сначала перевести надо
(отсюда)
«Недавно читал статью о преподавании литературы в школе. Автор гневался и доказательно, в общем-то, объяснял, что литература давно превратилась в изучение мертвых языков, что-то вроде уроков латыни или санскрита.
Возьмем, дескать, знаменитое четверостишие из "Евгения Онегина"
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Сколько мол, слов в этом отрывке уже устарели и нынешним детям неизвестны? Да примерно все. В смысле - вообще все. Эти стихи детям сначала перевести надо, а уже потом заучивать заставлять. Чистой воды древнегреческий.» -
- и там дальше про родную дочку, которая походя продемонстрировала деду отцу, что и он сам уже мечен филологической пометкой «устар.»
Нунизнайу.
Не всякая клеточная гибель - некроз, и не всякая клеточная гибель в языке - умирание языка.
Вот я под старость часто чувствую себя не какой-то оставленной на обочине носительницей пыльной лексики и выветрившихся народных пословиц и поговорок приколов, но наоборот - ускорившейся внучкой супротив всё подробнее, всё живее раскрывающегося мне «устар.» - и не только филологического. Возможно, даже и не главным образом филологического. Потому что филологическое «устар». - это по большей части что-то местечковое или узко-прикладное, пусть даже и вкусненькое, в той или иной степени курьёзненькое. Ну, кушак, ну, облучок, или там turlurlu атласный, и шо? Иное дело синтаксис, иное дело понятийный кружок, связь идей и самые идеи, вот это всё, неописуемое, на которое не повесишь ярлык «устар.», и которое водится везде, в архаических формах и в новых, но в архаических как-то больше бросается в глаза, ну мне по крайней мере. Чем дальше в лес, тем больше я чувствую себя внучкой, которой дед ещё многое собирается рассказать, и нахожу это состояние очень приятным.
«Недавно читал статью о преподавании литературы в школе. Автор гневался и доказательно, в общем-то, объяснял, что литература давно превратилась в изучение мертвых языков, что-то вроде уроков латыни или санскрита.
Возьмем, дескать, знаменитое четверостишие из "Евгения Онегина"
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Сколько мол, слов в этом отрывке уже устарели и нынешним детям неизвестны? Да примерно все. В смысле - вообще все. Эти стихи детям сначала перевести надо, а уже потом заучивать заставлять. Чистой воды древнегреческий.» -
- и там дальше про родную дочку, которая походя продемонстрировала деду отцу, что и он сам уже мечен филологической пометкой «устар.»
Нунизнайу.
Не всякая клеточная гибель - некроз, и не всякая клеточная гибель в языке - умирание языка.
Вот я под старость часто чувствую себя не какой-то оставленной на обочине носительницей пыльной лексики и выветрившихся народных пословиц и поговорок приколов, но наоборот - ускорившейся внучкой супротив всё подробнее, всё живее раскрывающегося мне «устар.» - и не только филологического. Возможно, даже и не главным образом филологического. Потому что филологическое «устар». - это по большей части что-то местечковое или узко-прикладное, пусть даже и вкусненькое, в той или иной степени курьёзненькое. Ну, кушак, ну, облучок, или там turlurlu атласный, и шо? Иное дело синтаксис, иное дело понятийный кружок, связь идей и самые идеи, вот это всё, неописуемое, на которое не повесишь ярлык «устар.», и которое водится везде, в архаических формах и в новых, но в архаических как-то больше бросается в глаза, ну мне по крайней мере. Чем дальше в лес, тем больше я чувствую себя внучкой, которой дед ещё многое собирается рассказать, и нахожу это состояние очень приятным.