Как конструировали Рубенса
В ходе продолжающихся разговоров о композиции и о как ей учить если не копировать фотографии нас спросили -
«...я примерно представляю, как можно осмысленно сконструировать изображение на уровне греческой вазописи. Икона уже сложнее. Но как сконструировать Рубенса? Кто-нибудь показал элементы такого конструирования, разработал алгоритм действий?»
Отвечаю постингом.
Изрядно спрошено. Время Рубенса как раз решительно поворотное от средневекового подхода к изобразительности - к академическому, и сам Рубенс заслуженно считается корифеем процесса, очень уж был силён. Ну да, тому, кто смотрит на Рубенса и ахает - ах какая анатомия! ах какие пропорции! и ракурсы! и светотень! и пространственность! - ему кажется, что тут уже совсем «всё как у нас», в смысле уже как в эпоху победившей академической стилистики, всё как живое, ну очень похоже-на-натуру, и какую же алгебру можно подвести под эту гармонию?
Алгебра тут, конечно, очень сложная, это не арифметика чернофигурных или даже краснофигурных ваз, это не математика средневековой европейской стилистики, а действительно алгебра.
И тем не менее мы знаем, как ей обучались. И я, слыша вопрос «как сконструировать Рубенса», сразу вынимаю из культурной памяти знаете што?
Я вынимаю из нея один специфический род мебели, очень модный в эпоху так наз. барокко, расписные многоящичные кабинеты, бюро и комоды. Своеобразные функциональные иконостасы, на своих дверных створках, филёнках и стенках ящичков носившие иной раз по два-три десятка малоформатных сюжетных картин.
Как будете в приличном музее, посмотрите внимательно, как они сделаны, и вам сразу станет ясно, как тогда учились на Рубенса.
Когда эти маленькие картинки, набросанные быстрой кистью с великой непринуждённостью, развернутся перед вами целой серией, вы увидите, что все они как бы набраны из отдельных готовых (и свободно варьируемых) элементов. Из горок, кустов и дерев, из камней и облаков, из домиков и человечков, из лошадок и купидончиков. У каждого автора свой пошиб, у одного попроще, у другого позаковыристей. У каждого свой «канон» для всякого элемента композиции и свои приёмцы для их сочетаний. У Рубенса (это его кистей бюро я поставила первым) эти правила игры, эти алгоритмы так сложны и многосоставны, что зритель, который не в лодке, и вообразить себе не воображает, что и у этих дивных и сложных композиций ноги растут из той же математики (а то даже и арифметики), согласно которой разыгрываются простенькие пейзажики, жанрики или мифологические сюжетики для украшения модной мебели.
На Рубенса тогда учились именно так - десятки и сотни раз повторяя простенькие стандартные задачки, про один домик и три дерева, про кавалера и даму на лужайке, про купидончика, трясущего немудрёной аллегорией, про нимфуссатиром, про Давидасголиафом. По вертикали, по горизонтали, в квадратике, в овале. Шесть на девять, девять на двенадцать. Чтоб было как можно более красиво, ну и в меру «похоже», конечно.
Ремесло было такое - разучить «канон», про как делать и красиво, и похоже, ОДНОВРЕМЕННО И КРАСИВО И ПОХОЖЕ, и затем его с блеском повторять.
Это было, повторяю, ремесло.
А в великих художников выписывались только те и именно те, кто лучше всех умел этот канон. Кто умел его насквозь, и мог его протолкнуть к дальнейшему усовершенствованию - к большему сходству-с-натурой и большей точности выражения.
«...я примерно представляю, как можно осмысленно сконструировать изображение на уровне греческой вазописи. Икона уже сложнее. Но как сконструировать Рубенса? Кто-нибудь показал элементы такого конструирования, разработал алгоритм действий?»
Отвечаю постингом.
Изрядно спрошено. Время Рубенса как раз решительно поворотное от средневекового подхода к изобразительности - к академическому, и сам Рубенс заслуженно считается корифеем процесса, очень уж был силён. Ну да, тому, кто смотрит на Рубенса и ахает - ах какая анатомия! ах какие пропорции! и ракурсы! и светотень! и пространственность! - ему кажется, что тут уже совсем «всё как у нас», в смысле уже как в эпоху победившей академической стилистики, всё как живое, ну очень похоже-на-натуру, и какую же алгебру можно подвести под эту гармонию?
Алгебра тут, конечно, очень сложная, это не арифметика чернофигурных или даже краснофигурных ваз, это не математика средневековой европейской стилистики, а действительно алгебра.
И тем не менее мы знаем, как ей обучались. И я, слыша вопрос «как сконструировать Рубенса», сразу вынимаю из культурной памяти знаете што?
Я вынимаю из нея один специфический род мебели, очень модный в эпоху так наз. барокко, расписные многоящичные кабинеты, бюро и комоды. Своеобразные функциональные иконостасы, на своих дверных створках, филёнках и стенках ящичков носившие иной раз по два-три десятка малоформатных сюжетных картин.
Как будете в приличном музее, посмотрите внимательно, как они сделаны, и вам сразу станет ясно, как тогда учились на Рубенса.
Когда эти маленькие картинки, набросанные быстрой кистью с великой непринуждённостью, развернутся перед вами целой серией, вы увидите, что все они как бы набраны из отдельных готовых (и свободно варьируемых) элементов. Из горок, кустов и дерев, из камней и облаков, из домиков и человечков, из лошадок и купидончиков. У каждого автора свой пошиб, у одного попроще, у другого позаковыристей. У каждого свой «канон» для всякого элемента композиции и свои приёмцы для их сочетаний. У Рубенса (это его кистей бюро я поставила первым) эти правила игры, эти алгоритмы так сложны и многосоставны, что зритель, который не в лодке, и вообразить себе не воображает, что и у этих дивных и сложных композиций ноги растут из той же математики (а то даже и арифметики), согласно которой разыгрываются простенькие пейзажики, жанрики или мифологические сюжетики для украшения модной мебели.
На Рубенса тогда учились именно так - десятки и сотни раз повторяя простенькие стандартные задачки, про один домик и три дерева, про кавалера и даму на лужайке, про купидончика, трясущего немудрёной аллегорией, про нимфуссатиром, про Давидасголиафом. По вертикали, по горизонтали, в квадратике, в овале. Шесть на девять, девять на двенадцать. Чтоб было как можно более красиво, ну и в меру «похоже», конечно.
Ремесло было такое - разучить «канон», про как делать и красиво, и похоже, ОДНОВРЕМЕННО И КРАСИВО И ПОХОЖЕ, и затем его с блеском повторять.
Это было, повторяю, ремесло.
А в великих художников выписывались только те и именно те, кто лучше всех умел этот канон. Кто умел его насквозь, и мог его протолкнуть к дальнейшему усовершенствованию - к большему сходству-с-натурой и большей точности выражения.