Бегство от войны летом 1941 г. - воспоминание...
Юрий Ольховский об эвакуации из Киева в июне 1941 года. Ему было 11 лет.
"Мы пришли последние в вагон, потому что, во-первых, далеко было идти, во-вторых, брата нужно было нести, ему 5 лет было. Еле втиснулись в вагон, и нам пришлось стоять, сесть было негде. Там были какие-то нары с одной стороны, которые были битком забиты людьми, а все остальные должны были стоять. Нам было приказано взять один небольшой чемоданчик. И вот на 4 человека у нас один небольшой чемоданчик. Мой брат и я чередовались сидеть на этом чемоданчике, а отец и мать должны были стоять все это время. Чуть ли не две недели, пока мы до Полтавы доехали, они стояли. У них ноги опухли, превратились просто в бревна, которые согнуть не было возможности, просто колени не сгибались.
В самый первый день, когда поезд еще не отошел, произошел такой случай. Крыша, как я сказал, железная в этих товарных вагонах, пить нам не давали, и спуститься с вагона за водой нельзя было. Наш поезд охранялся товарищами из НКВД с автоматами, которые так мирно прогуливались и смотрели, чтобы никто не сошел с поезда. Два человека, последний вагон был их. Через несколько часов в соседнем вагоне какая-то женщина дико закричала. Выяснилось, что она просто сошла с ума. Это была известная певица Оперы.
Через несколько минут ее стащили с этого вагона эти же товарища с автоматами, под ручки взяли ее, она кричит. Повели ее куда-то за наш эшелон. Потом я слышу - бррррр - и она замолчала. Расстреляли.
И вот такие вещи чуть ли не каждый день у нас были. Кто-то просто сходил с ума. Потом другие женщины и мужчины тоже сходили с ума от недостатка влаги. И сколько раз я слышал это брррр - и все, человек уже больше не кричит. И просто там оставляли за поездом - кто-то другой подберет.
Едем мы в этом поезде, доезжаем до Полтавы. Огромный вокзал, 22 пути было. Моросит дождь. Стало, слава богу, как-то прохладно.
Полночь, темно, ничего не видно, ни одной лампы близко нет - вдруг немцы прилетят. И все эти пути забиты поездами. Возле каждого поезда ходят часовые. Отец мне шепчет:
- Я тебя сейчас спущу вниз. Как только ты внизу, сразу прячься под вагон. После этого, если часовых не будет, я тебе дам чемодан. Слушаешь внимательно?
- Слушаю внимательно.
- Спрячь чемодан под вагон. После этого я тебе дам Женю (он как раз спал), ты его возьми и тоже положи его возле себя на землю, чтобы он, не дай бог, не проснулся. После этого спустится мама и я.
И, действительно, так это и произошло. Отец просто решил бежать из этого поезда. Просто все думали, кто следующий сойдет с ума. Брат начал просыпаться как раз в тот момент, когда появились часовые. И я так нажал ему на рот рукой и на нос, тот барахтался, но потом я вижу, что он перестал. Мама спустилась. "Что, - говорит, - ты сделал, ты его чуть не задушил!" Начала ему нажимать на грудь и брат ожил, слава богу. Но нельзя же вечно под поездом лежать, потому что поезда двигались без всякого предупреждения. Ни гудка, ничего. Просто стоит два дня и вдруг поехал.
Было где-то час ночи. Ни зги не видать. "Теперь, - говорит отец, - нам надо вылезти в какую-то сторону, но не направо, где железнодорожная станция, а налево, куда-то в лес".
И вот мы, как пластуны, лезли от поезда к поезду под вагонами. Это продолжалось полчаса или дольше. Наконец, мы вылезли совсем с другой стороны, поезда кончились. Какой-то лес. Отец говорит: "Отбой, успокойтесь все, сейчас отдыхаем до рассвета". И тут же все заснули глубоким сном.
Утром проснулись, что дальше делать? Отец говорит: "Мы - в Полтаве. Полтава недалеко от Харькова, в Харькове у меня всякие друзья есть, знакомые, я когда-то в институте в Харькове был". Какие-то однокашники его по Ленинграду очутились в этом Харькове. Но тут главная опасность в том, что документ нужен, почему ты оказался в Полтаве, кто тебя послал сюда. Военное время же, могут обвинить в шпионаже. Нам нужно было попасть на вокзал каким-то образом, сесть на дачный поезд или поезд с рабочими и направиться в Харьков.
Мы долго обходили все эти поезда и, наконец, попали на вокзал, где можно было купить в буфете какие-то бутерброды первый раз за весь путь, и был дачный поезд. И поехали в сторону Харькова. Птички поют, солнышко светит, прекрасно, часов 6 утра, поезд набит рабочими, которые ехали работать на Харьковский тракторный завод и другие заводы, которые уже начали работать чуть ли не круглосуточно, а также какими-то беженцами или эвакуированными.
И помню интересный случай. Птички поют, окна открыты и стоят рабочие. Они не сидят, они стоят и смотрят в окно. И вдруг один другому говорит: "Вот он летит!". Папа посмотрел на меня, я на папу, мы на рабочих вместе. "Вот он летит, вынимайте все платочки!" Черные, грязные, вонючие рабочие вынимают белые платочки и начинают махать белыми платочками в окно. Весь поезд.
Действительно, летит немец-бомбардировщик, не спеша, прямо на этот поезд, чуть ли не на бреющем полете, очень низко, колесами мог бы зацепить, если бы хотел, трубу паровоза. Я в ужасе наблюдаю за этим самолетом. Самолет крылышками своими наклонится туда, наклонится сюда, право-лево. Как бы, привет, ребята. И пролетает над нашим поездом и летит дальше. Не стреляет. Знает, что гражданский, не военный поезд. Строго по расписанию поезд движется, и самолет тоже, очевидно, строго по расписанию летит, все друг друга знают.
Самолет был Хайнкель-111, и он пролетал над нашим поездом. И тут в нашем вагоне из тамбура послышались выстрелы, такой пиф-паф. В чем дело? Какой-то молодой человек, 18-летний парнишка, которого только что произвели в младшие лейтенанты, решил стать героем Советского Союза. И он взял свой пистолетик и начал стрелять прямо в самолет. Решил убить какого-то летчика. Конечно, самолета он не сбил, но немцы заметили, что кто-то в них стреляет. Рабочие машут платочками, а тут кто-то стреляет. Рабочее услышали к своему великому ужасу, что кто-то стреляет. Кто такой?
Тем временем самолет пролетел и, смотрим, разворачивается. Такого еще никогда не было. Тут все сказали: вот сейчас он нам даст. Он развернулся и, действительно, как дал из всех пулеметов. Боже, что тут было! Какие-то дети, матери, кровь, везде раненые и убитые, ужас прямо в нашем вагоне. Я в первый раз в жизни это видел. Мне 11 лет было, мне как раз исполнилось 11 лет в первый день войны, 22 июня. Столько крови я в жизни своей не видел. Я был в состоянии шока. Немец пролетел, развернулся и теперь с другой стороны, и опять как даст. Тут уже поезд остановился, потому что был приказ у Молотова, что когда поезд находится под обстрелом, он должен остановиться.
Совершенно дикий приказ, потому что это просто мишень. Самолет может спокойно летать со всех сторон и расстреливать этот поезд. Но был такой приказ. Обстрелял он нас и потом полетел себе. А лейтенант этот уцелел. И вот тут эта толпа матерей, в основном, дети которых вот тут кричат раненые, а другие убитые лежат, они набросились на этого лейтенантика, и в течение двух минут от него остались рожки да ножки. Разорвали его на части. Они его кусали, они его рвали. Все, тут лежит кусок мяса. Проехал наш поезд до следующего полустанка, остановились, повынимали всех убитых и раненых, тут же их просто на землю положили возле железнодорожного полотна и поехали дальше. Кто уберет эти трупы и раненых заберет - совсем непонятно. А поезд пошел дальше."
ОТСЮДА
"Мы пришли последние в вагон, потому что, во-первых, далеко было идти, во-вторых, брата нужно было нести, ему 5 лет было. Еле втиснулись в вагон, и нам пришлось стоять, сесть было негде. Там были какие-то нары с одной стороны, которые были битком забиты людьми, а все остальные должны были стоять. Нам было приказано взять один небольшой чемоданчик. И вот на 4 человека у нас один небольшой чемоданчик. Мой брат и я чередовались сидеть на этом чемоданчике, а отец и мать должны были стоять все это время. Чуть ли не две недели, пока мы до Полтавы доехали, они стояли. У них ноги опухли, превратились просто в бревна, которые согнуть не было возможности, просто колени не сгибались.
В самый первый день, когда поезд еще не отошел, произошел такой случай. Крыша, как я сказал, железная в этих товарных вагонах, пить нам не давали, и спуститься с вагона за водой нельзя было. Наш поезд охранялся товарищами из НКВД с автоматами, которые так мирно прогуливались и смотрели, чтобы никто не сошел с поезда. Два человека, последний вагон был их. Через несколько часов в соседнем вагоне какая-то женщина дико закричала. Выяснилось, что она просто сошла с ума. Это была известная певица Оперы.
Через несколько минут ее стащили с этого вагона эти же товарища с автоматами, под ручки взяли ее, она кричит. Повели ее куда-то за наш эшелон. Потом я слышу - бррррр - и она замолчала. Расстреляли.
И вот такие вещи чуть ли не каждый день у нас были. Кто-то просто сходил с ума. Потом другие женщины и мужчины тоже сходили с ума от недостатка влаги. И сколько раз я слышал это брррр - и все, человек уже больше не кричит. И просто там оставляли за поездом - кто-то другой подберет.
Едем мы в этом поезде, доезжаем до Полтавы. Огромный вокзал, 22 пути было. Моросит дождь. Стало, слава богу, как-то прохладно.
Полночь, темно, ничего не видно, ни одной лампы близко нет - вдруг немцы прилетят. И все эти пути забиты поездами. Возле каждого поезда ходят часовые. Отец мне шепчет:
- Я тебя сейчас спущу вниз. Как только ты внизу, сразу прячься под вагон. После этого, если часовых не будет, я тебе дам чемодан. Слушаешь внимательно?
- Слушаю внимательно.
- Спрячь чемодан под вагон. После этого я тебе дам Женю (он как раз спал), ты его возьми и тоже положи его возле себя на землю, чтобы он, не дай бог, не проснулся. После этого спустится мама и я.
И, действительно, так это и произошло. Отец просто решил бежать из этого поезда. Просто все думали, кто следующий сойдет с ума. Брат начал просыпаться как раз в тот момент, когда появились часовые. И я так нажал ему на рот рукой и на нос, тот барахтался, но потом я вижу, что он перестал. Мама спустилась. "Что, - говорит, - ты сделал, ты его чуть не задушил!" Начала ему нажимать на грудь и брат ожил, слава богу. Но нельзя же вечно под поездом лежать, потому что поезда двигались без всякого предупреждения. Ни гудка, ничего. Просто стоит два дня и вдруг поехал.
Было где-то час ночи. Ни зги не видать. "Теперь, - говорит отец, - нам надо вылезти в какую-то сторону, но не направо, где железнодорожная станция, а налево, куда-то в лес".
И вот мы, как пластуны, лезли от поезда к поезду под вагонами. Это продолжалось полчаса или дольше. Наконец, мы вылезли совсем с другой стороны, поезда кончились. Какой-то лес. Отец говорит: "Отбой, успокойтесь все, сейчас отдыхаем до рассвета". И тут же все заснули глубоким сном.
Утром проснулись, что дальше делать? Отец говорит: "Мы - в Полтаве. Полтава недалеко от Харькова, в Харькове у меня всякие друзья есть, знакомые, я когда-то в институте в Харькове был". Какие-то однокашники его по Ленинграду очутились в этом Харькове. Но тут главная опасность в том, что документ нужен, почему ты оказался в Полтаве, кто тебя послал сюда. Военное время же, могут обвинить в шпионаже. Нам нужно было попасть на вокзал каким-то образом, сесть на дачный поезд или поезд с рабочими и направиться в Харьков.
Мы долго обходили все эти поезда и, наконец, попали на вокзал, где можно было купить в буфете какие-то бутерброды первый раз за весь путь, и был дачный поезд. И поехали в сторону Харькова. Птички поют, солнышко светит, прекрасно, часов 6 утра, поезд набит рабочими, которые ехали работать на Харьковский тракторный завод и другие заводы, которые уже начали работать чуть ли не круглосуточно, а также какими-то беженцами или эвакуированными.
И помню интересный случай. Птички поют, окна открыты и стоят рабочие. Они не сидят, они стоят и смотрят в окно. И вдруг один другому говорит: "Вот он летит!". Папа посмотрел на меня, я на папу, мы на рабочих вместе. "Вот он летит, вынимайте все платочки!" Черные, грязные, вонючие рабочие вынимают белые платочки и начинают махать белыми платочками в окно. Весь поезд.
Действительно, летит немец-бомбардировщик, не спеша, прямо на этот поезд, чуть ли не на бреющем полете, очень низко, колесами мог бы зацепить, если бы хотел, трубу паровоза. Я в ужасе наблюдаю за этим самолетом. Самолет крылышками своими наклонится туда, наклонится сюда, право-лево. Как бы, привет, ребята. И пролетает над нашим поездом и летит дальше. Не стреляет. Знает, что гражданский, не военный поезд. Строго по расписанию поезд движется, и самолет тоже, очевидно, строго по расписанию летит, все друг друга знают.
Самолет был Хайнкель-111, и он пролетал над нашим поездом. И тут в нашем вагоне из тамбура послышались выстрелы, такой пиф-паф. В чем дело? Какой-то молодой человек, 18-летний парнишка, которого только что произвели в младшие лейтенанты, решил стать героем Советского Союза. И он взял свой пистолетик и начал стрелять прямо в самолет. Решил убить какого-то летчика. Конечно, самолета он не сбил, но немцы заметили, что кто-то в них стреляет. Рабочие машут платочками, а тут кто-то стреляет. Рабочее услышали к своему великому ужасу, что кто-то стреляет. Кто такой?
Тем временем самолет пролетел и, смотрим, разворачивается. Такого еще никогда не было. Тут все сказали: вот сейчас он нам даст. Он развернулся и, действительно, как дал из всех пулеметов. Боже, что тут было! Какие-то дети, матери, кровь, везде раненые и убитые, ужас прямо в нашем вагоне. Я в первый раз в жизни это видел. Мне 11 лет было, мне как раз исполнилось 11 лет в первый день войны, 22 июня. Столько крови я в жизни своей не видел. Я был в состоянии шока. Немец пролетел, развернулся и теперь с другой стороны, и опять как даст. Тут уже поезд остановился, потому что был приказ у Молотова, что когда поезд находится под обстрелом, он должен остановиться.
Совершенно дикий приказ, потому что это просто мишень. Самолет может спокойно летать со всех сторон и расстреливать этот поезд. Но был такой приказ. Обстрелял он нас и потом полетел себе. А лейтенант этот уцелел. И вот тут эта толпа матерей, в основном, дети которых вот тут кричат раненые, а другие убитые лежат, они набросились на этого лейтенантика, и в течение двух минут от него остались рожки да ножки. Разорвали его на части. Они его кусали, они его рвали. Все, тут лежит кусок мяса. Проехал наш поезд до следующего полустанка, остановились, повынимали всех убитых и раненых, тут же их просто на землю положили возле железнодорожного полотна и поехали дальше. Кто уберет эти трупы и раненых заберет - совсем непонятно. А поезд пошел дальше."
ОТСЮДА