Я, на всякий случай фиксация для памяти, теперь ведь в церкву (опять) регулярно хожу.
О. Медведя тренировки голосом сопровождать. У Мартына и Силуана по будним дням разрешили служить литургию вечером. Вот я там после заката солнца и изображаю хор. Нас трое, нас всегда только трое - о. Медведь, друг его о. Георгиос понаех с Афин, выступающий в роли литургического тренера, да я.
Пою я, разумеется, только и именно по-церковнославянски, хотя на клиросе французских обиходов пачка лежит. Просто разбираться в ней у меня нет никакой охоты. Служат они по-французски, с там и сям пассажами по-гречески, «Апостол» читаю я, мне, чай, не привыкать отдуваться и за хор и за чтицу - читаю по-французски, и, ых! насколько же он понятней-актуальней.
Греческий наш тренер по-славянски не петрит ни слова ни единого и временами вынужден тихонько справляться у о. Медведя: - А где это она (я) сейчас?
При желании я могла бы петь с клироса старинных русских романсов, никто бы этого не заметил.
Короче, идиллия.
Очень мне этот формат нравится, т.е. не то чтобы вот так прямо нравится, но представляется наилучшим, наилучшим с большим отрывомъ, в рамках нашего локального православия и вот этого конкретного прихода. Церква
со всем ея достопримечательным благоукрашением стоит, к счастью, погружена во тьму, свет мы зажигаем только в алтаре и на клиросе, там удобный пюпитр, мягкий ковёр и высокие табуреты-мизерикорды, время летит незаметно, ко мне даже вернулся почти весь потерянный в ковидлу голосок. С собой нам дают весь здоровенный греческий антидор, больше-то его некому раздать. Дорога через столетний парк, фонари сквозь платаны и крапиву, вдоль необозримых полян редкие ночные бегуны и собакены в неоновых ошейниках.
И ни проповедЕй идиотских, ни хмурых очередей на исповедь, ни застоявшихся облаков горелого парафина, ни киснущих младенцев, ни смертельно нудящихся подростков, ни выдрючивающихся неофитов, ни пыльных ветеранок, лопающихся от сознания собственного подвига верности, ни «агапных» чаёв с кем попало кого даже по имени не знаешь и знать неохота, ни вставанья в восемь утра в воскресеньице родимое.
Ничем не отравленное щастье.