свет во тьме светит, и тьма не объяла его” (Иоанн. I, 5)».
Рыцарем истины называли его неоднократно - в том числе и «странствующим». А Фаготом, оказывается, он назвал себя сам.
Сожженный на площади Цветов - которую сам же себе и предсказал - шутивший о свете и тьме пантеист (а по советской версии безбожник) разгласитель тайны исповеди и разведчик Анри Фагот вполне мог бы перейти от одной сферы дьявольской деятельности к другой и смотрелся бы в этом качестве совершенно естественно. Да и посмертная его судьба вполне согласовывалась с его собственным чувством юмора... миров во вселенной действительно оказалось очень много - и даже несколько больше, чем ему хотелось бы. А счет к нему у разных инстанций и правда накопился большой.
Но тут мы встречаемся с очередным «увы». В тридцатые годы эти документы о деле посольства не были доступны в Советской России ни в каком виде, даже в пересказе. Это вам не Герберт Аврилакский. А гипотеза о тождестве Фагота и Бруно была впервые высказана в девяностые годы двадцатого века - то есть, полвека спустя после смерти Булгакова - и оказалась настолько неожиданной, что поначалу специалисты приняли ее даже не в штыки, а в огнеметы. В общем, не мог Булгаков опираться на эту версию. Не было у него ни нужных данных, ни аппарата для их анализа, ни малейшей зацепки. И быть не могло.
А что же Фагот, рыцарь, каламбуры о свете и тьме? Допустим - совпадение. Раз в четыреста лет может и не так совпасть. Особенно, когда речь идет о Бруно. Невыносимый тип.
Часть третья, природоохранная
На дворе 1 июля 1926 года. Девятый год советской власти. Идет заседание ячейки ВКП(б) полномочного представительства ВЧК-ГПУ-ОГПУ по Сибири - было на просторах нашей родины и такое учреждение. И выступает на нем заместитель начальника Борис Аркадьевич Бак. И громит - с некоторой уже усталостью - привычку личного состава допиваться до полной демаскировки. «Пьянство с проститутками на автомобилях нельзя скрыть, автомобили ПП ОГПУ знают все.», «создаётся такое положение, что якобы милиция создана для того, чтобы её били пьяные чекисты» - и продолжает бронебойным: «Пить до того, чтобы кошек рвать, это никуда не годится.»
«Кошек рвать» - это не метафора. Речь идет о конкретном человеке, начальнике экономического отдела того же полпредства, В.В. Верхозине. Это он, будучи повышен из делопроизводителей, параллельно с карьерным ростом завел себе манеру допиваться до состояния туманного, а в нем - бродить по подвернувшемуся ему городу Новосибирску и убивать встречных кошек.
Тоже звучит очень и очень знакомо. Фактически, судьба Полиграфа Полиграфовича Шарикова, которого никто не озаботился - или не сумел - вовремя превратить в собаку. И, кстати, в этом случае, как и в булгаковской повести, кошки были не самым худшим, чем он там занимался, поскольку манера Верхозина искать заговоры и вести следствие (протоколы об очных ставках, подписанные только сотрудниками, проводившими ставку; пункты обвинения во вредительстве, не подтвержденные вообще ничем, и так далее) в тридцатые вызывала нарекания даже в его собственном учреждении - и не только в отношении документооборота. (Хотя, конечно, не у всех. На том собрании начальник всего этого учреждения бессмертный товарищ Заковский высказал очень твердое мнение, что «с исключением т. Верхозина поторопились, вопрос не обдумали. Его можно бы исправить.»)
Мог хотя бы Верхозин послужить источником вдохновения? Как сказать.
К 1 июля 1926 года, когда состоялось то самое собрание, «Собачье сердце» было не только уже год как написано - но уже почти два месяца как изъято у автора все теми же органами (обыск случился 7 мая 1926 года).
Конечно, товарищ Верхозин пошел на повышение еще в 1924, мог запить примерно тогда же и - в теории - слухи о его художествах отлично могли дойти и до Москвы и произвести на Булгакова очередное уэллсовское впечатление. Более того, товарищ Верхозин, с вероятностью, также был не единственным сотрудником с такими свычаями и обычаями.
Однако, куда более вероятным кажется, что Михаил Афанасьевич Булгаков в очередной раз совпал с реальностью не предусмотренным этой реальностью способом. Опять «страшно угадал» - с точностью до изумления коллег товарища и резонного вопроса, как _это_ вообще могло служить в очистке.
Есть поговорка: один раз - случайность, два - совпадение, три - вражеская деятельность. В случае Булгакова, возможно, имеет смысл писать слово «вражеский» с большой буквы - и предположить, что у Михаила Афанасьевича просто-напросто был информатор. Который присутствовал и в Крыму в 1921 году, и в Англии в 1583 - и на пресловутом заседании серьезной организации, часовые там не часовые. И, да, да, на балконе у прокуратора. А вы как думали?
(*) Пересказано Вс. Ивановым.
(**) в данном случае, с высокой вероятностью, Фагот серьезно преувеличил готовность прихожанина участвовать в убийстве - тот действительно замешался в заговор, но месяцы спустя, не в том объеме и по совершенно иному поводу.
И главное всё как родное в Коктебеле-то...
Баллада о Михаиле Булгакове и его отношениях с реальностью
Часть первая, рептильная
«Марья Степановна Волошина, являющаяся хранительницей всех коктебельских преданий и обычаев, рассказала, что в 1921 году в местной феодосийской газете была напечатана заметка, в которой говорилось, что в районе горы Кара-Даг появился “огромный гад” и на поимку того гада отправлена рота красноармейцев. О величине “гада” не сообщалось. Дальнейших сообщений о судьбе “гада” не печаталось». (*)
Продолжения в печати не возымел не только змей, но и красноармейцы, что, по обстоятельствам 1921 года, не обещало им ничего хорошего. В отличие от змея.
Но так или иначе, и явление, и исчезновение гада - и его закадровая встреча с Красной Армией чрезвычайно напоминают чей-то авторский почерк. «Не вернулась, само собою понятно, и мотоциклетка, потому что не может же она сама вернуться!»
И действительно, великое множество комментаторов - в том числе и «Булгаковская энциклопедия» - утверждает, что вырезку с этой заметкой якобы и переслал Булгакову из своей коктебельской норы Максимилиан Волошин - и заразил Булгакова эпической картиной битвы красного Лаокоона с гигантскими гадами. А поскольку в книге - в отличие от реальности - огромная змея не может приползти из ниоткуда, применяясь к складкам местности, то следом возникли волшебный луч, профессор Персиков, «Рок с бумагой» и все прочие элементы фабулы. Повесть «Роковые яйца».
Сложность с этой версией в чем. Разыскать Булгакова в 1921 году почтальону было бы весьма затруднительно - как раз тогда он перебирался с Кавказа в Москву. И очень сомнительно, чтобы он - хоть по какому-то из своих адресов - даже случайно читал феодосийские газеты.
Но даже если бы мог почтальон его найти - откуда бы взяться самому письму? Если верить переписке уже Волошина, 25 марта 1925 года тот писал Н. Ангарскому, редактору «Недр» и, соответственно, публикатору «Роковых яиц», следующее: «Рассказ М. Булгакова [то есть, те самые «Роковые яйца»] очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу».
Следом Волошин выражал горячее желание познакомиться, наконец, с автором и принять его у себя (что и произошло в июне того же года). То есть, предполагаемый отправитель с предполагаемым адресатом познакомились уже после публикации «Роковых яиц» - и вследствие этой публикации.
В 1921 же и так далее году Волошин, с вероятностью, не подозревал о самом существовании Булгакова. Соответственно, и посылать ему вырезку с «гадом» никак не мог…
Остается заключить, что совпадение текста с действительностью было случайным, и списать хтонический характер действительности на сочетание гражданской войны и Причерноморья - и всем известное булгаковское классовое чутье.
Часть вторая, шпионская
В 1583 г. английский госсекретарь и по совместительству глава разведслужбы сэр Фрэнсис Уолсингэм сумел внедрить своего человека под крыло к французскому послу в Лондоне. А тот - перевербовал секретаря посла. На то, чтобы объяснить, какая это была удача, не хватит никаких эпитетов. Английская разведка получила доступ не только к делам самого посольства (активно интриговавшего в пользу Марии Стюарт) и не только к той информации, которая поступала в посольство из Парижа - но и к тем данным, которыми делилось с французским посольством соседнее испанское. То есть, это как если бы в 1940 году англичане начали получать сведения из ставки Муссолини… в режиме реального времени.
Донесения внедренца за несколько лет сохранились в архивах - со всем их бесценным содержимым, катастрофической стилистикой и какой-то дребезжащей развязностью, намеренными грамматическими и лексическими ошибками и наглой подписью «Анри Фагот». Имя, ясное дело, не настоящее, псевдоним. И был он образцом черного юмора, вообще свойственного данному конкретному агенту. Дело в том, что до недавнего времени первым значением английского fagot/faggot было «вязанка хвороста». Но вязанки эти столь охотно использовали для окончательного решения юридических и особенно религиозных противоречий, что начиная с 50-х годов XVI века оно стало стандартным эвфемизмом для «сожжения на костре» - судьбы, которая, по мнению автора писем, с очевидностью, ждала его самого в случае провала.
Английский историк Джон Босси взялся разобраться, кто же из персонала посольства был таинственным «Фаготом». Он сопоставлял даты и расписания, передвижения всех обитателей посольства, объем информации, доступный шпиону, ошибки, призванные замаскировать его родной язык, и ошибки настоящие. Кроме того, он докопался до громового факта: Фагот называет источником сведений о об одном из грядущих покушений… (**) принятую им исповедь (привет тебе, нарушение тайны исповеди). Письмо с нарушенной тайной обращено было лично к королеве и в постскриптуме агент просил ее - на латыни - «призри на страдание мое и на изнеможение мое», ибо угнетен он, но верен. То есть, тут у нас имеет быть 24 псалом, стихи с 16 по 18, слегка переделанные и обращенные не к Богу, но к человеку (да еще и в обратном порядке). Практика несколько теологически сомнительная, чтобы не сказать - богохульная. Спасибо, что хоть фразу «et dimitte omnia...» вычеркнул. Написал - но вычеркнул. Просьбу простить все грехи его Елизавета I бы, пожалуй, не поняла.
Вывод тут только один - Фагот был, конечно, крайне неортодоксальным, но действующим католическим священником и его английские корреспонденты об этом знали.
На стыке всех этих подробностей у Босси остался только один кандидат - капеллан французского посольства, знаменитый мнемонист и философ Джордано Бруно.
Бруно в своих работах неоднократно высказывался о свете и тьме и не удерживался при этом от каламбуров - тяжеловесных, но куда более рискованных, чем то обращение к королеве. Например: «Быть может, и случается свету отделиться от тьмы, если возможно им отделиться одному от другого ‹...› Поэтому, если один из них удаляется от другого, то скорее подобает тьме отдаляться от света и быть им удерживаемой, нежели наоборот, согласно этому бесспорно божественному, кто бы ни произнес его, изречению: “И свет во тьме светит, и тьма не объяла его” (Иоанн. I, 5)».
Рыцарем истины называли его неоднократно - в том числе и «странствующим». А Фаготом, оказывается, он назвал себя сам.
Сожженный на площади Цветов - которую сам же себе и предсказал - шутивший о свете и тьме пантеист (а по советской версии безбожник) разгласитель тайны исповеди и разведчик Анри Фагот вполне мог бы перейти от одной сферы дьявольской деятельности к другой и смотрелся бы в этом качестве совершенно естественно. Да и посмертная его судьба вполне согласовывалась с его собственным чувством юмора... миров во вселенной действительно оказалось очень много - и даже несколько больше, чем ему хотелось бы. А счет к нему у разных инстанций и правда накопился большой.
Но тут мы встречаемся с очередным «увы». В тридцатые годы эти документы о деле посольства не были доступны в Советской России ни в каком виде, даже в пересказе. Это вам не Герберт Аврилакский. А гипотеза о тождестве Фагота и Бруно была впервые высказана в девяностые годы двадцатого века - то есть, полвека спустя после смерти Булгакова - и оказалась настолько неожиданной, что поначалу специалисты приняли ее даже не в штыки, а в огнеметы. В общем, не мог Булгаков опираться на эту версию. Не было у него ни нужных данных, ни аппарата для их анализа, ни малейшей зацепки. И быть не могло.
А что же Фагот, рыцарь, каламбуры о свете и тьме? Допустим - совпадение. Раз в четыреста лет может и не так совпасть. Особенно, когда речь идет о Бруно. Невыносимый тип.
Часть третья, природоохранная
На дворе 1 июля 1926 года. Девятый год советской власти. Идет заседание ячейки ВКП(б) полномочного представительства ВЧК-ГПУ-ОГПУ по Сибири - было на просторах нашей родины и такое учреждение. И выступает на нем заместитель начальника Борис Аркадьевич Бак. И громит - с некоторой уже усталостью - привычку личного состава допиваться до полной демаскировки. «Пьянство с проститутками на автомобилях нельзя скрыть, автомобили ПП ОГПУ знают все.», «создаётся такое положение, что якобы милиция создана для того, чтобы её били пьяные чекисты» - и продолжает бронебойным: «Пить до того, чтобы кошек рвать, это никуда не годится.»
«Кошек рвать» - это не метафора. Речь идет о конкретном человеке, начальнике экономического отдела того же полпредства, В.В. Верхозине. Это он, будучи повышен из делопроизводителей, параллельно с карьерным ростом завел себе манеру допиваться до состояния туманного, а в нем - бродить по подвернувшемуся ему городу Новосибирску и убивать встречных кошек.
Тоже звучит очень и очень знакомо. Фактически, судьба Полиграфа Полиграфовича Шарикова, которого никто не озаботился - или не сумел - вовремя превратить в собаку. И, кстати, в этом случае, как и в булгаковской повести, кошки были не самым худшим, чем он там занимался, поскольку манера Верхозина искать заговоры и вести следствие (протоколы об очных ставках, подписанные только сотрудниками, проводившими ставку; пункты обвинения во вредительстве, не подтвержденные вообще ничем, и так далее) в тридцатые вызывала нарекания даже в его собственном учреждении - и не только в отношении документооборота. (Хотя, конечно, не у всех. На том собрании начальник всего этого учреждения бессмертный товарищ Заковский высказал очень твердое мнение, что «с исключением т. Верхозина поторопились, вопрос не обдумали. Его можно бы исправить.»)
Мог хотя бы Верхозин послужить источником вдохновения? Как сказать.
К 1 июля 1926 года, когда состоялось то самое собрание, «Собачье сердце» было не только уже год как написано - но уже почти два месяца как изъято у автора все теми же органами (обыск случился 7 мая 1926 года).
Конечно, товарищ Верхозин пошел на повышение еще в 1924, мог запить примерно тогда же и - в теории - слухи о его художествах отлично могли дойти и до Москвы и произвести на Булгакова очередное уэллсовское впечатление. Более того, товарищ Верхозин, с вероятностью, также был не единственным сотрудником с такими свычаями и обычаями.
Однако, куда более вероятным кажется, что Михаил Афанасьевич Булгаков в очередной раз совпал с реальностью не предусмотренным этой реальностью способом. Опять «страшно угадал» - с точностью до изумления коллег товарища и резонного вопроса, как _это_ вообще могло служить в очистке.
Есть поговорка: один раз - случайность, два - совпадение, три - вражеская деятельность. В случае Булгакова, возможно, имеет смысл писать слово «вражеский» с большой буквы - и предположить, что у Михаила Афанасьевича просто-напросто был информатор. Который присутствовал и в Крыму в 1921 году, и в Англии в 1583 - и на пресловутом заседании серьезной организации, часовые там не часовые. И, да, да, на балконе у прокуратора. А вы как думали?
(*) Пересказано Вс. Ивановым.
(**) в данном случае, с высокой вероятностью, Фагот серьезно преувеличил готовность прихожанина участвовать в убийстве - тот действительно замешался в заговор, но месяцы спустя, не в том объеме и по совершенно иному поводу.