и я о телевизоре
Телевизор стоял в задней комнате Дома, той, что двумя окнами выходила на север, на горы, и это было правильно, потому что с апреля по октябрь важно было хотя бы к вечеру установить немного прохлады, если уж так приспичило сидеть в доме, вместо того чтобы жить во дворе. В доме, собственно, только для того (для телевизора) и сиживали - исключение составляла я, прынцеса - у меня ведь была своя комната (позже разделяемая с братом, но он, как малявка, нещиталсо), тоже с окном на север и окном на северо-восток, впрочем, завешенным виноградными шпалерами и огромным кустом густо-красных роз, и там тоже бывало прохладно, и я охотно там скрывалась с книжками и картинками, но взрослые - четверо, шестеро и более человек - днём предпочитали просторы укрытого виноградом двора. Или местами замечательно тенистого сада. Сойтись к телевизору их вынуждало только что-то выдающееся.
Всё выдающееся в одноканальной программе 70-х (было и абхазское ТВ, но для нас-то его всё равно что не было) загодя отмечал карандашиком Дед, затем вырезал программу из газеты и клал на черно-белый «Горизонт», под замечательной красоты антепендиум (нипабаюс здесь этого слова!), нарочно сшитый из тёмно-зелёного узорного бархата с коймами из бархатной же ленты цвета майской травки. Антепендиум предназначался для предохранения экрана от пыли и травм - но на самом деле, конечно, ещё и выражал сериозное отношение к такому культурному мероприятию, как смотренье телевизора. Снимать покров и приводить в действие волшебный ящик полагалось только в согласии с карандашными пометками в программе. Мульты детЯм, вечерние фильмы взрослым, две-три культурно-просветительские передачи, особо выдающиеся концерты. За день в среднем дедов карандаш давал доступ к ящику однажды, максимум дважды - но даже и этот список бывал нами востребован, как правило, менее чем наполовину. Без общения с ящиком летние обитатели Дома обходились очень легко и сходились к нему даже не каждый день, и только ради чего-то действительно выдающегося. Но тут уж смотрели со всем вниманием и комфортом. Диван у противоположной стены предоставлял четыре места (моё было именно на диване и с краю, потому что я, как правило, под это дело вязала, я рано научилась вязать вслепую), ещё два были на стульях у двери и у стола, остальные зрители располагались на низких табуретах или прямо на полу. Света не зажигали, разве что если происходило что-то двухсерийное (с ужином во время программы «Время») - тогда загоралась дедова настольная лампа, широкий колпак серого стекла на колонне чёрно-пёстрого мрамора, я ещё хорошо помнила времена, когда рядом с ней стояла такая же тяжёлая чернильница с двумя резервуарами, синим и красным, и Дед допоздна жонглировал стопками тетрадей своих великовозрастных двоечников, так вот, загоралась эта лампа, и падали кисейные шторы от комаров, и голубой экран одаривал нас несложными культурными радостями эпохи застоя. По негласному соглашению смотрели молча ну или почти, ничего при этом не грызли и не посасывали, а если кому становилось скучно, он тихо смывался во двор - так обычно поступали малявки братья, а зачастую и Дед.
Случалось - редко, но таки да - что Дед находил зрелище не только неинтересным для себя, но тупым и/или разлагающим в общеабсолютном смысле. В этом случае он отчётливо высказывал своё о нём суждение и своей рукою выключал ящик, после чего зрители безропотно покидали кинозал. Дед был безупречно прав в 99,9% случаев. Это ему я обязана отсутствием зависимости от зрелищ вообще и от телевизора в частности. А также первым знакомством с идеей воздержания и самоограничения.
И, чтоб два раза не вставать, потому что это уже другая - а впрочем, кажется, даже более интересная - тема.
вот как занятно отразился мой мемуар в галаве комментаторши там по ссылке :
«Благодарность деду у комментатора выше - это классическое "меня пороли - человеком вырос!"
Трудно признать, что значимые взрослые в твоем детстве творили дичь.»
Какие же беспросветные отморозки должны были заниматься воспитанием пациента, чтобы в нём выросло такое глубокое, воинствующее отвращение к любому проявлению педагогической власти старшего и опытнейшего? Чтоб не осталось места даже для умозрительного, из презумпции невиновности, предположения о любви и уважении к этому старшему? и всё было бы вытеснено образом поротой задницы.
Всё выдающееся в одноканальной программе 70-х (было и абхазское ТВ, но для нас-то его всё равно что не было) загодя отмечал карандашиком Дед, затем вырезал программу из газеты и клал на черно-белый «Горизонт», под замечательной красоты антепендиум (нипабаюс здесь этого слова!), нарочно сшитый из тёмно-зелёного узорного бархата с коймами из бархатной же ленты цвета майской травки. Антепендиум предназначался для предохранения экрана от пыли и травм - но на самом деле, конечно, ещё и выражал сериозное отношение к такому культурному мероприятию, как смотренье телевизора. Снимать покров и приводить в действие волшебный ящик полагалось только в согласии с карандашными пометками в программе. Мульты детЯм, вечерние фильмы взрослым, две-три культурно-просветительские передачи, особо выдающиеся концерты. За день в среднем дедов карандаш давал доступ к ящику однажды, максимум дважды - но даже и этот список бывал нами востребован, как правило, менее чем наполовину. Без общения с ящиком летние обитатели Дома обходились очень легко и сходились к нему даже не каждый день, и только ради чего-то действительно выдающегося. Но тут уж смотрели со всем вниманием и комфортом. Диван у противоположной стены предоставлял четыре места (моё было именно на диване и с краю, потому что я, как правило, под это дело вязала, я рано научилась вязать вслепую), ещё два были на стульях у двери и у стола, остальные зрители располагались на низких табуретах или прямо на полу. Света не зажигали, разве что если происходило что-то двухсерийное (с ужином во время программы «Время») - тогда загоралась дедова настольная лампа, широкий колпак серого стекла на колонне чёрно-пёстрого мрамора, я ещё хорошо помнила времена, когда рядом с ней стояла такая же тяжёлая чернильница с двумя резервуарами, синим и красным, и Дед допоздна жонглировал стопками тетрадей своих великовозрастных двоечников, так вот, загоралась эта лампа, и падали кисейные шторы от комаров, и голубой экран одаривал нас несложными культурными радостями эпохи застоя. По негласному соглашению смотрели молча ну или почти, ничего при этом не грызли и не посасывали, а если кому становилось скучно, он тихо смывался во двор - так обычно поступали малявки братья, а зачастую и Дед.
Случалось - редко, но таки да - что Дед находил зрелище не только неинтересным для себя, но тупым и/или разлагающим в общеабсолютном смысле. В этом случае он отчётливо высказывал своё о нём суждение и своей рукою выключал ящик, после чего зрители безропотно покидали кинозал. Дед был безупречно прав в 99,9% случаев. Это ему я обязана отсутствием зависимости от зрелищ вообще и от телевизора в частности. А также первым знакомством с идеей воздержания и самоограничения.
И, чтоб два раза не вставать, потому что это уже другая - а впрочем, кажется, даже более интересная - тема.
вот как занятно отразился мой мемуар в галаве комментаторши там по ссылке :
«Благодарность деду у комментатора выше - это классическое "меня пороли - человеком вырос!"
Трудно признать, что значимые взрослые в твоем детстве творили дичь.»
Какие же беспросветные отморозки должны были заниматься воспитанием пациента, чтобы в нём выросло такое глубокое, воинствующее отвращение к любому проявлению педагогической власти старшего и опытнейшего? Чтоб не осталось места даже для умозрительного, из презумпции невиновности, предположения о любви и уважении к этому старшему? и всё было бы вытеснено образом поротой задницы.