(no subject)
От плато Мангупа до расположенного у его основания сезонного поселка - сорок минут. Столько же назад. Есть другая дорога. Скоростная, но в одну сторону: с трехсотметрового обрыва. Пробираясь ночью через чащу нужно быть осторожным, можно «сходить в магазин» ненароком.
С Мангупом, у меня сложился своеобразный ритуал приветствия: я прихожу, ищу компанию, никого не нахожу и ночую один. Второй раз подряд. Как проверка: слабо, нет?
Сейчас мне везет - погода, что надо. На плато я уже не теряюсь как в первый раз, а сразу иду подбирать грот для ночлега. Сперва выбираю «Графский»: двухкомнатный выдолбленный в скале номер на двоих с превосходным видом на восход. В уютной спальне выстеленный соломой пол и слегка засаленные свечами ниши в стенах. За аккуратным прямоугольным окном - трехсотметровый крутой склон и долина.
Из-за крутизны здешних гор кажется, что соседняя гряда совсем рядом, метрах в 50-ти, не больше.По этому, да еще из-за прикрывающего от ветра всю южную сторону горы уступа, тут умопомрачительно уютно.
Как ни жаль, но вариант с «Графским» отпадает когда из любопытства я пробираюсь дальше по опоясывающему плато карнизу. Ибо за следующим уступом, в «Каменоломне», обосновался бомжеватый «индеец». На его обожженном местами лице следы каких-то примитивных татуировок. У него на удивление спокойная и культурная речь, но в целом персонаж неприятен и длительное пребывание в его обществе было бы мне в тягость. Однако мне интересна жизнь на Мангупе, и я расспрашиваю о его быте. В ответ, «индеец» показывает напрочь закопченный свод «Каменоломни».
- Зимой мы тут конкретно обосновались: ковры, одеяла которые из монастыря выкинули сюда понанесли, матрасы. Отгородили фанерой... А потом участковый зачем-то все поджег ночью... Хорошо горело, блин!
Теперь понятно, откуда свежие ожоги на его лице.
Не прощаясь с «индейцем» пытаюсь пройти по карнизу до конца, но мне мешает растущее прямо на пути дерево: с рюкзаком в этом месте «сходить в магазин», похоже, пара пустяков. Повернув назад, поднимаюсь по отвесной тропке над «Графским». Неспешно прогуливаюсь за водой к ручью, попутно наслаждаюсь видом на раскинувшееся на горизонте море.
Ручьев на Мангупе два: Мужской и Женский. Говорят, когда на горе еще было два монастыря, чтобы не смущать монахов и монахинь, они брали воду в разных местах. Вода из Мужского ручья жестче, но вкуснее. В Женском она имеет слегка сладковатый привкус, который лично у меня ассоциируется с лежащими где-то в районе водоносного пласта трупиками.
Скорее чувствуя, чем предвидя скорый закат, набрав воды возвращаюсь к гротам. Решил, что буду спать в «Кабаньем», это первый по тропе и самый большой грот. Кроме размера и близости к спуску у «Кабаньего» есть еще преимущества. Первое - тут сложено отличное кострище и есть запас дровишек на ночевку. Второе - здесь я ночевал во время первого сюда визита. Как оказалось, есть у него и минусы, но это я узнаю позже.
В свой первую ночевку на Мангупе я спасался тут от бури, внезапно застигнувшей меня на вершине. В темноте, подсвечиваемой «стробоскопом» разрядов, собрать дров или хотя бы распалить огонь мне не могло прийти и в голову. Теперь же, имея в запасе час сумерек и три сухих бревна (не считая мелких дровишек на растопку) я готов встретить ночь в одиночку. Костер кардинально рознит мои ночевки в «Кабаньем».
Хоть я считаю, что имею хорошие отношения с огнем, мой опыт разжигания костров невелик, потому сперва я даже побаиваюсь не уложиться затемно. Мой страх подхлестывает отсутствие фонаря. Насобирав сухой хвои и натрощив из пары дровишек щепы вожусь с огнем. Долетающий из ущелья ветерок заставляет огонь прокладывать себе путь по древесине по-своему, не так как я того ожидаю. Это придает огню жизни в моих глазах. Я тихонько говорю с ним и складывается впечатление, что огонь все понимает.
Провозившись с полчаса я добиваюсь результата: сперва нехотя, но все смелее, языки пламени облизывают подуглившиеся бревна. Солнце окончательно прячется в горы и, довольный своим спасением от одиночества и сопутствующим ему ночных страхов, я пребываю в полном блаженстве. Желая поделиться своей радостью, вспоминаю про телефон. Мне везет, с этой стороны горы отличная связь. Подстрекаемый детским восторгом я пишу в интернет какую-то чушь про свою с огнем компанию.
Внезапно, из кромешной темноты, что стеной ограждает мой грот от внешнего мира, до меня доносится отдаленный шорох сталкиваемых с тропы камней. За ним - треск веток. Звуки становятся всё громче и отчетливее. Слышится тяжелое дыхание и позвякивание металла. С каждым звучащим в тишине шагом сердце мое замирает: не считая высоты и диких свиней, человек - единственный и самый серьезный источник опасности в крымских горах. Последние шаги ломают ночную тишину в нескольких метрах за моей спиной. Понимая, что виден на фоне костра как на ладони, стараюсь сдерживать свои не самые мужские эмоции и незаметно кончиками пальцев подтягиваю к себе подаренный встреченным в Бахчисарае хипом раскладной нож.
Поворачиваю голову в сторону приближающихся звуков, в этот момент резко, почти выпрыгивая, из кустов появляется косматая фигура и останавливается в моей тени, отбрасываемой от костра. Кроме палки, на которую опирается неожиданный гость, я не могу толком ничего рассмотреть в этой сгорбленной фигуре. С полминуты (кажущиеся мне часом) мы молчим и напряженно смотрим друг на друга, пока неожиданно севшим голосом я не выдавливаю из себя:
- Добрый вечер.
- Добрый вечер, - отвечает мне фигура и делает шаг к костру. - Я тут покурёхаю с вами?
Гость делает два шага в сторону, и я могу теперь полностью рассмотреть его. Первое, что бросается в глаза - два маленьких колокольчика привязанных к посоху. Это сразу снимает мое напряжение и объясняет природу металлических звуков. Второе - щетина, переходящая местами в клокастую бороду. Сутулое туловище спрятано в черный, засаленный «бомбер», а тонкие ноги - в не менее засаленные штаны. Седые волосы, похоже, давно забыли о парикмахерской, но именно это делает их обладателя чем-то симпатичным, если такой термин, конечно, применим по отношению к престарелому бродяге.
Иван, так, кажется, зовут моего гостя, отказывается от предложения перекусить хлебом, но охотно берет пару конфет. Сигарета ему тоже не нужна - есть измятая пачка «Козака». Закурив, Иван рассказывает мне что-то про неудачную попытку переночевать в монастыре. Немного нервно жуя хлеб, начинаю догадываться о природе заготовленных дровишек, но совесть моя при этом, почему-то, остается глуха. Подозрения усиливаются, когда Иван спрашивает, много ли нас тут. Не хочу врать, но и делить ночлег с этим типом тоже не сильно хочется.
- Ну, наверху-то еще полно народу! - выкручиваюсь я, думая об археологической экспедиции на противоположной стороне Мангупа.
Я не могу понять, настроен ли Иван на долгую беседу, но на всякий случай включаю «мента» (есть у меня такая опция): хмурю брови, говорю на отвлеченные темы про «друзей, которых мы теряем».
Иван вздыхает и собирается продолжить путь по карнизу.
- А дальше там есть кто?
- В следующем свободно, а через один, у ручья, стоит мужик. На местного похож.
Иван опять вздыхает и, развернувшись, уходит в сторону спуска, откуда пришел.
Когда шелест веток и камней стихает, и в грот возвращается тишина, я задумываюсь: времени-то всего- полдесятого, темнота для аборигенов не повод не зайти на огонек… Не так уж и хорош для меня одного «Кабаний»!
Покурив, подтягиваю в очаг еще одно бревно и готовлюсь отойти ко сну. Несмотря на усталость, сон никак не идет: каждый шорох, каждый потревоженный ночным животным камень выдергивает меня к реальности.
Мало-помалу дрема одолевает меня. Я медленно погружаюсь в тягучий сон, как вдруг, громко, четко и совсем рядом кто-то по имени окликает меня. Не в состоянии толком осознать, что происходит я распахиваю глаза и первое, что вижу - это то, как гаснет последний язычок пламени на скатившемся с кострища бревна. Жара в углях хватает, чтобы наскоро раздуть новый костер, и совсем не это будоражит меня: «Я так и знал! Он живой!» - крутится у меня в голове. Уж слишком отчетливо я слышал свое имя. Да и не проснись я - куковать мне в темноте без защиты и тепла.
Убедившись, что бревно надежно лежит среди сложенных камней, я смотрю на часы и проваливаюсь в сон. Но, не прошло и трех часов, как течение моих грез снова прерывается самым бесцеремонным образом: не продрав толком глаз, я наблюдаю стайку цветных и совершенно обколбашеных молодых людей мчащих в сторону «Графского грота» по тропе идущей в метре от меня. Их отчетливо видно в дребезжащем лжерассвете, именно их я надеялся встретить накануне вечером, но в моем сознании желание сомкнуть глаза побеждает любопытство: я успокаиваю себя мыслью, что смогу отыскать их завтра.
С Мангупом, у меня сложился своеобразный ритуал приветствия: я прихожу, ищу компанию, никого не нахожу и ночую один. Второй раз подряд. Как проверка: слабо, нет?
Сейчас мне везет - погода, что надо. На плато я уже не теряюсь как в первый раз, а сразу иду подбирать грот для ночлега. Сперва выбираю «Графский»: двухкомнатный выдолбленный в скале номер на двоих с превосходным видом на восход. В уютной спальне выстеленный соломой пол и слегка засаленные свечами ниши в стенах. За аккуратным прямоугольным окном - трехсотметровый крутой склон и долина.
Из-за крутизны здешних гор кажется, что соседняя гряда совсем рядом, метрах в 50-ти, не больше.По этому, да еще из-за прикрывающего от ветра всю южную сторону горы уступа, тут умопомрачительно уютно.
Как ни жаль, но вариант с «Графским» отпадает когда из любопытства я пробираюсь дальше по опоясывающему плато карнизу. Ибо за следующим уступом, в «Каменоломне», обосновался бомжеватый «индеец». На его обожженном местами лице следы каких-то примитивных татуировок. У него на удивление спокойная и культурная речь, но в целом персонаж неприятен и длительное пребывание в его обществе было бы мне в тягость. Однако мне интересна жизнь на Мангупе, и я расспрашиваю о его быте. В ответ, «индеец» показывает напрочь закопченный свод «Каменоломни».
- Зимой мы тут конкретно обосновались: ковры, одеяла которые из монастыря выкинули сюда понанесли, матрасы. Отгородили фанерой... А потом участковый зачем-то все поджег ночью... Хорошо горело, блин!
Теперь понятно, откуда свежие ожоги на его лице.
Не прощаясь с «индейцем» пытаюсь пройти по карнизу до конца, но мне мешает растущее прямо на пути дерево: с рюкзаком в этом месте «сходить в магазин», похоже, пара пустяков. Повернув назад, поднимаюсь по отвесной тропке над «Графским». Неспешно прогуливаюсь за водой к ручью, попутно наслаждаюсь видом на раскинувшееся на горизонте море.
Ручьев на Мангупе два: Мужской и Женский. Говорят, когда на горе еще было два монастыря, чтобы не смущать монахов и монахинь, они брали воду в разных местах. Вода из Мужского ручья жестче, но вкуснее. В Женском она имеет слегка сладковатый привкус, который лично у меня ассоциируется с лежащими где-то в районе водоносного пласта трупиками.
Скорее чувствуя, чем предвидя скорый закат, набрав воды возвращаюсь к гротам. Решил, что буду спать в «Кабаньем», это первый по тропе и самый большой грот. Кроме размера и близости к спуску у «Кабаньего» есть еще преимущества. Первое - тут сложено отличное кострище и есть запас дровишек на ночевку. Второе - здесь я ночевал во время первого сюда визита. Как оказалось, есть у него и минусы, но это я узнаю позже.
В свой первую ночевку на Мангупе я спасался тут от бури, внезапно застигнувшей меня на вершине. В темноте, подсвечиваемой «стробоскопом» разрядов, собрать дров или хотя бы распалить огонь мне не могло прийти и в голову. Теперь же, имея в запасе час сумерек и три сухих бревна (не считая мелких дровишек на растопку) я готов встретить ночь в одиночку. Костер кардинально рознит мои ночевки в «Кабаньем».
Хоть я считаю, что имею хорошие отношения с огнем, мой опыт разжигания костров невелик, потому сперва я даже побаиваюсь не уложиться затемно. Мой страх подхлестывает отсутствие фонаря. Насобирав сухой хвои и натрощив из пары дровишек щепы вожусь с огнем. Долетающий из ущелья ветерок заставляет огонь прокладывать себе путь по древесине по-своему, не так как я того ожидаю. Это придает огню жизни в моих глазах. Я тихонько говорю с ним и складывается впечатление, что огонь все понимает.
Провозившись с полчаса я добиваюсь результата: сперва нехотя, но все смелее, языки пламени облизывают подуглившиеся бревна. Солнце окончательно прячется в горы и, довольный своим спасением от одиночества и сопутствующим ему ночных страхов, я пребываю в полном блаженстве. Желая поделиться своей радостью, вспоминаю про телефон. Мне везет, с этой стороны горы отличная связь. Подстрекаемый детским восторгом я пишу в интернет какую-то чушь про свою с огнем компанию.
Внезапно, из кромешной темноты, что стеной ограждает мой грот от внешнего мира, до меня доносится отдаленный шорох сталкиваемых с тропы камней. За ним - треск веток. Звуки становятся всё громче и отчетливее. Слышится тяжелое дыхание и позвякивание металла. С каждым звучащим в тишине шагом сердце мое замирает: не считая высоты и диких свиней, человек - единственный и самый серьезный источник опасности в крымских горах. Последние шаги ломают ночную тишину в нескольких метрах за моей спиной. Понимая, что виден на фоне костра как на ладони, стараюсь сдерживать свои не самые мужские эмоции и незаметно кончиками пальцев подтягиваю к себе подаренный встреченным в Бахчисарае хипом раскладной нож.
Поворачиваю голову в сторону приближающихся звуков, в этот момент резко, почти выпрыгивая, из кустов появляется косматая фигура и останавливается в моей тени, отбрасываемой от костра. Кроме палки, на которую опирается неожиданный гость, я не могу толком ничего рассмотреть в этой сгорбленной фигуре. С полминуты (кажущиеся мне часом) мы молчим и напряженно смотрим друг на друга, пока неожиданно севшим голосом я не выдавливаю из себя:
- Добрый вечер.
- Добрый вечер, - отвечает мне фигура и делает шаг к костру. - Я тут покурёхаю с вами?
Гость делает два шага в сторону, и я могу теперь полностью рассмотреть его. Первое, что бросается в глаза - два маленьких колокольчика привязанных к посоху. Это сразу снимает мое напряжение и объясняет природу металлических звуков. Второе - щетина, переходящая местами в клокастую бороду. Сутулое туловище спрятано в черный, засаленный «бомбер», а тонкие ноги - в не менее засаленные штаны. Седые волосы, похоже, давно забыли о парикмахерской, но именно это делает их обладателя чем-то симпатичным, если такой термин, конечно, применим по отношению к престарелому бродяге.
Иван, так, кажется, зовут моего гостя, отказывается от предложения перекусить хлебом, но охотно берет пару конфет. Сигарета ему тоже не нужна - есть измятая пачка «Козака». Закурив, Иван рассказывает мне что-то про неудачную попытку переночевать в монастыре. Немного нервно жуя хлеб, начинаю догадываться о природе заготовленных дровишек, но совесть моя при этом, почему-то, остается глуха. Подозрения усиливаются, когда Иван спрашивает, много ли нас тут. Не хочу врать, но и делить ночлег с этим типом тоже не сильно хочется.
- Ну, наверху-то еще полно народу! - выкручиваюсь я, думая об археологической экспедиции на противоположной стороне Мангупа.
Я не могу понять, настроен ли Иван на долгую беседу, но на всякий случай включаю «мента» (есть у меня такая опция): хмурю брови, говорю на отвлеченные темы про «друзей, которых мы теряем».
Иван вздыхает и собирается продолжить путь по карнизу.
- А дальше там есть кто?
- В следующем свободно, а через один, у ручья, стоит мужик. На местного похож.
Иван опять вздыхает и, развернувшись, уходит в сторону спуска, откуда пришел.
Когда шелест веток и камней стихает, и в грот возвращается тишина, я задумываюсь: времени-то всего- полдесятого, темнота для аборигенов не повод не зайти на огонек… Не так уж и хорош для меня одного «Кабаний»!
Покурив, подтягиваю в очаг еще одно бревно и готовлюсь отойти ко сну. Несмотря на усталость, сон никак не идет: каждый шорох, каждый потревоженный ночным животным камень выдергивает меня к реальности.
Мало-помалу дрема одолевает меня. Я медленно погружаюсь в тягучий сон, как вдруг, громко, четко и совсем рядом кто-то по имени окликает меня. Не в состоянии толком осознать, что происходит я распахиваю глаза и первое, что вижу - это то, как гаснет последний язычок пламени на скатившемся с кострища бревна. Жара в углях хватает, чтобы наскоро раздуть новый костер, и совсем не это будоражит меня: «Я так и знал! Он живой!» - крутится у меня в голове. Уж слишком отчетливо я слышал свое имя. Да и не проснись я - куковать мне в темноте без защиты и тепла.
Убедившись, что бревно надежно лежит среди сложенных камней, я смотрю на часы и проваливаюсь в сон. Но, не прошло и трех часов, как течение моих грез снова прерывается самым бесцеремонным образом: не продрав толком глаз, я наблюдаю стайку цветных и совершенно обколбашеных молодых людей мчащих в сторону «Графского грота» по тропе идущей в метре от меня. Их отчетливо видно в дребезжащем лжерассвете, именно их я надеялся встретить накануне вечером, но в моем сознании желание сомкнуть глаза побеждает любопытство: я успокаиваю себя мыслью, что смогу отыскать их завтра.