Аква Вита-2
Дуб разлапыми руками ухватил небо, притянул небо за облако. Соседи
от дуба расступились, окружили кругом - в поляне по колено дуб стоял.
Мимо шел мальчик-с-пальчик, топал по дорожке, к дубу подошел,
потрогал за кору, посмотрел наверх, - вверх уходил ствол-нога, листья
шелестели без ветра: слышно было, как дуб растет.
Земля на бугре шла впокат, деревья упирались пятками в склон. Птица
птице в лесу пела. Река под угором протекала всегда.
Завтра мальчик уезжал в город. Завтра начиналась череда городских
дней - бессонных и быстрых, как искра трамвая.
От леса в поле лысая дорога вела к месту, где поезда тормозили, не
имея сил ехать дальше: подолгу стояли на станции, ждали, пока паровоз
отдыхал, пуская пар.
Начальник станции в фуражке с молотками выходил к паровозу, а
пассажиры глядели в окна, видели все: как сито воронья просеивает поле,
наказание Божье - воронье.
Ах, как тоскливо на сердце пассажира второго класса! Полоса леса
вдали, большое серое небо, налитое печалью. Завтра мальчик под небом
уедет, увезет небо с собой. Оставит лес и дом, где печка трещала, а на
дворе дед Артем колол дрова. Собака без имени проводит до ворот, не
взвоет. Куры - россыпь, петух - Ганнибал. Бог с ними: вещами и тварями.
Бог с тобой, дед Артем.
Четыре языка - плеть. Уезжай, мальчик. Один ты на свете, среди чужих
огней гореть тебе, под чужой крышей искать ночлег.
Ты узнаешь все,- да ты уже знаешь - все радости, какие судьба сует
тебе грязными руками.
Что может предложить тебе судьба? Полет эскалатора из темноты на
свет и снова в темноту; лестница выносит вещи, людей, книги, слова,
радости, болезни, сомнения и соблазны. Все они идут мимо тебя,
неподвижного. Пусть уходят,- обожжешься раз и три и десять. Этого будет
довольно, чтобы ты вспомнил - как это было прежде, как надоело и
обмануло тогда, глумилось над тобой - упыри жизни, в которых
обращаются принцессы и принцы.
Ты был счастливым любовником и брошенной женой, и патриархом, и
пахарем, и воином, и торговцем. Ты сведешь с ума весь дом, не желая есть
из тарелки и спать на кровати - это оттого, что в боках твоих пролежни от
тысячелетних кроватей.
Эскалатор движется, ступени выносят трофеи побед и счета поражений;
но рано или поздно лестница остановится, и ты пойдешь по ней сам,
пешком.
Это только кажется, что лестница уходит вниз,- все лестницы уводят
вверх.
Мальчик касался дуба, опирался о дуб,- а сам смотрел вдаль, вверх
голов деревьев, поверх реки. Осень - чистое время: золотое солнце,
красный лист клена, желтый лист березы. Один дуб зеленый - устоял до
срока. Но холод придет и к нему, отнимет листы, даст сон.
Легко я скажу вам: пора домой, дома ждут нас, дома без нас одиноко.
Мальчик уедет, никто не узнает его там, в мириадах сердец его сердце
затеряется, пропадет. Так и мысль фонаря - о дне, когда свет фонаря
невидим, - но он есть, и ночью поможет найти дорогу.
У тебя долгий век, мальчик, счастливо тебе. Ты придешь к дубу еще,-
это будет через год, новым летом, и будут новые листы на деревах. И тело
дуба станет толще на кольцо, а там, где шалый человек топором стесал
кору, обнажив темную древесную плоть - там вырастет новая кожа.
Ты, мальчик, пробуй! - пробуй еще и еще - ты же видишь: миражи,
обманки на ногах и колесах. В этом мире ничего хорошего не получится из
вещей, вещи уже распадаются, как высохшая земля: глаз зрит тело, а это -
съедобный муляж, руки берут серебро, а серебро превращается в резину.
Странные метаморфозы происходят каждый миг: стакан полон - это
значит, стакан уже пуст. Быстро-быстро мчится автомобиль, а внутри нет
никого, все уже умерли. Ты не ищешь причин, ты смотришь, и собираешь
факты, и накопление происходит, но это - накопление обмана.
Тот свет ничем не лучше этого,- можно сказать, тот свет и есть этот
свет, и в сердце еще живо рождение, когда с воплем исчез там и вынырнул
здесь. Кто сможет запретить жить тем, кто хочет жить? Нет силы такой,
чтобы запретить им это, как нет силы заставить жить тех, кто жить не
хочет.
Ты увидишь тех и этих, жизнелюбцев и скопцов; для первых здесь
уготованы вино и пляски, для вторых здесь уготовано то же самое, только
они боятся пить и плясать. Все они умирают бесславно.
Кто уловил жизнь, кто ухватил ее за хвост?- ужасную, косматую,
зубастую, двуликую, многоликую. Нарисуй мне, осень, на плече синюю
стрелку, пущенную от лука к зверю. Как я полечу вперед, вопьюсь в
сердце! - и кто потом вспомнит о стреле, если цель исчезла, зверь упал и
стал тушей.
Дуб еще был мал, когда зверь упал на землю; в падении стрела вошла
глубже, и медведь умер быстро. Дуб стоял рядом и смотрел на смерть
молчаливо, а внизу суетились охотники, хвалили стрелка. Сила медвежья
ушла в дуб, глазки медвежьи закрылись, и тело остывало скоро, а дух
выплыл и унесся в неизвестную сторону - так, словно лист картины вдруг
разорвали пополам, и в разрыв исчезло облако и человек, и зверь,- и снова
сомкнулись части листа, и разрыв не заметен.
Приди на угор, слушай, как дуб растет ночью. Можно только смотреть:
вкруг тебя - музей, кунсткамера или чужое жилье - ничего нельзя трогать
руками!
В той жизни у меня была жена и домик у самого моря. В той жизни я
ходил по миру, как сейчас иду в магазин. В той жизни все было странно и
счастливо. После я был моряком и виноторговцем, падшей женщиной и
воином-скороходом. Мальчик помнит ту жизнь лучше, чем я, отделенный
временем.
Со снежных гор гляди, милый,- в самые долины. В долинах дымки труб
вырастают вертикально; это ли не зрелище, достойное богов и героев -
долина, назначенная к завоеванию!
А я лежал лицом вверх и глядел на крестовые маковки храма, лежал в
сугробе (дуб в лесу спал, спрятав жизнь от зимы). Я глядел на церковные
головы так как положено - снизу вверх. И огромная высота, почти
сравнявшая их с небом - что яснее для сердца, не отозвавшегося на смерть
друга и плач женщины?
В той жизни я ходил дорогами, как сейчас иду по тропинке к колодцу.
Все будет хорошо. Чем сильнее боль, тем крепче желание уйти, тем
меньше злобы. Тем больше стали.
Ты, мое сердце, проходило мимо огней, не палило крыльев. Предел тебе
- разгадка, ответ тебе - осеннее поле к ночи, когда небосвод погасает -
мутно и медленно.
На дубе лист, на листе божия коровка - улетит на небо. Я был и
дровосеком, а дуб не свалил.
Все распылено везде. Мальчик - тот, что сел, прислонился к дубу,
глядит вниз с холма, - и сам дуб, река и лес, поляна, птица над лесом - они
известны мне лучше, чем моя вчерашняя жизнь; и сам я распылен в них и
отделен от своего тесного тела.
Люди шли по лесу, повстречали болото, обходили болото по краю,
хлюпая в траве - и ушли, и никто никогда их не видел больше. А я знаю о
них, я шел с ними неведомо когда, и не помню цели пути и лиц людей - но
вот: они были, а теперь их нет, их никто никогда не увидит.
И мальчик знает о них, он нарисует их цепочку: впереди седой дед с
шестом, дальше бородатые мужики с топорами за поясом, баба в сарафане.
На бумажном листе тушь восстановит все, - тушь сама нарисует все, что
потеряла память.
Те люди ушли, сгинули. Лес расступился и сомкнулся, как болотная
вода. Это было далеко - за рекой, туда смотрит мальчик, из которого после
получится художник: художник вылупится из мальчика, как птица из яйца,
останется скорлупа вещей и детских воспоминаний.
Те, из кого вышли гиена или медведь,- как им признать мальчика своим,
если уже в зародыше предопределена их чуждость другу? Одни исчезнут в
болоте, другие переживут века. Но конец будет один: Сила боролась с
собой, в этой борьбе все проиграли по-разному, все были по-разному
побеждены - и никто не вышел победителем, все умерли.
Никогда Ахиллес не догонит черепаху. Диоген уснет в своей бочке и
увидит во сне мир зеленых елей и берез на ветру, избы и колодец с
воротом. В том сне яйцо породит птицу, птица породит дракона, а дракон
станет человеком.
Чудесный год мороза! В этот год мальчик напишет первую картину
маслом: дуб-великан на белом небе. В этот год начнется распад оболочки
яйца, истончение кокона; впервые мальчик заподозрит о своем избрании
на царство - и это даст ему великие силы и навсегда уведет от людей с их
непонятными радостями.
Так или иначе - все будет проявлено: в красном фонаре на квадрате
фотолиста проступит нос, глаза, борода, папироса во рту, кисть в руке,
волосы, перехваченные тесемкой… Тьма звучит громчит, поглощает
быстро-чернеющее серебро лицо и одежду, взгляд и алый огонек
папиросы.
Мальчик уедет в горы, там дух его покорит и притянет странная
белизна вершин. А потом море возьмет его, потеснив горы, в море будет
он скитаться - один, неподвижный, на подвижной лодке с латинским
парусом. А потом он поселится в домике у моря, и у него будет жена -
длинноволосая китаянка. И на картинах его горы сменят море, а после
снова явится море и огни в тумане утра, и дороги из ниоткуда, и лес,
выбеленный от стужи. И только не будет на картинах людей, - никогда не
будет на картинах людей.
А дуб, у которого мальчик пророс, как зерно из земли,- дуб тот
останется стоять где стоял - огромный и корявый, ухвативший небо
ветвями, притянувший небо к земле - так близко, что слышны слова богов
и пение светил…
1993