"Этих скотов мучает избыток тестостерона..."
НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД СОБОРОМ В КЁЛЬНЕ
Для того, чтобы понять, что же такое это было - то, что произошло под Новый год на площади перед кёльнским собором, надо вытащить из слова обалдевшие четыре буквы корня и вставить вместо них многоточие - или не постесняться и поставить те самые две, оставшиеся от корня буквы. Эти о..евшие массы - кого? Людей не скажешь, потому что они сняли с себя человеческое достоинство, превращаясь в то самое, что знаменитый австрийский автор Michael Кöhlmeier назвал непонятным для нас словом Arschloch, в буквальном переводе означающим «задний проход». Но только на очень неприличном уровне. Итак, поищем-ка и мы в нашем мате подходящее слово. Мудак? Слабовато? Тысячи мудаков - тех, которые всего за пару минут до случившегося были человеками, представителями биологического вида хомо сапиенс, но вот вдруг почему-то решили, что это как-то веселее и приятнее, снять с себя все задвижки и превратиться в то самое, чем они являются (в их собственных глазах) на самом деле.
В их собственных глазах? Тут было, скорее, как-то не до глаз. Глаза - это что-то слишком возвышенное и чужое, оторванное от действительности, для описания этого случая. Кöhlmeier говорит, что среди беженцев (арабов?) не больше задних проходов, чем среди любых других человеков, но он не учитывает того перехода количества в качество, которое явно состоялось и на этой площади, как и на многих других площадях: как в 1938-м году на Хельденплац в Вене, где бывшие человеки выдернули, как один выкинули на помойку содержавшиеся в их головах задвижки и в упоении неземного восторга вскидывали вверх руки с истошным воплем «Хайль! Хайль!». Так и совсем недавно на Тахиаплац в Каире те же самые толпы задних проходов (см. перевод) предавались той же самой игре, которую просто повторили, на этот раз в Кёльне: снимали с себя то, что позволяло определить их как человеков, и превращались в липкие щупальцы... в подлые взглядики, заползающие и раздевающие с грязным подхихикиванием... в месиво приматов, у которых головы, казалось бы, оставались на месте, но это был обман зрения.
Толпа - это не то, что один человек. Один может быть человеком и даже личностью, но в толпе как-то само собой разрешается всё это с себя снять, как ненужный груз, как давящую повязку. Почти как в революционной песне: «Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил, чёрные дни миновали, час искупленья пробил!» (цитирую по памяти, одну из своих любимых песен и сама прихожу в отчаянье от такого очевидного сходства, но ничего не поделаешь - что есть то есть!).
ТЯНИТОЛКАЙ?
Поначалу показалось было, что возникшая ситуация может быть описана с помощью возвращения к сказочному образу Тянитолкая: придуманного существа, у которого кроме одной головы спереди ещё одна - сзади. То есть проблема беженцев кроме первоочередной - как спасти тонущих в морях вокруг Европы - приобрела ещё одну голову - как спастись от них самих тем, кто привык жить в Европе по своим собственным, а не привнесённым извне правилам? Помню, что 9-го декабря на семинаре литгруппы, когда зашёл разговор о тех опасностях, с которыми нам предстоит столкнуться в связи с наплывом беженцев, я сказала, что эмансипация женщин в наших краях - дело непрочное, хрупкое (с чем согласились все присутствующие), и как бы беженцы не научили наших мужчин, до чего ж это приятно - вернуться в лоно родного дремучего патриархата. «Как бы не вышло так, что нам самим придётся носить одежду, полностью закрывающую всё лицо и тело». Это было всего за 22 дня до скандала в Кёльне - и не только в Кёльне. И в том самом городе, где живу я сама, после новогодних праздников были нападения арабских мужчин на европейских женщин, местных и приезжих, молодых и старых, так что власти города предложили женщинам не появляться по вечерам на улицах в одиночку - чем не призыв носить чадру?
Но постепенно стало ясно, что у этой палки не два конца, а так много ответвлений, что это уже не мёртвое приспособление - палка - а живая ветвь с ответвлениями или, чтобы ещё легче представить себе, о чём речь, цветок с серединкой и несколькими лепестками: эти лепестки не связаны напрямую друг с другом, но связаны с серединкой. О которой пока умолчу. Сначала хочу обратить внимание на некоторые из лепестков.
• Кöhlmeier высказывает предположение, что «непомерное («массивное») Добро не может не вызвать противоположной реакции, является импульсом для вспышки непомерного, массивного Зла». Но откуда взялось это массивное Добро - это гостеприимство огромных масс немцев по отношению к беженцам? Тут придётся развернуть фолианты истории - которые, впрочем, в прошлом году в связи с годовщинами 1945-го года чуть не каждый день разворачивались на экранах немецких телевизоров, упрекая, вызывая угрызения совести, конечно, не у доживающих свой век преступников, до сих пор почитающих гитлера, а у их детей и особенно у ни в чём не повинных внуков.
• Враждебность по отношению к иностранцам в Германии и Австрии поразительна - или была поразительной даже и в конце 70-х - в восьмидесятых, когда я попала в эти края. Во Франции прохожие совершенно спокойно реагировали, когда я обращалась к ним по-английски, в Италии бросались мне на шею и пытались расцеловать, когда я пыталась что-то вымолвить по-итальянски. Но в Австрии... стоило мне раскрыть рот и задать вопрос о том, как куда-то пройти, по-английски, или произнести немецкое слово не с тем акцентом... на лицах прохожих - молодых девушек, родившихся уж точно лет через 12-20 после войны, вспыхивало такое отвращение, словно я - самый последний червяк, или какая-нибудь крыса, как их учили в школе. Сын немецкой учительницы и греческого дипломата Костас, с которым я познакомилась этим летом, рассказывал, что в конце 70-х, когда он учился в школе в Дахау, на уроке закона божьего священник задавал вопрос, почему убийство русского не является смертным грехом - правильный ответ на этот вопрос должен был гласить «потому что у русских нет души».
А на уроке биологии учитель ставил маленького Костаса перед классом и объяснял детям, что «таких», как он, то есть полукровок, следовало отправлять в «нужные заведения» (намёк на концлагерь в Дахау) и там расправляться с ними, «как следует». Потому что они «портят чистоту немецкой расы». Придуманная где-то в начале 19-го века германская нация (до тех пор люди в тех краях чувствовали себя принадлежными к различным мелким княжествам) каким-то образом решила, что она имеет все права быть лучше всех и всех остальных презирать - не зря ведь существует высказывание, что во всех немцах есть часть гитлера, что сам гитлер является просто сгущением, концентрацией того, что содержится в каждом его соотечественнике. В музее сопротивления гитлеровскому режиму я узнала, каково было число тех, кто пытался против этого режима бороться: 1.400 человек. На душу населения где-то 0,002 %. Так что не все были нацистами, но такое подавляющее большинство, и это большинство воспитывало современных немцев.
• Надо сказать и о том, кто это такие - молодые арабские мужчины, которым понадобилось мучить европейских женщин. В немецкой прессе объясняется, как трудно им жить, потому что по мусульманским правилам им запрещается вступать в половые контакты до свадьбы, бедняжечкам не разрешается жениться, пока не позволят отцы и пока не накопят денег, так что приходится терзать кого придётся: в Каире терзали своих, египетских девушек, ну а в Европе, стало быть, приходится истязать тех, кто очутился под рукой.
• Но можно ли поверить тому, что всё так просто, что этих скотов мучает избыток тестостерона, и поэтому - ничего не поделаешь...? Я думаю, что, очутившись в Европе, каждый из этих парней, пока он в одиночку ходит по улицам, пока он ещё не перестал быть человеком, чувствует давящее на него превосходство чужой цивилизации. Уважать себя легче, когда вокруг сотни таких же, как ты сам, а не одиночка, отданный на милость победителя, потому что эти чужие структуры воспринимается именно как победители, и что это - структуры, а не лично против них направленные силы, этого не различить. Но почему потоки энергий презрения или неприятия не вызвали такой подлой реакции со стороны арабских парней, а подлость, гущу подлости выманила на свет гостеприимная доброта масс встречающих? Крышка приподнялась, давление отпустило - объяснение не психологическое, а физическое или техническое: арабы распоясались и вытащили наружу свои половые потребности не тогда, когда на них давили привычным на них презрением, а когда какая-то часть из них пережила гостеприимство народа, которому расхотелось быть «уродливыми немцами» в глазах чеовечества, а госпоже Ангеле захотелось поверить, что в ней и в самом деле есть что-то от ангела - чему и удивляться, если с раннего детства к тебе обращаются с этим именем?
• Так что же это такое было - в ночь под Новый год? Можно ли это назвать вспышкой гнева? Нет, это был распоясавшийся удар в лицо человечности, именно распоясавшийся, обнаживший то, что ниже пояса, и в то же время это было тем же самым, что всегда возникает в таких случаях - не просто желанием продемонстрировать свою силу, а прежде всего желанием УНИЗИТЬ других - это то, что превалирует во всех попытках изнасилования, удачных или нет. Как солдаты, в приказном порядке насилующие сотни женщин противника, так и любой, подвыпивший или даже вполне трезвый в любой стране, протяни руку и найдёшь такого в первой попавшейся подворотне, и он считает, что себя уважать он сможет только в том случае, если ему удастся втоптать в грязь кого-то другого.
• Итак, в центре всех этих ответвлений стоит одно и то же - недостаток самоуважения, гордость, стремление почувствовать себя не тем, кого подавляют - и, как результат... Горы искалеченных трупов - это было. Тысячи орущих скотов - это есть.
• То, что в морях вокруг Европы пропадают сотни маленьких детей, не оправдывает мужчин, которые, в отличие от детей, достаточно сильны для того, чтобы выплыть, но недостаточно умны для того, чтобы притвориться - на худой конец хотя бы уж притвориться человеческими личностями, а не носителями определённых гормонов, к этим химическим веществам и сводимыми - не больше того. Стадо мычало, хватало, давило, щупало, грабило и издевалось - а что делал в это время ты, отдельный человек?
• После того, как всё это стало известно, на ступенях перед собором в Кёльне появилось несколько человек беженцев - их было то ли четверо, то ли семеро - с плакатами, на которых было написано, что им стыдно, очень стыдно за то, чем занимались их же собственные соотечественники в ночь под Новый год. Тысячи травили и мучили, а четверым или семерым стало стыдно - тот же самый процент личностей среди моря тех, которые сняли с себя это звание (вспоминаются строчки Мандельштама - про гремучую доблесть грядущих веков, про высокое племя людей!).
Почему превращение в нечеловеков вызывает такой очевидный восторг? Сродни ли он восторгу возвращающихся в водяную стихию - верно ли предположение, что мы (мы? Кто-то из нас? Или все?) любим возвращаться в то, из чего мы когда-то произошли? Вся жизнь вышла из воды, поэтому мы любим купаться. Люди произошли от зверей, поэтому... Но - стоп. Звери никогда такими не бывают. Этот сапиенс, имеющий в голове некий тормоз (задвижку), по способам причинения вреда себе подобным давно переплюнул всех зверей. Изощрённые пыточные способы - это прогресс? «Венец творения»? Уравновешивают ли все достижения человечества это изощрённое злодейство, никакому зверю недоступное? Стоило ли, в конце концов, сотворять это, нечто, так страстно мечтающее превратиться отнюдь не в зверя, а, если вернуться к определению австрийского писателя, в свой собственный орган выделения?
Наталия Малаховская
(Взято здесь: philologist)