"Человек сам хозяин своей судьбы". Так чаще всего говорят, когда отмахиваются от проблем ближних - наркоманов, алкоголиков, бездомных.
Все верно. Только это не значит, что у любого есть силы и возможности судьбу изменить.
Я ее приметил давно.
Высокая, худая, с узкими плечами и мальчишеской угловатостью движений.
С нетвердой походкой, потому что выпивает.
Грязная оранжевая майка и свободные серые штаны висят, как на вешалке.
Она уже несколько раз появлялась у нас. Возможно, с кем-то в компании, но явно сторонилась всех. Получала еду и довольно быстро исчезала.
Я думал сначала, беспризорница.
По ней невозможно понять, сколько ей лет. Семнадцать или двадцать пять.
Она какое-то время мается в очереди к скорой. Стоит, покачиваясь и мучительно держится за голову. Жара давит.
Вскоре она не выдерживает беспощадно палящего солнца и быстрыми нетвердыми шагами уходит под стену дома.
Опускается на какую-то картонку, приваливается к стене спиной. И тут же сползает...
Я подхожу.
- Тебе плохо? Что болит?
Она с трудом поднимает на меня большие серые глаза. В них не то безумие, не то мука.
Под левым глазом огромный фингал. Судя по цвету, не меньше чем недельной давности.
Лицо покрытое пылью и подпухшее от пьянства и побоев.
Но все равно проступает розовая бархатистая кожа, которая еще не превратилась в ноздреватую пемзу. Такая кожа у алкоголичек.
У Веры, видно, стаж не тот.
Из-под нелепой косынки выглядывает короткая стрижка, болячки и короста.
- Не могу на жаре. Тяжело мне.
Я расспрашиваю.
Вере 23 года. Она из Подмосковья.
Уехала в Москву «замуж». Родила ребенка. Муж умер от «передоза».
- А сама колешься? - спрашиваю.
- Не. Я - нет.
Футболка с коротким рукавом, руки чистые.
- А его родители, решили, что это из-за меня он скололся. И выгнали.
- Вместе с ребенком?
- Да.
- А у тебя родственники есть?
- Есть. Ребенка у себя оставили...
- А тебя выгнали?
- А меня выгнали.
- И сколько ребенку?
- Сейчас четыре с половиной года
- Домой хочешь?
- Меня там не ждут...
- У тебя что-то болит?
- Да вот Лиза обещала снять шину.
На нижней челюсти у нее такая штука, для выправления зубов.
- Не могу больше, давит. Ее уже давно надо снять.
- Так иди, встань в очередь.
- Что? С бомжами?!
А с кем? Живет на вокзале и брезгует стоять в одной очереди с бездомными.
Видно, что это истерика от усталости. От пьянства, от жары, от дурацкой, бездарной жизни.
Она бессильно срывается на всем. Девчонка-заноза. Такие всегда лезут на рожон, и в любви, и в драке. И всегда страдают больше всех.
Прямо "Röslein auf der Heiden".
Рядом присаживается на корточки невысокий парень в черной майке, картавый и косоглазый.
Трогает ее за руку.
- Лер, ну как ты? Может, пойдешь к машине?
- Да не могу я там стоять! Мне плохо на солнце! - взрывается она, вскидывает руки и плачет без слез.
- Хорошо, ты посиди. Мы тебя позовем, - говорит он испуганно и отходит.
.
- Посижу.
- У тебя откуда синяк? Избили?
- Да.
- Где? Кто?
- Да тут, на вокзале. Привязалась компания. Малолетки. Избили, а потом бутылку... в одно место засунули и разбили... Я недавно только из больницы вышла.
- Мы уже одного отловили урода, - говорит парень. - Я его сунул в помойку головой. Еще троих осталось отыскать.
Я не пытаюсь узнавать о дальнейшей судьбе того негодяя, после того как его сунули головой в мусорный контейнер.
Подвожу Веру к нашей скорой.
Лиза приинимает ее без очереди.
- Что ты будешь делать дальше?
Хочу понять, чем ей можно помочь.
- Хочешь домой? Мы свяжемся.
- Хочу... Но это бесполезно. Не стоит.
Она сидит на ступеньке у задней двери скорой. Там обычно помещаются самые слабосильные.
Подходит тот парнишка, в черной майке. Смотрит на нее с тревогой и спрашивает, как она себя чувствует. Я снова замечаю, как деликатно он касается ее руки, как нежно с ней разговаривает.
- Ну, мы пойдем? - говорит он.
Вера с трудом поднимается.
- Ты ее береги, - обращаюсь я к парню. И вдруг добавляю: - Она хорошая..
Вера смотрит на меня, кажется, со смутной благодарностью. Парень что-то заверительно бубнит.
- Приходи в следующую среду, - говорю я ей.
- Приду.
Отчего это у меня вырвалось - «она хорошая»? Она мне и правда понравилась.
Хотя девочка явно не подарок.
Можно допустить, конечно, что ей крупно не повезло с родней. Всякое бывает.
Но, скорее, всему причиной ее собственное поведение.
Если у нее муж был наркоман, то трудно ожидать, что она сама вела пристойный образ жизни.
И еще у нее явно упрямый, взбалмошный характер. Такие чаще всего и нарываются.
Она мне напомнила Таньку.
У меня создалось впечатление, что она так же, как и Танька, в неизбывной тоске, стремится опуститься на самое дно. Доводит себя до самого жалкого и уничиженного состояния.
Таким образом, она пытается разрушить себя вместе с тоской. Выжечь тоску, как лягушачью шкуру.
Только она сейчас находится в самом начале пути неистового саморазрушения.
Глядя на нее, я еще думаю и об Ане. Она была в прошлую среду, но к нам не подходила. Сидела там у себя на траве, в наркоманском скверике.
В этот раз ее вообще не было. Кажется, она старательно избегает контактов с нами. Что тут можно сделать - уже не знаю.
Слабая надежда - в том, что Вера хотя бы не наркоманка, и что руки-ноги у нее целы.
В сказках у царевны-лягушки обязательно наступает возрождение к новой жизни. «И стала еще краше, чем прежде»...
На деле, чаще всего - иначе.
Родители волком воют от неуправляемых детей, которые «приносят в подоле», а потом ведут асоциальный образ жизни и бесконечно мучат их своими эскападами.
И вот, мать в отчаянии выгоняет дочку. Если уж дитя не уберегли, - так хотя бы внуков.
На моей памяти уже было несколько таких историй. Я разговаривал с этими мамами. В их голосе только усталость. Они уже не знают, что делать, и желают своей непутевой дочери - хоть смерти. Лишь бы оставила в покое...
И все-таки надо попытаться.
Можно подобрать ей приличную одежду.
Но вполне вероятно, что она намеренно держит себя в черном теле. Чтобы поменьше цеплялись..
Надо увести ее с улицы. Пристроить куда-нибудь. А еще наладить контакт с родителями.
Но это все может удасться, только если вернуть смысл жизни.
Стоит ли надеяться?
Стоит пробовать.
А вдруг хоть у этой получится, как в сказке...