(no subject)
Богиня: Как я не полюбил (Продолжение)
Храм
Я позвонил ей под конец следующей недели. Вместо нее меня встретил автоответчик, от которого я узнал ее фамилию. Я оставил сообщение с предложением встретиться. Через несколько часов, уже вечером она прислала sms, в котором говорила, что завтра ее подруга выступает в каком-то центре за городом, и она хочет ее поддержать. Я ответил, что могу в свою очередь поддержать ее саму, хотя сформулировал это как «мне тоже было бы чрезвычайно интересно». Чувствуете связь? Я тоже нет.
Из ответа выяснилось, что доклад по индуистике и мне, скорее всего, будет не интересно. Я был не сломим: «Ну что ты, я открыт к новому; на крайняк посижу незаметно в заднем ряду так, что меня даже никто не заметит». Через ощутимую паузу, в которую я успел счесть себя назойливым и уже примирился с отказом (говорил же, моя съемная техника срабатывает только на обмен номерами), пришел ответ: «Завтра в половине двенадцатого». И адрес.
На следующий день я одел черный сакко и черные же джинсы. Было очень жарко, и я знал, что мне будет как угодно, только не комфортно. Но в моем гардеробе это был самый подходящий прикид, поддерживающий атмосферу таинственности и подчеркивающий фигуру. Я приехал в Шпандау и за четыре квартала от нужного мне здания пшикнул себе за уши и в ямочку у основания горла St. Olivier. Я благоухал сам и нес в руках маленькую изящную синюю розу.
Я пришел заранее и завис у входа, не зная, что мне делать. Это был вовсе не какой-то стеклянно-стальной двухэтажный центр с конференц-залом, семинарскими помещениями и рестораном, а нормальный пятиэтажный жилой дом, построенный, скорее всего, где-то в шестидесятых. В голове пронеслось: «Секта».
Меня начинало немного колотить от волнения. Я ждал ее прихода и начал внутренне репетировать ритуал приветствия: я улыбнусь, пойду на встречу, обниму ее и подарю цветок… Щас! Я улыбнусь, пойду на встречу и подарю ей цветок. Тогда как она почувствует мой аромат? А! Я пойду на встречу, приблизившись к ней, я протяну ей цветок все еще полусогнутой рукой, тогда мы будем на достаточно небольшом расстоянии, чтобы она смогла, обрадовавшись цветку, поддавшись нежному импульсу, обнять меня сама. А если она не оценит цветок? А если она сразу же спросит, почему он синий? Что я отвечу? Я-то знал, почему он синий, но говорить это в первые тридцать секунд было бы крайне прямолинейно - я и так уже напросился на встречу, на которую меня не звали. Я пришел в тупик и набрал ее номер. Она оказалась уже внутри. «Отличный план, чувак!» - я хлопнул себя по плечу, сразу после того, как дверной замок зажужжал и дал открыть дверь.
Поднимаясь по лестнице, я совершенно не представлял, как должен ее поприветствовать, а ведь это, как мне казалось, выражает очень многое - сделаю я это с уверенной легкостью или с томным замешательством, перейду, наконец, в стиль взрослого мужчины с милыми атавизмами романтика, или останусь слащавым молодым романтиком с хилыми афоризмами невротика? Я понятия не имел и поэтому постарался расслабиться, быть внимательным и реагировать на ситуацию. На лестничной клетке перед открытой дверью в квартиру стояла она и ее подруга. На этот раз она была одета в длинный темный сарафан, такой, какие я видел в фильмах про хиппи. Она с улыбкой произнесла мое имя и протянула мне обе руки, повернув внешние стороны ладоней вверх. Так меня не приветствовал еще никто. Образ Жана Пиаже хлопнул меня по спине и сказал: «Aller!» Правой рукой - в левой я держал розу - я аккуратно сомкнул ее длинные пальцы в своих, она внешне незаметно, но ощутимо потянула мою руку на себя. Я легко поцеловал ее в обе щеки и подарил розочку. Это ее тронуло. Потом она представила мне свою подругу, и мы вошли внутрь.
Мы пили чай из глиняных горшочков, которые грели руки, не обжигая их. Подруга моей новой знакомой - очень милая, прекрасно сложенная девушка - рассказала о том, что мы поедем в храм, основанный учителем, имя которого я не запомнил. Имена - это вообще моя большая проблема, а это имя было индийским и подобающе многосложным. Она показала мне книгу о нем. Этот человек напугал меня прямо с обложки - воинственно-холодное лицо без выражения, широко открытые глаза, смотрящие куда-то вверх. Я из вежливости полистал книгу, стараясь больше внимания обращать на сопровождающий рассказ вслух. Я время от времени поднимал взгляд на рассказчицу и иногда переводил его на мою спутницу - хотя, на самом деле, это я был ее спутником - и в эти моменты улыбался половиной лица. Она улыбалась в ответ, так что характер нашего знакомства был интуитивно уловим даже при моей осторожности.
Был еще кое-кто, кому я улыбался. У девушки, которую мы вдвоем сопровождали в храм, была маленькая дочь. Она принесла из кухни банку варенья и, сидя в позе лотоса рядом со мной на диване, пыталась ее открыть. В какой-то момент я поддался толи воспитанию, толи желанию срубить бонус в глазах женщин, взял у девочки банку и открыл ее. Молча посмотрев на меня несколько секунд, она начала есть варенье, и взаимодействие вернулось в точку равновесия.
Следующая книга, которую мне показала ее мать, была альбомом с фотографиями буддийских аскетов - так я, по крайней мере, понял - переданный фотографиями рассказ о том, кто они и почему они избрали такой путь. У меня не было схем, в которые я мог бы включить эту совершенно новую информацию - Жан Пиаже иронично хмыкнул в прихожей - поэтому в памяти остались только отдельные образы: мужчины со спицами в щеках и ноздрях, покрывшие тело краской, чаще всего синей - тело Шивы стало синим, когда он принял яд. Человек, который несколько лет прожил с поднятой вверх левой рукой - он просто так решил. И улыбающийся бородатый мужчина со здоровенным косым. «Да, многие из них употребляли гашиш. Они проповедовали важность радости» - прокомментировала девушка. На это я задумался о том, где же была моя радость, когда я долбил в одиночестве, уставившись в темное окно. Еще раз оценив размер косяка, я понял, что по сравнению с этим аскетом я был просто мальчиком, глупым наивным мальчиком.
Так прошло полчаса или около того, и мы спустились во двор, где нас ждали друзья барышень, чтобы отвезти нас в храм на машине. Только тогда я вспомнил, что «центр» за городом. Стремаясь у подъезда дома, я как-то не сопоставил содержание вчерашних sms и то, что район Шпандау это вполне еще Берлин. Мы приехали в пригород, состоящий из домов на одну семью.
Храм находился в частном доме, вернее в его подвале. Никаких внешних признаков, кроме большого знака из позолоченного металла на стене, который мне показался стилизованной цифрой 30 - номер дома. Тихая медитативная музыка, разговоры вполголоса и аромат благовоний в хорошо проветренном помещении. Весь первый, «земляной» этаж - самый обычный частный дом, если не считать стеллажа с книгами и кассетами с музыкой. «Ну, вот видишь, никакая не секта», успокоил я себя и предложил помощь на кухне.
В подвале все было очень четко оформлено для совершения служб. В последних приготовлениях по комнате ходили босиком женщины в сари, зажигая свечи. Одна из них готовила к работе миниатюрный оргáн. Сначала она просто разыгрывалась, но в какой-то момент служба началась. Как будто сама собой. Мне сказали, что я могу подпевать. Мне хотелось с виноватой улыбкой сказать, что я не знаю санскрита, но в книжечках с текстами на каждой правой странице был немецкий перевод левой. Я запомнил одну единственную фразу: „Dein lächelndes Gesicht ähnelt dem Lotusblüte“. Ее можно было бы перевести на русский как «Твое улыбающееся лицо похоже на цветок лотоса». Но это было не „Dein lächelndes Gesicht ist dem Lotuslbüte ähnlich“, тут был именно ähneln, verbum intransitivum «походить, быть похожим». Как будто «Твое улыбающееся лицо стремится, приближается по красоте к цветку лотоса». И почему „dem Lotusblüte“, ведь это слово женского рода? А я отчетливо запомнил dem. Опечатка? А вдруг нет?
Только здесь я окончательно понял, что шифровалось словом «выступать» в тех sms, с которых все началось - подруга моей дамы лидировала в хоре, ее голос был чем-то почти центральным в процессе, на него как будто нанизывалось пение всех прихожан, она задавала настроение, самостоятельно в заданный момент начиная отдельные отрывки текста.
В конце службы немецкая женщина, проводившая церемонию, махнула в разных направлениях кисточкой, смоченной в воде. Потом тонкими быстрыми движениями кисти руки, в которой держала маленький платочек, в тех же направлениях распространила ветер. И, наконец, обошла всех прихожан с небольшой чашей, в которой на фитиле бился язычок огня. Я порадовался, что был не первым, потому что успел увидеть, что делают остальные - нужно было коротким, но не быстрым сходящимся движением пронести руки над огнем, поднять их к голове, немного наклоненной к чаше, и развести их у самого лица. Когда пришла моя очередь, я сделал, как мне показалось, то же самое, хотя не вполне осознанно. Я зачерпнул ладонями огонь, сомкнул их так, как если бы в них была вода, и развел их у лица. Как будто я умывался. Когда я поднял глаза от чаши, я увидел, что жрица немного улыбнулась. Не знаю, потому ли, что я сделал это правильно, или наоборот, потому что выглядел смешно в своем желании подражать. Но эта улыбка осталась для меня загадкой до сих пор.
Когда мы возвращались домой, было уже темно, хотя и не очень поздно, и я уговорил ее переночевать у меня, аргументируя тем, что ко мне ближе ехать, хотя в Берлине даже эта отмазка работает не всегда.
Мы много говорили. Еще выходя из храма, она спросила:
- И как тебе церемония? Ты из нее что-нибудь вынес?
- Пока не знаю. Я тебе потом скажу.
Мы медленно шли одни по тротуару к машине. Она повертела в пальцах маленькую синюю розу и спросила:
- Синий - цвет Шивы. Но сегодня утром ты еще об этом не знал. Почему она синяя?
Я обернулся и стал перед ней.
- В прошлый раз я заметил, что из-под твоего расстегнутого пиджака под топиком виден край бретельки бюстгальтера. Он был синим.
Я широко улыбнулся. Если бы у улыбок был голос, то у этой был бы «похотливый баритон». Всем своим лицом, на лицо ниже ее лица, я показывал, что это хоть и шутка, но мне серьезно хотелось увидеть и остальные части. Она смеялась долго и громко. Много недель позже я нашел у нее дома эту розу. Высохшая, но сохранившая форму и цвет, только чуть потемнев, она стояла в маленькой медной вазочке. Я понял, что тогда я все-таки отжог.
Пока мы ехали, она рассказала мне об астрологии. Не журнальной, а той, которая основана на проверенных веками формулах. Часть меня верила, а часть нет.
- В прошлой жизни я была воином.
- Я расстроюсь, если выяснится, что в прошлой жизни ты меня завалила - ответил я, а мой внутренний голос добавил: «Хотя я не расстроюсь, если в этой жизни мне удастся завалить тебя. С возможностью проснуться утром, разумеется». И сразу же себя осек.
Мы приехали ко мне домой, и я заварил чай, кокетливо извиняясь за беспорядок. Когда чай был готов, я протянул ей кружку, взял свою и сел на кровать напротив нее, так же, как и она, скрестив ноги. Она рассказала мне о своем „Ex“. Она сказала, что на самом деле все еще его любит. “I’m in love pain”.
- Ты очень мне нравишься. Ты очень милый, добрый, внимательный и веселый. Но я верю в предназначение.
Какой-то внутренний механизм разрушения отношений сработал во мне, и я понял, что мы друг другу ни фига не предназначены. По моему опустившемуся взгляду она поняла, что я об этом догадался.
- У тебя есть девушка в Минске?
- Да. Мы не виделись с Рождества. Мы не расстались, но мы и не вместе… Ты знаешь, а ведь мы с тобой в чем-то в похожей ситуации, мы оторваны от тех, кого мы любим. Я понимаю, что сейчас я обману либо ее, либо себя. И мне будет одинаково больно и от того, и от другого. Просто в первом случае, получив наказание от совести, моих сил хватит еще на несколько месяцев. Я сейчас в твоих глаза очень похож на…
- Я знаю… Можешь не произносить.
- А что, действительно так похож?
- … Очень - и мы оба засмеялись. После паузы я сказал:
- Ты не знаешь, что я чувствую. Вот уже несколько месяцев.
- Знаю. Но сейчас я даже не могу тебя поцеловать - если я это сделаю, то нарушу связь с моим „Ex“ и твою с твоей девушкой.
- Но ваша связь, по-моему, уже беспредметна.
- Но она есть. Ты не сможешь мне его заменить.
Как-то мгновенно у меня в голове по аналогии с „Zwischenmieter“ - промежуточный квартиросъемщик - сложилось на первый взгляд очень циничное понятие. Но на второй оно было цинично скорее по отношению ко мне и я попробовал сыграть в добровольную жертву:
- Я мог бы быть твоим Zwischenfreund (наиболее адекватный русский перевод - «Между-парень», звучит скабрезно, но мне сейчас, простите, не до этого. Прим. аффт.). Ты могла бы использовать меня для того, чтобы забыть о разрыве, отвлечься от того, что ты сейчас переживаешь.
- А это бы дало тебе основание использовать меня?
Ну что я мог на это ответить? Какое-то время мы просто сидели молча, глядя на покрывало на кровати. Потом я поднял глаза, дождался, пока она посмотрит на меня. Несколько секунд, глядя в ее глаза, я вспоминал пять лет в музыкальной школе в Минске, где я учился играть на гитаре. Вспомнил о том, что я сотни раз натягивал шесть струн разной высоты звука, разной частоты колебаний. В это момент я натянул такую струну между нами. Оставался только щипок, чтобы струна зазвенела. И я поцеловал ее. По какому-то молчаливому согласию мы поставили чашки на пол и целовались еще несколько минут. Когда в следующий раз мы разомкнули губы, веки начали смыкаться сами собой. По такому же молчаливому согласию мы не стали этому сопротивляться. Я выключил свет, и мы, даже не раздеваясь, легли на кровать. Мы тихо засыпали, обняв друг друга. И тут я нашел ответ на вопрос, который она задала мне, когда мы только выходили из храма:
- Dein lächelndes Gesicht ähnelt dem Lotusblüte - я сказал это шепотом и поцеловал ее в лоб.
Она улыбнулась. Через несколько секунд мы уснули.
Театр
После этого мы пару раз встречались, сидели в разных кнайпах, пили пиво или кофе. Потом мы оба взяли и друг для друга исчезли. На несколько недель. Без звонков и sms. Я искал работу и нашел ее. Потом готовился к экзаменам и сдавал их. Как-то как раз во время подготовки я снова встретил ее в университете. Я с опухшей от учебы головой вышел из библиотеки выпить кофе в одном из маленьких студенческих кафе внутри здания. Там я увидел ее за столом с чашкой кофе и сигаретой. Она выглядела усталой. Я тоже. Мы обнялись и рассказали друг другу, как у нас идут дела. У меня все было довольно буднично, а вот она, как раз, занималась крупным проектом - была занята в постановке пьесы Хенрика Ибсена. Она и раньше говорила мне, что играет в театре. И теперь она развернула передо мной плакат А1 с надписью “Playing Ibsen” и датами фестиваля. «Ты знаешь Ибсена?» спросила она меня. Я ответил то, что обычно отвечаю на такие вопросы: «Нет». И стыдливо улыбнулся. «Я пришлю тебе флайер» немного покровительственно ответила она. Я попросил у нее затянуться ее сигаретой и снова как будто ощутил ее губы на своих. На том все и затихло. Она занялась своей подготовкой, а я своей. В следующие несколько недель я видел там-сям в университете плакаты, один из которых она мне показала. И в итоге об этом забыл.
После того, как я наконец отбился с экзаменами, я решил отдохнуть и позволить себе сходить на какой-нибудь культурный тус. И вот, словно услышав мои мысли, она прислала мне sms, в котором спрашивала мой новый адрес, на который она могла бы прислать приглашение. Я ответил и через несколько дней нашел в почтовом ящике флайер спектакля „Die Frau vom Meer“ («Женщина с моря») с ее подписью, в которой она рекомендовала заказать билет заранее. В тот же день я заказал билет на премьеру. Моя учеба теперь проходила в режиме приема, и я решил сделать то, чего до сих пор не делал никогда - пойти на спектакль основательно подготовленным, то есть, прочитав саму пьесу.
Я пришел в библиотеку Факультета психологии, надеясь, что и у нас будет экземпляр. По каталогу оказалось, что даже не один. Я спустился в подвал библиотеки и нашел нужную полку. На корешках книг Ибсена не было желтых наклеек, что означало, что их можно брать на дом. Я просматривал содержание одного тома собрания сочинений за другим и, не находя нужного мне текста, начинал тревожиться. В конце концов я нашел пьесу. В издании 1908 года она была напечатана готическим шрифтом. «Готично!», подумал я и улыбнулся. На столе заказов (или как это правильно называется по-русски) мне сказали, что этой книги еще нет в электронной базе данных и поэтому я не могу взять ее на руки. Меня поблагодарили, за то, что я обратил на нее внимание, и сказали, что книга окажется в базе к следующей пятнице. Зашибись.
Дело было в среду, а в пятницу на этой неделе уже была премьера, и я хотел прочитать хотя бы начало и пролистать основные реплики главной героини. О том, что главную роль играет моя дама, я догадался опять же по флайеру, на котором были изображены все герои. Я узнал ее по тонким рукам, длинному стройному телу и чертам лица, которые на рисунке хоть и были переданы грубо, но были вполне узнаваемы.
Но ситуацией с книгой я был решительно недоволен, хотя никому, разумеется, этого не высказывал. Тут я вспомнил, что в каталоге было как минимум две ссылки и вернулся в подвал к той же полке. И действительно, там оказалось еще одно собрание сочинений 61го года. С этим изданием в базе данных все было ништяк, и я довольный попилил домой с книгой подмышкой. И в первый же вечер к своему потом удивлению грохнул два акта из пяти - пьеса читалась удивительно легко.
Эллида, Фрау Вангель. Вторая жена уважаемого провинциального доктора, первая жена которого ушла из жизни. Эллида немногим старше двух дочерей Вангеля от первого брака. Они попытались иметь собственного ребенка, но мальчик прожил только около пяти месяцев. Именно в это время Эллиду охватила какая-то, казалось бы, беспредметная тревога. В конце второго акта она рассказывает мужу об истории из молодости, когда американский моряк влюбился в нее, влюбил ее в себя и, как-то неожиданно для девушки, они оказались помолвлены. Он снял со своего пальца кольцо, снял кольцо и с пальца Эллиды. Прицепил оба на связку ключей и зашвырнул как можно дальше в море. Перед тем, как снова уйти, он сказал ей, что вернется, как только сможет, и заберет ее с собой. Потом он писал ей из разных концов света о том, что помнит о своем обещании и вернется за ней обязательно. Даже без учета того, что в городе его никто особо не ждал, потому что он считался виновным в убийстве капитана корабля, на котором прибыл, Эллиде уже вполне хватило романтики, и в своих письмах она просила его забыть об этой идее. Но он этих писем как будто не читал. И вот однажды этот очень сложный человек появляется в саду Вангелей и в присутствии мужа Эллиды прямым текстом предлагает ей уехать с ним, потому что они помолвлены и только ему она и принадлежит. Девушка, естественно, в отчаянии и просит его оставить ее в покое. Но он либо уж очень напорист, либо харизматичен до неадекватности, потому что ему удается растопить сердце Эллиды словами о том, что он вовсе не собирается ее похищать. Напротив, она может уйти с ним только добровольно. В конце четвертого акта это заставило Эллиду еще раз задуматься над ее прошлым, запертом в доме мужа, и над ее потенциально очень свободным и непредсказуемым будущим. Она переживает очень сильную эмоциональную ломку, в результате которой говорит Вангелю, что оставляет его. И вот уже вечер следующего дня, близится время, когда американский моряк придет за ней, чтобы увезти ее навсегда. Когда он снова появляется в саду, Вангель говорит Эллиде, что он очень ее любит и поэтому готов пойти против себя и отпускает ее. Услышав это, Эллида, получившая от мужа признание значимости ее свободной воли, делает американцу изящный прощальный жест рукой и возвращается домой вместе с мужем. Американец и на этот раз сдерживает обещание и грустный уходит в закат. Занавес.
В пьесе есть и другие, не менее интересные и самостоятельные персонажи. И для меня они были независимы от Эллиды. Но в эту пятницу я пришел в театр именно за ней. В первом акте Эллида появляется дома, возвращаясь с купания в море. На ней длинный, почти до ступней купальный костюм. Ее волосы еще мокрые. Как я узнал потом, прямо перед появлением на сцене моя дама намочила кончики своих длинных волос в специальной вазе.
Подготовился я не только тем, что прочитал четыре акта из пяти. Я нашел недалеко от дома нерядовой цветочный магазин, которым заведовала очень приятная женщина, хорошо разбирающаяся в цветах и умудрившаяся создать в помещении что-то очень близкое к живой природе - среди растений были клетки с птицами, а по полкам с горшками ходил кот и, облизываясь, наблюдал за ними. Поздоровавшись, я сказал: «Я сегодня иду на премьеру спектакля и мне нужны цветы для примы». Она понимающе кивнула и справилась о пороговой сумме, которую я готов потратить. После этого она составила букет, тронувший меня своей изящностью. Центральным был нежно-розовый амариллис (Hippeastrum), обрамленный розовыми и белыми розами и листьями, похожими на папоротник. В понедельник на лекции по математической статистике мы проходили меры центральной тенденции. Я с грустью подумал о том, что амариллис был подобием арифметического среднего, а розы представляли значения минимума и максимума распределения розового, стремящегося в букете к белому. Но это было в понедельник. А в пятницу я был очень вдохновлен. Я был взволнован. Так же, как тогда летом я репетировал ритуал приветствия я дарения синей розы, так и сейчас я представлял себе, как я должен буду взойти на сцену и подарить ей цветы.
Так же, как и в тот раз, план пришлось принципиально менять, потому что никакой сцены не было - зрительские места были расположены на самой сцене, а точнее, это были стулья которые стояли на полу с двух сторон зала - действие происходило между этими блоками. В коротком перерыве между четвертым и пятым актом, в почти полной темноте я пробрался в самый конец зала, откуда можно было беспрепятственно выйти на площадку. По пути я наступил на ногу темнокожей женщине, которая сидела за мной. Она не заметила, как я покраснел, я извинился и нервно выбрался на то место, на которое собирался попасть.
Не все пять актов я готовил свой выход. Первые четыре я очень внимательно наблюдал за игрой актеров, а особенно за примой. У нее сильный и совсем не нежный голос и, если нужно, в отдельный момент она может повысить его с пресексуальнейшей хрипотцой. Ее лицо передавало мимику женщины, уже три года живущей в почти не прекращающейся тревоге и вынужденной из-за этого принимать наркотики, которые ей дозирует ее муж. Она тщательно ее скрывает, но в моменты, когда другие герои ее не видят, по ее лицу пробегал скрываемый страх или подавляемый гнев. Ее тело было гибким, как тело женщины живущей на море, живущей в самом море. Но, кроме лица, я больше всего наблюдал за ее руками, волшебными тонкими теплыми пальцами, когда-то теребившими мои волосы. Ими она перебирала и свои волосы, сохнущие после купания в первом акте, разбросанные в отчаянии в третьем, ими цеплялась в поисках спасения за локоть мужа в четвертом и держала его за руку в финале.
Мои цветы были лучшими. По сравнению со скромными букетиками от принимавшего труппу театра и одинокой красной розочкой, подаренной другой актрисе, мою Lady украсил букет, достойный ее и по красоте, и по оригинальности состава. Она заметила меня, как только я вышел из тени под прожекторы, и сдержанно, но радостно улыбнулась. Среди аплодисментов я подошел к ней близко, она приняла букет из моих рук и наклонилась ко мне, чтобы что-то сказать. Я знал, что у меня не будет времени задерживаться на сцене, поэтому я ее опередил. Я практически встал на цыпочки, подтягиваясь к ее уху, и тихо, так чтобы перекрыть аплодисменты, но чтобы не слышали ее коллеги, стоящие рядом, сказал одно слово: “Amazing”. Она улыбнулась снова, а я пошел назад в свое укрытие восхищенного зрителя, уходя бросив на нее уверенно нежный, почти любящий взгляд.
После премьеры была вечеринка в ресторане в том же здании, где проходил спектакль. Неожиданно мне позвонили. На экране появился беларуский номер - это была она, Мудрая и Зоркая. Каким-то образом она почувствовала, что весь вечер мое внимание было интенсивно обращено к другой женщине. Мы поговорили очень тепло, обменялись новостями - в нашем случае это касалось нескольких последних месяцев. «Эллида» несколько раз махала мне рукой, чтобы я шел за их стол. Но я поймал себя на том, что не тороплюсь завершать разговор. В конце концов, я все-таки сказал что мне пора попьянствовать с артистами и мы закончили.
Я выпил бокал белого вина и игриво пообщался с еще одной ее подругой - молодой русскоязычной женщиной, уже двенадцать лет живущей в Германии, от природного обаяния которой иногда отнимало как немецкую, так и русскую речь.
Потом мы пошли гулять по ночному городу в небольшой компании ее друзей. Мы шли с ней под руку и, улучив момент, я спросил, понравились ли ей цветы. В общем-то, мог бы и не спрашивать - с того момента, как только я распаковал цветы на подходе к театру, и уже в самом здании три женщины почти подряд сказали мне: «Какие у вас красивые цветы!». И все же я задал вопрос целевому получателю. На это она вскрикнула:
- О, черт! Я забыла цветы! - и, обернувшись к отставшей на метров десять компании друзей - Я забыла цветы в вазе, в которой намачивала волосы!
И тут на всю пустую улицу засмеялся я. Когда я через несколько секунд отошел, то прокомментировал:
- Теперь они гарантированно будут дольше цвести.
Потом мы все вместе пили кофе и болтали в каком-то кафе, открытом всю ночь. А после этого разошлись. Я проводил ее домой и она предложила мне зайти. Мы пили зеленый чай и долго говорили о спектакле. Она была не всем довольна в своем выступлении и, кажется, была подавлена. Я отвечал ей то же, что и когда мы были еще в ресторане - если мы недовольны собой, это залог того, что в следующий раз мы сделаем лучше. За редкими исключениями это так. Я знаю отдельных людей, которые делают свою работу блестяще и воспринимают это с мудрым спокойствием. А потом мы почувствовали, что уже не можем говорить связно, и легли спать. На этот раз раздевшись до разумных пределов - она легла спать в шелковом (или почти шелковом) кимоно, а я просто в нижнем белье. Но тогда мы уснули далеко не сразу. Она легла ко мне спиной, прижалась ко мне и взяла меня за руку. Какое-то время мы просто лежали молча, ждали, пока придет сон.
- Это ни к чему не приведет. Моя связь с моим парнем еще слишком сильна.
- Я думаю, что теперь это вопрос времени.
- Тогда я не знаю, какого - и через паузу - и мы не сможем заниматься любовью.
- Нет?
- Я пробовала заниматься любовью без любви. Секс без любви не доставляет мне никакого удовольствия. Он делает мне больно.
- Физически больно? - я как-то мигом проснулся с внезапным чувством вины за то, чего еще не совершил.
- Эмоционально. Особенно сейчас. Я не могу просто оборвать те несколько лет, которые нас связывают. И я не хочу никаких афер.
- Я тоже.
- Чего ты хочешь?
Я думал, наверное, почти минуту. Действительно, чего я хотел? Я еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы выдержать новое чувство, даже приятное. Не только потому, что оно было чревато новым разочарованием, но и потому, что у меня просто не было сил. У меня внутри было пусто, а снаружи все время холодно. И я сказал:
- Я хочу тепла.
- Тепла?
- Угу. Физического тепла, тепла другого тела. Тепла, которое переживают два человека, которые просто нежны друг с другом. Секс сексом, я от него уже отвык почти - здесь я попытался легким смехом представить почти правду как почти шутку - Но мне не хватает… Какой-то циркуляции, обмена что ли…
- Тогда ты должен научиться генерировать тепло сам в себе.
Я не рискнул спрашивать, как. Я был готов к тому, что предложенный ей способ мне не подойдет и мне придется найти собственный. Но в самой глубине души я просто боялся ответственности за самостоятельное создание тепла внутри себя. А еще я вспоминал о том, какое тепло я испытывал два года назад в Минске, и каким почти болезненно интенсивным оно стало в ночь перед моим отъездом. И тогда я почувствовал, как из правого глаза покатилась первая горячая капля. Я уже начинал понимать.
- Это как нить.
- Что?
- Энергетическая связь между двумя людьми. Нить, протянутая из твоего солнечного сплетения. Ты ведь занимался кунг-фу, ты должен знать.
- Кунг-фу - это когда лупят руками и ногами. Энергия - это метафора, с помощью которой адептам объясняли, как экономично и эффективно это делать - я хлюпнул носом, но голос остался ровным. В этот момент я вспомнил, как однажды мой Учитель грохнул меня на бетонный пол. Он тогда сказал: «Расслабься, или будет больно». Я расслабился, кажется полностью. Когда он бросил меня через бедро, я плюхнулся на пол, как пустой мешок. И ничего не почувствовал.
- Ты можешь не верить. Но твоя девушка позвонила тебе сегодня вечером. Именно сегодня после спектакля. Как ты можешь это объяснить?
- Не знаю.
- Ваша нить не ослабла. Возможно, ослабла твоя точка крепления. Но нить - нет. Человек, с которым я была, был мужчиной моей жизни. Ты можешь сказать о своей девушке, что она - женщина твоей жизни?
Я думал об этом и раньше. А вот теперь отрезок жизни от пятнадцати лет, когда я первый раз поцеловал темноволосую художницу, мою тогда совершенно не понятную ровесницу, до двадцати двух, когда я лежал в одной постели с актрисой, взрослее меня на несколько лет, пронесся за несколько секунд. И я ответил
- Да.
- Я думаю, ты получил нужный ответ.
Больше этой ночью она не сказала ничего. Через несколько минут я услышал ее равномерное дыхание - она спала.
Я даже не плакал. По моему лицу просто текли слезы, и я никак не мог их остановить. Теперь мне уже не было грустно из-за того, что эти отношения не состоятся. Не было грустно из-за того, что не состоятся и какие-то другие. «Я понял, в чем проблема, Лева, - сказал Гоша Куценко в одном из фильмов, - крабы киснут». «Я понял, в чем проблема, Mo, - сказал мой внутренний голос, - нить ослабла». И я уснул.
Когда я проснулся утром, ее не было в комнате. В другом конце ее квартиры слышался шум воды в душе. Я полежал некоторое время в пустой кровати. В голове не было ни одной мысли, а тело наполняла «катартическая» легкость. Потом я встал и оделся. Вода в душе перестала литься, и я слышал, как она одевается. Выходя из комнаты в кухню, я заметил в углу гитару. Не воткну, как я не заметил ее вчера - можно было бы распустить перья. А теперь было, в общем-то, уже не нужно. Но я все равно взял инструмент. Классическая гитара с нейлоновыми струнами. Я взял первый попавшийся аккорд, которым обычно проверял строй на своей гитаре. Не строила третья струна - обычное дело для этого типа струн. Натянутая между основанием на деке с одной стороны и колком на головке грифа с другой, она растягивается, снижается ее натяжение и от этого строй «сползает». Особенно быстро это происходит в холоде. Я подтянул ее, прислушался сначала к созвучию со второй струной, зажав третью на четвертом ладу, а потом взял и весь аккорд. «Вот теперь - ништяк», сказал мой внутренний голос, и я поставил гитару на место.
Берлин, ноябрь 2006
Храм
Я позвонил ей под конец следующей недели. Вместо нее меня встретил автоответчик, от которого я узнал ее фамилию. Я оставил сообщение с предложением встретиться. Через несколько часов, уже вечером она прислала sms, в котором говорила, что завтра ее подруга выступает в каком-то центре за городом, и она хочет ее поддержать. Я ответил, что могу в свою очередь поддержать ее саму, хотя сформулировал это как «мне тоже было бы чрезвычайно интересно». Чувствуете связь? Я тоже нет.
Из ответа выяснилось, что доклад по индуистике и мне, скорее всего, будет не интересно. Я был не сломим: «Ну что ты, я открыт к новому; на крайняк посижу незаметно в заднем ряду так, что меня даже никто не заметит». Через ощутимую паузу, в которую я успел счесть себя назойливым и уже примирился с отказом (говорил же, моя съемная техника срабатывает только на обмен номерами), пришел ответ: «Завтра в половине двенадцатого». И адрес.
На следующий день я одел черный сакко и черные же джинсы. Было очень жарко, и я знал, что мне будет как угодно, только не комфортно. Но в моем гардеробе это был самый подходящий прикид, поддерживающий атмосферу таинственности и подчеркивающий фигуру. Я приехал в Шпандау и за четыре квартала от нужного мне здания пшикнул себе за уши и в ямочку у основания горла St. Olivier. Я благоухал сам и нес в руках маленькую изящную синюю розу.
Я пришел заранее и завис у входа, не зная, что мне делать. Это был вовсе не какой-то стеклянно-стальной двухэтажный центр с конференц-залом, семинарскими помещениями и рестораном, а нормальный пятиэтажный жилой дом, построенный, скорее всего, где-то в шестидесятых. В голове пронеслось: «Секта».
Меня начинало немного колотить от волнения. Я ждал ее прихода и начал внутренне репетировать ритуал приветствия: я улыбнусь, пойду на встречу, обниму ее и подарю цветок… Щас! Я улыбнусь, пойду на встречу и подарю ей цветок. Тогда как она почувствует мой аромат? А! Я пойду на встречу, приблизившись к ней, я протяну ей цветок все еще полусогнутой рукой, тогда мы будем на достаточно небольшом расстоянии, чтобы она смогла, обрадовавшись цветку, поддавшись нежному импульсу, обнять меня сама. А если она не оценит цветок? А если она сразу же спросит, почему он синий? Что я отвечу? Я-то знал, почему он синий, но говорить это в первые тридцать секунд было бы крайне прямолинейно - я и так уже напросился на встречу, на которую меня не звали. Я пришел в тупик и набрал ее номер. Она оказалась уже внутри. «Отличный план, чувак!» - я хлопнул себя по плечу, сразу после того, как дверной замок зажужжал и дал открыть дверь.
Поднимаясь по лестнице, я совершенно не представлял, как должен ее поприветствовать, а ведь это, как мне казалось, выражает очень многое - сделаю я это с уверенной легкостью или с томным замешательством, перейду, наконец, в стиль взрослого мужчины с милыми атавизмами романтика, или останусь слащавым молодым романтиком с хилыми афоризмами невротика? Я понятия не имел и поэтому постарался расслабиться, быть внимательным и реагировать на ситуацию. На лестничной клетке перед открытой дверью в квартиру стояла она и ее подруга. На этот раз она была одета в длинный темный сарафан, такой, какие я видел в фильмах про хиппи. Она с улыбкой произнесла мое имя и протянула мне обе руки, повернув внешние стороны ладоней вверх. Так меня не приветствовал еще никто. Образ Жана Пиаже хлопнул меня по спине и сказал: «Aller!» Правой рукой - в левой я держал розу - я аккуратно сомкнул ее длинные пальцы в своих, она внешне незаметно, но ощутимо потянула мою руку на себя. Я легко поцеловал ее в обе щеки и подарил розочку. Это ее тронуло. Потом она представила мне свою подругу, и мы вошли внутрь.
Мы пили чай из глиняных горшочков, которые грели руки, не обжигая их. Подруга моей новой знакомой - очень милая, прекрасно сложенная девушка - рассказала о том, что мы поедем в храм, основанный учителем, имя которого я не запомнил. Имена - это вообще моя большая проблема, а это имя было индийским и подобающе многосложным. Она показала мне книгу о нем. Этот человек напугал меня прямо с обложки - воинственно-холодное лицо без выражения, широко открытые глаза, смотрящие куда-то вверх. Я из вежливости полистал книгу, стараясь больше внимания обращать на сопровождающий рассказ вслух. Я время от времени поднимал взгляд на рассказчицу и иногда переводил его на мою спутницу - хотя, на самом деле, это я был ее спутником - и в эти моменты улыбался половиной лица. Она улыбалась в ответ, так что характер нашего знакомства был интуитивно уловим даже при моей осторожности.
Был еще кое-кто, кому я улыбался. У девушки, которую мы вдвоем сопровождали в храм, была маленькая дочь. Она принесла из кухни банку варенья и, сидя в позе лотоса рядом со мной на диване, пыталась ее открыть. В какой-то момент я поддался толи воспитанию, толи желанию срубить бонус в глазах женщин, взял у девочки банку и открыл ее. Молча посмотрев на меня несколько секунд, она начала есть варенье, и взаимодействие вернулось в точку равновесия.
Следующая книга, которую мне показала ее мать, была альбомом с фотографиями буддийских аскетов - так я, по крайней мере, понял - переданный фотографиями рассказ о том, кто они и почему они избрали такой путь. У меня не было схем, в которые я мог бы включить эту совершенно новую информацию - Жан Пиаже иронично хмыкнул в прихожей - поэтому в памяти остались только отдельные образы: мужчины со спицами в щеках и ноздрях, покрывшие тело краской, чаще всего синей - тело Шивы стало синим, когда он принял яд. Человек, который несколько лет прожил с поднятой вверх левой рукой - он просто так решил. И улыбающийся бородатый мужчина со здоровенным косым. «Да, многие из них употребляли гашиш. Они проповедовали важность радости» - прокомментировала девушка. На это я задумался о том, где же была моя радость, когда я долбил в одиночестве, уставившись в темное окно. Еще раз оценив размер косяка, я понял, что по сравнению с этим аскетом я был просто мальчиком, глупым наивным мальчиком.
Так прошло полчаса или около того, и мы спустились во двор, где нас ждали друзья барышень, чтобы отвезти нас в храм на машине. Только тогда я вспомнил, что «центр» за городом. Стремаясь у подъезда дома, я как-то не сопоставил содержание вчерашних sms и то, что район Шпандау это вполне еще Берлин. Мы приехали в пригород, состоящий из домов на одну семью.
Храм находился в частном доме, вернее в его подвале. Никаких внешних признаков, кроме большого знака из позолоченного металла на стене, который мне показался стилизованной цифрой 30 - номер дома. Тихая медитативная музыка, разговоры вполголоса и аромат благовоний в хорошо проветренном помещении. Весь первый, «земляной» этаж - самый обычный частный дом, если не считать стеллажа с книгами и кассетами с музыкой. «Ну, вот видишь, никакая не секта», успокоил я себя и предложил помощь на кухне.
В подвале все было очень четко оформлено для совершения служб. В последних приготовлениях по комнате ходили босиком женщины в сари, зажигая свечи. Одна из них готовила к работе миниатюрный оргáн. Сначала она просто разыгрывалась, но в какой-то момент служба началась. Как будто сама собой. Мне сказали, что я могу подпевать. Мне хотелось с виноватой улыбкой сказать, что я не знаю санскрита, но в книжечках с текстами на каждой правой странице был немецкий перевод левой. Я запомнил одну единственную фразу: „Dein lächelndes Gesicht ähnelt dem Lotusblüte“. Ее можно было бы перевести на русский как «Твое улыбающееся лицо похоже на цветок лотоса». Но это было не „Dein lächelndes Gesicht ist dem Lotuslbüte ähnlich“, тут был именно ähneln, verbum intransitivum «походить, быть похожим». Как будто «Твое улыбающееся лицо стремится, приближается по красоте к цветку лотоса». И почему „dem Lotusblüte“, ведь это слово женского рода? А я отчетливо запомнил dem. Опечатка? А вдруг нет?
Только здесь я окончательно понял, что шифровалось словом «выступать» в тех sms, с которых все началось - подруга моей дамы лидировала в хоре, ее голос был чем-то почти центральным в процессе, на него как будто нанизывалось пение всех прихожан, она задавала настроение, самостоятельно в заданный момент начиная отдельные отрывки текста.
В конце службы немецкая женщина, проводившая церемонию, махнула в разных направлениях кисточкой, смоченной в воде. Потом тонкими быстрыми движениями кисти руки, в которой держала маленький платочек, в тех же направлениях распространила ветер. И, наконец, обошла всех прихожан с небольшой чашей, в которой на фитиле бился язычок огня. Я порадовался, что был не первым, потому что успел увидеть, что делают остальные - нужно было коротким, но не быстрым сходящимся движением пронести руки над огнем, поднять их к голове, немного наклоненной к чаше, и развести их у самого лица. Когда пришла моя очередь, я сделал, как мне показалось, то же самое, хотя не вполне осознанно. Я зачерпнул ладонями огонь, сомкнул их так, как если бы в них была вода, и развел их у лица. Как будто я умывался. Когда я поднял глаза от чаши, я увидел, что жрица немного улыбнулась. Не знаю, потому ли, что я сделал это правильно, или наоборот, потому что выглядел смешно в своем желании подражать. Но эта улыбка осталась для меня загадкой до сих пор.
Когда мы возвращались домой, было уже темно, хотя и не очень поздно, и я уговорил ее переночевать у меня, аргументируя тем, что ко мне ближе ехать, хотя в Берлине даже эта отмазка работает не всегда.
Мы много говорили. Еще выходя из храма, она спросила:
- И как тебе церемония? Ты из нее что-нибудь вынес?
- Пока не знаю. Я тебе потом скажу.
Мы медленно шли одни по тротуару к машине. Она повертела в пальцах маленькую синюю розу и спросила:
- Синий - цвет Шивы. Но сегодня утром ты еще об этом не знал. Почему она синяя?
Я обернулся и стал перед ней.
- В прошлый раз я заметил, что из-под твоего расстегнутого пиджака под топиком виден край бретельки бюстгальтера. Он был синим.
Я широко улыбнулся. Если бы у улыбок был голос, то у этой был бы «похотливый баритон». Всем своим лицом, на лицо ниже ее лица, я показывал, что это хоть и шутка, но мне серьезно хотелось увидеть и остальные части. Она смеялась долго и громко. Много недель позже я нашел у нее дома эту розу. Высохшая, но сохранившая форму и цвет, только чуть потемнев, она стояла в маленькой медной вазочке. Я понял, что тогда я все-таки отжог.
Пока мы ехали, она рассказала мне об астрологии. Не журнальной, а той, которая основана на проверенных веками формулах. Часть меня верила, а часть нет.
- В прошлой жизни я была воином.
- Я расстроюсь, если выяснится, что в прошлой жизни ты меня завалила - ответил я, а мой внутренний голос добавил: «Хотя я не расстроюсь, если в этой жизни мне удастся завалить тебя. С возможностью проснуться утром, разумеется». И сразу же себя осек.
Мы приехали ко мне домой, и я заварил чай, кокетливо извиняясь за беспорядок. Когда чай был готов, я протянул ей кружку, взял свою и сел на кровать напротив нее, так же, как и она, скрестив ноги. Она рассказала мне о своем „Ex“. Она сказала, что на самом деле все еще его любит. “I’m in love pain”.
- Ты очень мне нравишься. Ты очень милый, добрый, внимательный и веселый. Но я верю в предназначение.
Какой-то внутренний механизм разрушения отношений сработал во мне, и я понял, что мы друг другу ни фига не предназначены. По моему опустившемуся взгляду она поняла, что я об этом догадался.
- У тебя есть девушка в Минске?
- Да. Мы не виделись с Рождества. Мы не расстались, но мы и не вместе… Ты знаешь, а ведь мы с тобой в чем-то в похожей ситуации, мы оторваны от тех, кого мы любим. Я понимаю, что сейчас я обману либо ее, либо себя. И мне будет одинаково больно и от того, и от другого. Просто в первом случае, получив наказание от совести, моих сил хватит еще на несколько месяцев. Я сейчас в твоих глаза очень похож на…
- Я знаю… Можешь не произносить.
- А что, действительно так похож?
- … Очень - и мы оба засмеялись. После паузы я сказал:
- Ты не знаешь, что я чувствую. Вот уже несколько месяцев.
- Знаю. Но сейчас я даже не могу тебя поцеловать - если я это сделаю, то нарушу связь с моим „Ex“ и твою с твоей девушкой.
- Но ваша связь, по-моему, уже беспредметна.
- Но она есть. Ты не сможешь мне его заменить.
Как-то мгновенно у меня в голове по аналогии с „Zwischenmieter“ - промежуточный квартиросъемщик - сложилось на первый взгляд очень циничное понятие. Но на второй оно было цинично скорее по отношению ко мне и я попробовал сыграть в добровольную жертву:
- Я мог бы быть твоим Zwischenfreund (наиболее адекватный русский перевод - «Между-парень», звучит скабрезно, но мне сейчас, простите, не до этого. Прим. аффт.). Ты могла бы использовать меня для того, чтобы забыть о разрыве, отвлечься от того, что ты сейчас переживаешь.
- А это бы дало тебе основание использовать меня?
Ну что я мог на это ответить? Какое-то время мы просто сидели молча, глядя на покрывало на кровати. Потом я поднял глаза, дождался, пока она посмотрит на меня. Несколько секунд, глядя в ее глаза, я вспоминал пять лет в музыкальной школе в Минске, где я учился играть на гитаре. Вспомнил о том, что я сотни раз натягивал шесть струн разной высоты звука, разной частоты колебаний. В это момент я натянул такую струну между нами. Оставался только щипок, чтобы струна зазвенела. И я поцеловал ее. По какому-то молчаливому согласию мы поставили чашки на пол и целовались еще несколько минут. Когда в следующий раз мы разомкнули губы, веки начали смыкаться сами собой. По такому же молчаливому согласию мы не стали этому сопротивляться. Я выключил свет, и мы, даже не раздеваясь, легли на кровать. Мы тихо засыпали, обняв друг друга. И тут я нашел ответ на вопрос, который она задала мне, когда мы только выходили из храма:
- Dein lächelndes Gesicht ähnelt dem Lotusblüte - я сказал это шепотом и поцеловал ее в лоб.
Она улыбнулась. Через несколько секунд мы уснули.
Театр
После этого мы пару раз встречались, сидели в разных кнайпах, пили пиво или кофе. Потом мы оба взяли и друг для друга исчезли. На несколько недель. Без звонков и sms. Я искал работу и нашел ее. Потом готовился к экзаменам и сдавал их. Как-то как раз во время подготовки я снова встретил ее в университете. Я с опухшей от учебы головой вышел из библиотеки выпить кофе в одном из маленьких студенческих кафе внутри здания. Там я увидел ее за столом с чашкой кофе и сигаретой. Она выглядела усталой. Я тоже. Мы обнялись и рассказали друг другу, как у нас идут дела. У меня все было довольно буднично, а вот она, как раз, занималась крупным проектом - была занята в постановке пьесы Хенрика Ибсена. Она и раньше говорила мне, что играет в театре. И теперь она развернула передо мной плакат А1 с надписью “Playing Ibsen” и датами фестиваля. «Ты знаешь Ибсена?» спросила она меня. Я ответил то, что обычно отвечаю на такие вопросы: «Нет». И стыдливо улыбнулся. «Я пришлю тебе флайер» немного покровительственно ответила она. Я попросил у нее затянуться ее сигаретой и снова как будто ощутил ее губы на своих. На том все и затихло. Она занялась своей подготовкой, а я своей. В следующие несколько недель я видел там-сям в университете плакаты, один из которых она мне показала. И в итоге об этом забыл.
После того, как я наконец отбился с экзаменами, я решил отдохнуть и позволить себе сходить на какой-нибудь культурный тус. И вот, словно услышав мои мысли, она прислала мне sms, в котором спрашивала мой новый адрес, на который она могла бы прислать приглашение. Я ответил и через несколько дней нашел в почтовом ящике флайер спектакля „Die Frau vom Meer“ («Женщина с моря») с ее подписью, в которой она рекомендовала заказать билет заранее. В тот же день я заказал билет на премьеру. Моя учеба теперь проходила в режиме приема, и я решил сделать то, чего до сих пор не делал никогда - пойти на спектакль основательно подготовленным, то есть, прочитав саму пьесу.
Я пришел в библиотеку Факультета психологии, надеясь, что и у нас будет экземпляр. По каталогу оказалось, что даже не один. Я спустился в подвал библиотеки и нашел нужную полку. На корешках книг Ибсена не было желтых наклеек, что означало, что их можно брать на дом. Я просматривал содержание одного тома собрания сочинений за другим и, не находя нужного мне текста, начинал тревожиться. В конце концов я нашел пьесу. В издании 1908 года она была напечатана готическим шрифтом. «Готично!», подумал я и улыбнулся. На столе заказов (или как это правильно называется по-русски) мне сказали, что этой книги еще нет в электронной базе данных и поэтому я не могу взять ее на руки. Меня поблагодарили, за то, что я обратил на нее внимание, и сказали, что книга окажется в базе к следующей пятнице. Зашибись.
Дело было в среду, а в пятницу на этой неделе уже была премьера, и я хотел прочитать хотя бы начало и пролистать основные реплики главной героини. О том, что главную роль играет моя дама, я догадался опять же по флайеру, на котором были изображены все герои. Я узнал ее по тонким рукам, длинному стройному телу и чертам лица, которые на рисунке хоть и были переданы грубо, но были вполне узнаваемы.
Но ситуацией с книгой я был решительно недоволен, хотя никому, разумеется, этого не высказывал. Тут я вспомнил, что в каталоге было как минимум две ссылки и вернулся в подвал к той же полке. И действительно, там оказалось еще одно собрание сочинений 61го года. С этим изданием в базе данных все было ништяк, и я довольный попилил домой с книгой подмышкой. И в первый же вечер к своему потом удивлению грохнул два акта из пяти - пьеса читалась удивительно легко.
Эллида, Фрау Вангель. Вторая жена уважаемого провинциального доктора, первая жена которого ушла из жизни. Эллида немногим старше двух дочерей Вангеля от первого брака. Они попытались иметь собственного ребенка, но мальчик прожил только около пяти месяцев. Именно в это время Эллиду охватила какая-то, казалось бы, беспредметная тревога. В конце второго акта она рассказывает мужу об истории из молодости, когда американский моряк влюбился в нее, влюбил ее в себя и, как-то неожиданно для девушки, они оказались помолвлены. Он снял со своего пальца кольцо, снял кольцо и с пальца Эллиды. Прицепил оба на связку ключей и зашвырнул как можно дальше в море. Перед тем, как снова уйти, он сказал ей, что вернется, как только сможет, и заберет ее с собой. Потом он писал ей из разных концов света о том, что помнит о своем обещании и вернется за ней обязательно. Даже без учета того, что в городе его никто особо не ждал, потому что он считался виновным в убийстве капитана корабля, на котором прибыл, Эллиде уже вполне хватило романтики, и в своих письмах она просила его забыть об этой идее. Но он этих писем как будто не читал. И вот однажды этот очень сложный человек появляется в саду Вангелей и в присутствии мужа Эллиды прямым текстом предлагает ей уехать с ним, потому что они помолвлены и только ему она и принадлежит. Девушка, естественно, в отчаянии и просит его оставить ее в покое. Но он либо уж очень напорист, либо харизматичен до неадекватности, потому что ему удается растопить сердце Эллиды словами о том, что он вовсе не собирается ее похищать. Напротив, она может уйти с ним только добровольно. В конце четвертого акта это заставило Эллиду еще раз задуматься над ее прошлым, запертом в доме мужа, и над ее потенциально очень свободным и непредсказуемым будущим. Она переживает очень сильную эмоциональную ломку, в результате которой говорит Вангелю, что оставляет его. И вот уже вечер следующего дня, близится время, когда американский моряк придет за ней, чтобы увезти ее навсегда. Когда он снова появляется в саду, Вангель говорит Эллиде, что он очень ее любит и поэтому готов пойти против себя и отпускает ее. Услышав это, Эллида, получившая от мужа признание значимости ее свободной воли, делает американцу изящный прощальный жест рукой и возвращается домой вместе с мужем. Американец и на этот раз сдерживает обещание и грустный уходит в закат. Занавес.
В пьесе есть и другие, не менее интересные и самостоятельные персонажи. И для меня они были независимы от Эллиды. Но в эту пятницу я пришел в театр именно за ней. В первом акте Эллида появляется дома, возвращаясь с купания в море. На ней длинный, почти до ступней купальный костюм. Ее волосы еще мокрые. Как я узнал потом, прямо перед появлением на сцене моя дама намочила кончики своих длинных волос в специальной вазе.
Подготовился я не только тем, что прочитал четыре акта из пяти. Я нашел недалеко от дома нерядовой цветочный магазин, которым заведовала очень приятная женщина, хорошо разбирающаяся в цветах и умудрившаяся создать в помещении что-то очень близкое к живой природе - среди растений были клетки с птицами, а по полкам с горшками ходил кот и, облизываясь, наблюдал за ними. Поздоровавшись, я сказал: «Я сегодня иду на премьеру спектакля и мне нужны цветы для примы». Она понимающе кивнула и справилась о пороговой сумме, которую я готов потратить. После этого она составила букет, тронувший меня своей изящностью. Центральным был нежно-розовый амариллис (Hippeastrum), обрамленный розовыми и белыми розами и листьями, похожими на папоротник. В понедельник на лекции по математической статистике мы проходили меры центральной тенденции. Я с грустью подумал о том, что амариллис был подобием арифметического среднего, а розы представляли значения минимума и максимума распределения розового, стремящегося в букете к белому. Но это было в понедельник. А в пятницу я был очень вдохновлен. Я был взволнован. Так же, как тогда летом я репетировал ритуал приветствия я дарения синей розы, так и сейчас я представлял себе, как я должен буду взойти на сцену и подарить ей цветы.
Так же, как и в тот раз, план пришлось принципиально менять, потому что никакой сцены не было - зрительские места были расположены на самой сцене, а точнее, это были стулья которые стояли на полу с двух сторон зала - действие происходило между этими блоками. В коротком перерыве между четвертым и пятым актом, в почти полной темноте я пробрался в самый конец зала, откуда можно было беспрепятственно выйти на площадку. По пути я наступил на ногу темнокожей женщине, которая сидела за мной. Она не заметила, как я покраснел, я извинился и нервно выбрался на то место, на которое собирался попасть.
Не все пять актов я готовил свой выход. Первые четыре я очень внимательно наблюдал за игрой актеров, а особенно за примой. У нее сильный и совсем не нежный голос и, если нужно, в отдельный момент она может повысить его с пресексуальнейшей хрипотцой. Ее лицо передавало мимику женщины, уже три года живущей в почти не прекращающейся тревоге и вынужденной из-за этого принимать наркотики, которые ей дозирует ее муж. Она тщательно ее скрывает, но в моменты, когда другие герои ее не видят, по ее лицу пробегал скрываемый страх или подавляемый гнев. Ее тело было гибким, как тело женщины живущей на море, живущей в самом море. Но, кроме лица, я больше всего наблюдал за ее руками, волшебными тонкими теплыми пальцами, когда-то теребившими мои волосы. Ими она перебирала и свои волосы, сохнущие после купания в первом акте, разбросанные в отчаянии в третьем, ими цеплялась в поисках спасения за локоть мужа в четвертом и держала его за руку в финале.
Мои цветы были лучшими. По сравнению со скромными букетиками от принимавшего труппу театра и одинокой красной розочкой, подаренной другой актрисе, мою Lady украсил букет, достойный ее и по красоте, и по оригинальности состава. Она заметила меня, как только я вышел из тени под прожекторы, и сдержанно, но радостно улыбнулась. Среди аплодисментов я подошел к ней близко, она приняла букет из моих рук и наклонилась ко мне, чтобы что-то сказать. Я знал, что у меня не будет времени задерживаться на сцене, поэтому я ее опередил. Я практически встал на цыпочки, подтягиваясь к ее уху, и тихо, так чтобы перекрыть аплодисменты, но чтобы не слышали ее коллеги, стоящие рядом, сказал одно слово: “Amazing”. Она улыбнулась снова, а я пошел назад в свое укрытие восхищенного зрителя, уходя бросив на нее уверенно нежный, почти любящий взгляд.
После премьеры была вечеринка в ресторане в том же здании, где проходил спектакль. Неожиданно мне позвонили. На экране появился беларуский номер - это была она, Мудрая и Зоркая. Каким-то образом она почувствовала, что весь вечер мое внимание было интенсивно обращено к другой женщине. Мы поговорили очень тепло, обменялись новостями - в нашем случае это касалось нескольких последних месяцев. «Эллида» несколько раз махала мне рукой, чтобы я шел за их стол. Но я поймал себя на том, что не тороплюсь завершать разговор. В конце концов, я все-таки сказал что мне пора попьянствовать с артистами и мы закончили.
Я выпил бокал белого вина и игриво пообщался с еще одной ее подругой - молодой русскоязычной женщиной, уже двенадцать лет живущей в Германии, от природного обаяния которой иногда отнимало как немецкую, так и русскую речь.
Потом мы пошли гулять по ночному городу в небольшой компании ее друзей. Мы шли с ней под руку и, улучив момент, я спросил, понравились ли ей цветы. В общем-то, мог бы и не спрашивать - с того момента, как только я распаковал цветы на подходе к театру, и уже в самом здании три женщины почти подряд сказали мне: «Какие у вас красивые цветы!». И все же я задал вопрос целевому получателю. На это она вскрикнула:
- О, черт! Я забыла цветы! - и, обернувшись к отставшей на метров десять компании друзей - Я забыла цветы в вазе, в которой намачивала волосы!
И тут на всю пустую улицу засмеялся я. Когда я через несколько секунд отошел, то прокомментировал:
- Теперь они гарантированно будут дольше цвести.
Потом мы все вместе пили кофе и болтали в каком-то кафе, открытом всю ночь. А после этого разошлись. Я проводил ее домой и она предложила мне зайти. Мы пили зеленый чай и долго говорили о спектакле. Она была не всем довольна в своем выступлении и, кажется, была подавлена. Я отвечал ей то же, что и когда мы были еще в ресторане - если мы недовольны собой, это залог того, что в следующий раз мы сделаем лучше. За редкими исключениями это так. Я знаю отдельных людей, которые делают свою работу блестяще и воспринимают это с мудрым спокойствием. А потом мы почувствовали, что уже не можем говорить связно, и легли спать. На этот раз раздевшись до разумных пределов - она легла спать в шелковом (или почти шелковом) кимоно, а я просто в нижнем белье. Но тогда мы уснули далеко не сразу. Она легла ко мне спиной, прижалась ко мне и взяла меня за руку. Какое-то время мы просто лежали молча, ждали, пока придет сон.
- Это ни к чему не приведет. Моя связь с моим парнем еще слишком сильна.
- Я думаю, что теперь это вопрос времени.
- Тогда я не знаю, какого - и через паузу - и мы не сможем заниматься любовью.
- Нет?
- Я пробовала заниматься любовью без любви. Секс без любви не доставляет мне никакого удовольствия. Он делает мне больно.
- Физически больно? - я как-то мигом проснулся с внезапным чувством вины за то, чего еще не совершил.
- Эмоционально. Особенно сейчас. Я не могу просто оборвать те несколько лет, которые нас связывают. И я не хочу никаких афер.
- Я тоже.
- Чего ты хочешь?
Я думал, наверное, почти минуту. Действительно, чего я хотел? Я еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы выдержать новое чувство, даже приятное. Не только потому, что оно было чревато новым разочарованием, но и потому, что у меня просто не было сил. У меня внутри было пусто, а снаружи все время холодно. И я сказал:
- Я хочу тепла.
- Тепла?
- Угу. Физического тепла, тепла другого тела. Тепла, которое переживают два человека, которые просто нежны друг с другом. Секс сексом, я от него уже отвык почти - здесь я попытался легким смехом представить почти правду как почти шутку - Но мне не хватает… Какой-то циркуляции, обмена что ли…
- Тогда ты должен научиться генерировать тепло сам в себе.
Я не рискнул спрашивать, как. Я был готов к тому, что предложенный ей способ мне не подойдет и мне придется найти собственный. Но в самой глубине души я просто боялся ответственности за самостоятельное создание тепла внутри себя. А еще я вспоминал о том, какое тепло я испытывал два года назад в Минске, и каким почти болезненно интенсивным оно стало в ночь перед моим отъездом. И тогда я почувствовал, как из правого глаза покатилась первая горячая капля. Я уже начинал понимать.
- Это как нить.
- Что?
- Энергетическая связь между двумя людьми. Нить, протянутая из твоего солнечного сплетения. Ты ведь занимался кунг-фу, ты должен знать.
- Кунг-фу - это когда лупят руками и ногами. Энергия - это метафора, с помощью которой адептам объясняли, как экономично и эффективно это делать - я хлюпнул носом, но голос остался ровным. В этот момент я вспомнил, как однажды мой Учитель грохнул меня на бетонный пол. Он тогда сказал: «Расслабься, или будет больно». Я расслабился, кажется полностью. Когда он бросил меня через бедро, я плюхнулся на пол, как пустой мешок. И ничего не почувствовал.
- Ты можешь не верить. Но твоя девушка позвонила тебе сегодня вечером. Именно сегодня после спектакля. Как ты можешь это объяснить?
- Не знаю.
- Ваша нить не ослабла. Возможно, ослабла твоя точка крепления. Но нить - нет. Человек, с которым я была, был мужчиной моей жизни. Ты можешь сказать о своей девушке, что она - женщина твоей жизни?
Я думал об этом и раньше. А вот теперь отрезок жизни от пятнадцати лет, когда я первый раз поцеловал темноволосую художницу, мою тогда совершенно не понятную ровесницу, до двадцати двух, когда я лежал в одной постели с актрисой, взрослее меня на несколько лет, пронесся за несколько секунд. И я ответил
- Да.
- Я думаю, ты получил нужный ответ.
Больше этой ночью она не сказала ничего. Через несколько минут я услышал ее равномерное дыхание - она спала.
Я даже не плакал. По моему лицу просто текли слезы, и я никак не мог их остановить. Теперь мне уже не было грустно из-за того, что эти отношения не состоятся. Не было грустно из-за того, что не состоятся и какие-то другие. «Я понял, в чем проблема, Лева, - сказал Гоша Куценко в одном из фильмов, - крабы киснут». «Я понял, в чем проблема, Mo, - сказал мой внутренний голос, - нить ослабла». И я уснул.
Когда я проснулся утром, ее не было в комнате. В другом конце ее квартиры слышался шум воды в душе. Я полежал некоторое время в пустой кровати. В голове не было ни одной мысли, а тело наполняла «катартическая» легкость. Потом я встал и оделся. Вода в душе перестала литься, и я слышал, как она одевается. Выходя из комнаты в кухню, я заметил в углу гитару. Не воткну, как я не заметил ее вчера - можно было бы распустить перья. А теперь было, в общем-то, уже не нужно. Но я все равно взял инструмент. Классическая гитара с нейлоновыми струнами. Я взял первый попавшийся аккорд, которым обычно проверял строй на своей гитаре. Не строила третья струна - обычное дело для этого типа струн. Натянутая между основанием на деке с одной стороны и колком на головке грифа с другой, она растягивается, снижается ее натяжение и от этого строй «сползает». Особенно быстро это происходит в холоде. Я подтянул ее, прислушался сначала к созвучию со второй струной, зажав третью на четвертом ладу, а потом взял и весь аккорд. «Вот теперь - ништяк», сказал мой внутренний голос, и я поставил гитару на место.
Берлин, ноябрь 2006