Странные люди
Как поднимался я по эскалатору на Павелецкой, так все думал про Таньку.
Ей было сказано еще неделю назад: иди в седьмую поликлинику. Лиза даже дала ей направление. Но она до Курской не дошла. Мы звонили туда на неделе - не было ее там. Они с Веркой как в воду канули. Это называется "будем лечиться от алкоголизма". Дуры непутевые. Потом о Верке справлялись в фонде ее дети. Видать, нашли и забрали. А Танька так и пропала.
И вот, смотрю: у стеклянных дверей знакомые щеки-яблоки и глаза щелками. Сидит, опять в каком-то дурацком пальто. Рядом Володя. Неизменный спутник, похожий на Торина Оукеншильда.
- О, Жень, привет!
- Ты почему на Курской не появилась? Мы за тебя беспокоились.
- Да там очередь, сам знаешь какая. Постояла и развернулась. Вот теперь сижу, встать не могу... - Танька заметно ослабела. Но трезвая.
- Хорошо, пойдем я тебя провожу.
- Куда? Прям сейчас? А Володя?
Своих ни за что не бросит, паршивка.
- Хм. Ну, и Володю возьмем...
У Таньки-то есть паспорт с московской пропиской. А вот у Володи документов нет вообще.
- Ты откуда сам?
- Из Белоруссии.
- У тебя там родственники есть?
- Должны быть. Жена.
- Вернуться хочешь?
Это самый важный вопрос. Если хочет домой, - тогда можно ехать в Люблино, просить передержать хотя бы на время. Володя медлит с ответом совсем немного.
У него правильная речь. Располагающие манеры. Кроме гнома, он еще похож на ученого, каким-то чудом заброшенного в дикие места выживать. На геолога, потерявшегося среди каменной и враждебной лесостепи большого города. Не знаю, что у него за спиной. Но, по крайней мере, одно высшее - проступает, как масло сквозь бумагу...
Мы с Маринкой - kot-polosat его как-то обсуждали. У нее похожие впечатления...
Впрочем, все это такая неверная материя! Сумасшедший здесь может выглядеть нормальным, самая на вид отъявленная рожа окажется вдруг тихим безобидным созерцателем - и наоборот. А любое темное прошлое, при желании, легко можно скрыть...
- Не хочу домой, - говорит он. Просто так. Совсем не вызывающе. И без улыбки.
Мы ведем диалог, как будто по ролям. Вот я, такой устроенный, со своим жильем. Я слышу свои слова со стороны. Мне мои вопросы кажутся какими-то банальными и легковесными. Я уже много раз себя ловил на этом менторском тоне, и это мне самому не нравится. Они взрослые люди, а я их отчитываю, как детей...
- Неужели вот это - лучше?
- Лучше. Тут ты ни от кого не зависишь. Тут ты свободен...
Мне знаком этот ответ. Но все равно странно слышать такие слова здесь и сейчас. Что ни говори, а это их философствование в холодном тамбуре метро, в котором я, постояв пять минут, уже успел замерзнуть, - звучит почти абсурдно. Свобода! Что это - позиция или поза? Возможно, и то, и другое.
Конечно, я тоже не люблю ни от кого зависеть. Но в такой мороз, на их месте, боюсь, мое свободолюбие уступило бы место более простым и приземленным чувствам, даже инстинктам. Возможно, я в какой-то момент даже готов был бы ползти на коленях, просить у кого-то прощения, неизвестно за что, признавать все что угодно за гарантированную миску горячего супу и теплую батарею... А они тут, постукивая зубами, рассуждают о свободе. Их от смерти, - самой настоящей смерти, - отделяют какие-то элеметарные градусы температуры тела. Это совсем не то же самое, что разглагольствовать летом на теплой помойке, с бутылкой пива в руках.
И в этом экзистенциальном выборе (пусть и наполовину показном) все же видна какая-то чистая правда. Большинству людей недоступная.
- Таньке надо больницу, - сказал Володя. - Но мы до среды потерпим.
- Потерпим, - кивнула Танька. - Нам бы только поесть...
До среды еще два дня и две ночи.
Я сказал им, чтобы подождали и отправился за вещами и едой. Девочки в фонде набрали две сумки: свитеры, несколько пар теплых носков и варежек, куртка и сапоги для Таньки (у Володи есть и куртка и теплая обувь).
Петрович дал денег на еду.
***
Они меня ждали. Только переместились на другую, более холодную, сторону. Видно, их подвинули игрушечники, расположившие прямо на полу свой попугайский товар - всякие пищалки, каталки, вертелки, смотрелки, блестелки и сверкалки.
Рядом еще топталась какая-то долговязая фигура. Узбек со шрамом через все лицо. Хорошо, что я взял лишних вещей. Сразу раздал им носки и рукавицы.
У Таньки, на фоне такого холода, еще больше обострился цистит.
- Я... мокрая вся, - говорит она, видно, что мучительно стесняясь.
Отдаю ей специальные впитывающие пеленки и памперсы.
- Ты найдешь, где переодеться?
- Найду.
Теперь еда. Надо распределить ее так, чтобы сейчас поесть и на потом хватило. Останавливаю выбор на дошираке. Горячо и недорого.
У вокзала много палаток. В одной передаче говорили, что скоро их планируется убрать и заменить каким-то монопольным общепитом. Само собой, сверкающим и совершенным. Разумеется, как всегда, для пользы граждан.
Стоит ли говорить о том, что Танька, Вовка и узбек - едва ли войдут в целевую группу. Они даже в двери не смогут войти.
Я покупаю горячих беляшей. Прошу среднеазиатских палаточных сидельцев залить мне три корыта доширака кипятком. Остальные - отдам сухим пайком, сами как-нибудь разогреют.
Последним номером идет чай с лимоном. Опыт показывает, что три стакана в двух руках донести никак нельзя: - мягкий пластик сминается, и крутой кипяток льется на пальцы. Пирожковая продавщица Наталья дает мне коробку от сахара-рафинада.
- Мы до среды подождем, - Танька оттаяла окончательно.
В среду мы отправим ее в больницу.
- Володь, ты проследи, чтобы она трезвая пришла, - говорю я напоследок.
Володя кивает.
- Что уж там, - говорит Танька. - Я решилась.