(no subject)
Приснилось, что злая волшебница превратила меня в хронометр. Сначала мои руки превратились в стрелки, потом мои кости начали трансформироваться в шестерёнки и элементы механизма. Кожа сначала приобрела цвет металла, а затем и её свойства. Ноги сплелись в браслет. Лицо - циферблатом. Процесс трансформации был долгим и болезненным, когда он закончился - она уменьшила меня до размера наручных часов и подарила каком-то юноше, который с довольной улыбкой халявщика нацепил меня на правую руку.
Мудак, а я про себя прозвал его именно так, был типичным представителем семейства, рода, отряда и вида. Он много и скучно тусовался, изощрённо хвастался этим, но ему всё равно не давали. Его вечно недовольное лицо я видел значительно чаще, чем этикетом предписано смотреть на часы. Судя по красноречивым взглядам женщин и завистливым мужчин, хронометр из меня получился дорогой и понтовый. Естественно, я не мог рассмотреть надпись на циферблате, я вообще мог смотреть только по прямой - как если бы на глаза нацепили узкие трубки.
Отвратительней всего было, когда Мудак маструбировал не сняв меня с руки - невыносимо хотелось блевать, от превращения в механизм мой вестибулярный аппарат, во-первых, почему-то остался и, во-вторых, так и остался слабым. Несколько раз в отместку я наёбывал его на полчасика, когда ему очень нужно было вовремя, а однажды даже умудрился «опоздать» на самолёт. Дрочить он конечно же не перестал, но от оправданий, которые он себе придумывал я беззвучно смеялся в голос.
Волшебницу я видел ещё однажды - на какой-то вечеринке она попросила меня ненадолго поносить. Это был единственный раз за всё это время, когда я говорил. Она зашла в туалетную кабинку, развернула меня циферблатом к зеркалу и спросила, доволен ли я дизайном. Я отшутился, что доволен, только ноги затекли, и кофе с сигаретой страсть как хочется. Она улыбнулась и сказала, что чудеса надо экономить и что на моём месте она бы не стала рассчитывать вмешательство Иванов-дураков и Иванов-царевичей. Я спросил, как мне снова стать самим собой. Ответ был коротким: «Никак». Мудак ждал её около кабинки, боялся видимо, что она со мной съебётся.
Тем же вечером Мудак спьяну сел играть в покер и крупно проигрался. Так я оказался в «высшем свете», который располагался в темном нутре сейфа израильского производства. Владелец ломбарда - толстый, всегда потный еврей, каждый день доставал меня из сейфа и полировал замшевой тряпочкой, в такие моменты бегущие столбики цифр в его глазах сменялись чем-то отдалённо напоминающим нежность и страсть. Иногда он мечтательно поглядывал на календарь. Я даже привык к такому бережному обращению, но как только к чему-то привыкаешь, сразу что-то происходит. Мудак выкупил меня из ломбарда, чтобы продать кому-то по более справедливой цене. На некоторое время я условно стал членом ячейки общества, хотя так и не смог понять, зачем меня туда приобрели.
К третьему десятку она допилась до цирроза, он сжёг лёгкие гашишем. Остаток времени они доживали в небольшой уютной квартирке с видом на ТТК. «В свет» меня выводили редко, и я днями напролёт наблюдал с прикроватной тумбочки за вечной пробкой. Моими соседями были "часы-будильник, работающие от одной пальчиковой батарейки, продолжительность сигнала пятьдесят пять минут" и несколько упаковок лекарственных средств. Но о чём могут часы говорить с таблетками?
Иногда они устраивали званный ужин для двоих: она надевала вечернее платье и по всем правилам сервировала стол; он надевал костюм, меня и открывал бутылку детского шампанского. Изредка они в шутку ругались, кто у кого спёр идею собственных похорон и у кого они будут круче. Поначалу я удивлялся, а потом от скуки сам стал придумывать для них сценарии. Ах, если бы только я мог говорить!
Первой не стало её. Не дожидаясь кареты реанимации, она приняла недельную дозу обезболивающих. Он больше не снимал меня, и когда спустя пару месяцев мой механизм ни с того ни с сего остановился, я понял что и ему пора. Он тоже понял и принялся улаживать дела - оформлять бумаги, раздавать вещи. Меня он отдал своему приятелю-торчку со словами: «Отремонтируешь - денег нормально поднимешь». Через несколько дней его похоронили. Это были самые обычные скромные похороны.
Торчок отнёс меня в мастерскую, где в моих внутренностях успешно поковырялся часовой хирург с чёрными раскосыми глазами. Когда он назвал Торчку мою примерную стоимость, у того на лоб полезли не только глаза, но и ноздри. Он судорожно рассчитался, схватил меня и почти бегом направился домой.
Жил Торчок на набережной. Когда из подворотни вынырнули двое, он успел только швырнуть меня в воду и заорать «Помогите».
А я, блять, водонепроницаемый, корпус из металла, который не окисляется. Полежал я недельку на грязном илистом дне, понял, что искать меня больше некому и проснулся.
Мудак, а я про себя прозвал его именно так, был типичным представителем семейства, рода, отряда и вида. Он много и скучно тусовался, изощрённо хвастался этим, но ему всё равно не давали. Его вечно недовольное лицо я видел значительно чаще, чем этикетом предписано смотреть на часы. Судя по красноречивым взглядам женщин и завистливым мужчин, хронометр из меня получился дорогой и понтовый. Естественно, я не мог рассмотреть надпись на циферблате, я вообще мог смотреть только по прямой - как если бы на глаза нацепили узкие трубки.
Отвратительней всего было, когда Мудак маструбировал не сняв меня с руки - невыносимо хотелось блевать, от превращения в механизм мой вестибулярный аппарат, во-первых, почему-то остался и, во-вторых, так и остался слабым. Несколько раз в отместку я наёбывал его на полчасика, когда ему очень нужно было вовремя, а однажды даже умудрился «опоздать» на самолёт. Дрочить он конечно же не перестал, но от оправданий, которые он себе придумывал я беззвучно смеялся в голос.
Волшебницу я видел ещё однажды - на какой-то вечеринке она попросила меня ненадолго поносить. Это был единственный раз за всё это время, когда я говорил. Она зашла в туалетную кабинку, развернула меня циферблатом к зеркалу и спросила, доволен ли я дизайном. Я отшутился, что доволен, только ноги затекли, и кофе с сигаретой страсть как хочется. Она улыбнулась и сказала, что чудеса надо экономить и что на моём месте она бы не стала рассчитывать вмешательство Иванов-дураков и Иванов-царевичей. Я спросил, как мне снова стать самим собой. Ответ был коротким: «Никак». Мудак ждал её около кабинки, боялся видимо, что она со мной съебётся.
Тем же вечером Мудак спьяну сел играть в покер и крупно проигрался. Так я оказался в «высшем свете», который располагался в темном нутре сейфа израильского производства. Владелец ломбарда - толстый, всегда потный еврей, каждый день доставал меня из сейфа и полировал замшевой тряпочкой, в такие моменты бегущие столбики цифр в его глазах сменялись чем-то отдалённо напоминающим нежность и страсть. Иногда он мечтательно поглядывал на календарь. Я даже привык к такому бережному обращению, но как только к чему-то привыкаешь, сразу что-то происходит. Мудак выкупил меня из ломбарда, чтобы продать кому-то по более справедливой цене. На некоторое время я условно стал членом ячейки общества, хотя так и не смог понять, зачем меня туда приобрели.
К третьему десятку она допилась до цирроза, он сжёг лёгкие гашишем. Остаток времени они доживали в небольшой уютной квартирке с видом на ТТК. «В свет» меня выводили редко, и я днями напролёт наблюдал с прикроватной тумбочки за вечной пробкой. Моими соседями были "часы-будильник, работающие от одной пальчиковой батарейки, продолжительность сигнала пятьдесят пять минут" и несколько упаковок лекарственных средств. Но о чём могут часы говорить с таблетками?
Иногда они устраивали званный ужин для двоих: она надевала вечернее платье и по всем правилам сервировала стол; он надевал костюм, меня и открывал бутылку детского шампанского. Изредка они в шутку ругались, кто у кого спёр идею собственных похорон и у кого они будут круче. Поначалу я удивлялся, а потом от скуки сам стал придумывать для них сценарии. Ах, если бы только я мог говорить!
Первой не стало её. Не дожидаясь кареты реанимации, она приняла недельную дозу обезболивающих. Он больше не снимал меня, и когда спустя пару месяцев мой механизм ни с того ни с сего остановился, я понял что и ему пора. Он тоже понял и принялся улаживать дела - оформлять бумаги, раздавать вещи. Меня он отдал своему приятелю-торчку со словами: «Отремонтируешь - денег нормально поднимешь». Через несколько дней его похоронили. Это были самые обычные скромные похороны.
Торчок отнёс меня в мастерскую, где в моих внутренностях успешно поковырялся часовой хирург с чёрными раскосыми глазами. Когда он назвал Торчку мою примерную стоимость, у того на лоб полезли не только глаза, но и ноздри. Он судорожно рассчитался, схватил меня и почти бегом направился домой.
Жил Торчок на набережной. Когда из подворотни вынырнули двое, он успел только швырнуть меня в воду и заорать «Помогите».
А я, блять, водонепроницаемый, корпус из металла, который не окисляется. Полежал я недельку на грязном илистом дне, понял, что искать меня больше некому и проснулся.