Во всяком иконописном примитиве (я про ИСТОРИЧЕСКИЙ примитив, про тех художников, которые хотят-но-не-могут вырваться из свого средневекового анклава в окружающую культурную действительность, а не про тех, которые из этой действительности своими ногами вышли погулять в искусственное средневековье), так вот, во всяком таком примитиве, при полной невыносимости выражений личиков, на которых как раз и отражается весь ужас желания-но-невозможности вырваться, - всегда, ну почти всегда, бывает что-то стилистически милое, что-то вполне сходное с магистральным искусством, либо настоящим средневековым, либо настоящим т.наз. барокко (которое есть, как много раз говорено, просто продвинутая стадия на пути в академизм). Антропологически-милого не бывает, что достопримечательно, никогда, а вот стилистически-милое можно встретить. Ну вот, например -
- например, в этой изломанно-пухлявой сборной солянке - не встречаем ли мы чистые перлы, возводящие ум наш ко Франции или Италии 17 в., - нежные яркие колера, лазурное, золотое и розовенькое, отработанные приёмцы лепки карнации, свежие тени, мягкое не дыша зализыванье объёмов, кудряшки, листочки, полупрозрачные туали-вуали, безупречно-стильный курсив надписаний? Чуть прищуриться, чтобы не видеть топорной, пещерной архитектуры, не слышать хруста ударенной об циклопическую колонну головы, не замечать расчленённых тел - и пожалста, можно наслаждаться крохами со стола безымянных франко-итальянских богомазов «круга Грёза», «круга Миньяра» или просто безымянных провинциалов, типа такого -
.
- или вот тут -
- если зажмуриться на отёчные морщинистые маски нос в профиль рот анфас, на черняво-анилиновые ризы с жидкими сусальными кляксами, то можно таки полюбоваться на чистенькую каллиграфию белой сорочки - почти что китайская тушь, какой-нибудь Тан Боху. Манерно, конечно, и местами запутано, но выразительно, лаконично и целесообразно.
- или тут -
- тоже рубашечка (золотая, а не белая) неплохая, и по той же причине неплохая: там нет или почти нет лепки формы светом, только чернолинейная каллиграфия, с которой гораздо проще справиться. И впридачу ручки и ножки - это что-то вроде честного предбарокко, отлизанная до металлического блеска заученная наизусть форма. Вот только на головы, на лица, на тушки в их целостности выучки-дрессировки уже не хватает, и вся картинка в клочьях и рытвинах, чёрных провалах и облезло-позолоченных вздутиях, в сухой возне кисточки-иголочки по картонной архитектуре, по измятому тряпью, по штампованной чеканке личиков.
А тут чем можно поживиться?
Конечно, правильными ручками и ножками, как бы задутыми из аэрографа по безупречному трафаретику. Да чертёжно-циркульной точностью ассиста и беленьких разделок платка. А на улизанные в лоск измученные личики с кокаинетскими глазами вдвое крупнее бледноротиков лучше не смотреть. На них школы недохватило.
И только здесь я как-то совсем ничего не выцепила.
Какая-то полная, глухая стилистическая изоляция, самопальный автоном, никаких следов хоть какой-нибудь исторической школы, никаких отсылок к чему-то благородному, отшлифованному в поколениях, уходящему корнями в традицию, а сверху открытому к развитию. Ближайшие стилистические параллели - крашеные анилином фотооткрытки, армейские и блатные альбомы, татуировки и прочий банальный, очень мирской пролетарский и, прошу прощения, какой-то очень мужской, типично мальчиковый помойный смрад. Естественным манером вспучивающийся из преисподней - заполнить всякую щель, где зияет внешкольный вакуум.
А между тем это, как нам сообщают, Святая Гора Афон, 1902 год. Вот такой парадокс, да?
(Картинки (т.е. все «Взыскания Погибших») попались в ленте,
согласно календарю. )