FINAL COUNTDOWN
FINAL COUNTDOWN
В жизни тираннов есть некая несправедливость, расчётливо имплантированная в неё Фортуной, состоящая в невозможности хвалебной песни при переизбытке предложения таковых. Разумеется, тиранн окружен и желающими написать хвалебную песнь и тем более желающими получить подряд на таковые песни - первые желающие сего, совершенно, кристально искренни, вторые поднаторели в подрядах и посложнее. Однако не менее того, а то и более того разумеется, что хвалебные песни первых как-то не так и не о том хвалебны - потребна ль кому похвала в том, что и так все уже наизусть... А в продукции, предоставляемой первыми, каждое тире почему-то пахнет псиной, а восклицательные знаки всё норовят переметнуться в знак проклятой неопределённости, в точки с запятой. Однако тирания несовершенна без полновесной хвалебной песни. Такую может сочинить, но не кто-то из этих подручных героев труда и проч., а известно кто: есть один, худой и лысый, со скверным характером, со знаменитыми головными болями - не стар ещё, но уже доживает своё, в домике где-то за мясными лавками. То есть не «где-то», а всем известно, где. Именно что «всем известно», и где он, и кто он, и что он-то мог бы! Но не пишет, и ведь не напишет. И никак его не заставить, предпочтёт невзначай умереть, если уж… И ничего не поделать. Так Фортуна лишает тираннов единственного щитка которым они мог бы прикрыться «там» - или потом, т. е. в веках, щитка на котором было бы написано: «да, я безусловно… и это и то то же. но ведь не только! - я ещё и… вот, прочитайте что обо мне!..» Фортуна своё дело знает.
В жизни тираннов есть некая несправедливость, расчётливо имплантированная в неё Фортуной, состоящая в невозможности хвалебной песни при переизбытке предложения таковых. Разумеется, тиранн окружен и желающими написать хвалебную песнь и тем более желающими получить подряд на таковые песни - первые желающие сего, совершенно, кристально искренни, вторые поднаторели в подрядах и посложнее. Однако не менее того, а то и более того разумеется, что хвалебные песни первых как-то не так и не о том хвалебны - потребна ль кому похвала в том, что и так все уже наизусть... А в продукции, предоставляемой первыми, каждое тире почему-то пахнет псиной, а восклицательные знаки всё норовят переметнуться в знак проклятой неопределённости, в точки с запятой. Однако тирания несовершенна без полновесной хвалебной песни. Такую может сочинить, но не кто-то из этих подручных героев труда и проч., а известно кто: есть один, худой и лысый, со скверным характером, со знаменитыми головными болями - не стар ещё, но уже доживает своё, в домике где-то за мясными лавками. То есть не «где-то», а всем известно, где. Именно что «всем известно», и где он, и кто он, и что он-то мог бы! Но не пишет, и ведь не напишет. И никак его не заставить, предпочтёт невзначай умереть, если уж… И ничего не поделать. Так Фортуна лишает тираннов единственного щитка которым они мог бы прикрыться «там» - или потом, т. е. в веках, щитка на котором было бы написано: «да, я безусловно… и это и то то же. но ведь не только! - я ещё и… вот, прочитайте что обо мне!..» Фортуна своё дело знает.