Полполосы.
В газете «Комсомолец Узбекистана» меня не то, чтобы любили, но некую благосклонность испытывали. Во всяком случае, печатали все, что я им приносил. Делали такое лицо, как делают дети перед ложкой микстуры, и - глотали. Термина «неформат» тогда еще не изобрели, а нес я исключительно неформат. Стихи не про то, рассказы не о том, рецензии на никем не виданные книги. Короче, все, что я нес, не монтировалось ни со временем, ни с местом, ни с газетой. И лихие и бойкие газетные люди морщились, но печатали. И смотрели на меня жалеючи, мол ботан, астронавт. Хотя и эти понятия тогда еще были не в ходу.
Какой-то из тех кругов замкнулся лет через пятнадцать, когда в одном из бомжей со спаленными самодельной нарокотой мозгами, которого доставили в мое дежурство в иерусалимскую больницу «Врата праведы», я узнал самого, пожалуй, лихого из сотрудников ташкентской молодежки. Вскоре он умер от молниеносной и неуправляемой инфекции.
Поэтому, когда в августе 90-го, я решил сделать полосу, посвящённую 65-летию Юрия Трифонова, который к тому времени стал вместе с Чеховым главным для меня писателем, то в редакции мучительно скривились и дали полполосы.
Понимаю сейчас, понимал и тогда, как невпопадна для Ташкента и для 90-го года была публикация.
Там был портрет в сером, в крупную клетку пиджаке. Отрывки из книги интервью и статей, незадолго перед тем изданной издательством «Советская Россия», ударные отрывки. Моя рефлексия о месте ЮТ в литературе и мой же рассказ «Предварительное прощание».
Этот рассказ, как бы о ЮТ, но в то же время, сделанный в его поэтике, с его приемами, я написал за год до того, чтобы выпростаться из-под придавившей меня интонации.
Газета вышла, я купил десяток экземпляров, которые некому было уже дарить. В справочнике Союза писателей я нашел адрес вдовы писателя и отправил ей пару газет. Ответа не последовало.
Через несколько месяцев жизнь завертелась так, что я на долгие годы не то, чтобы забыл, но задвинул эту историю в неосвещённый угол сознания. И даже, когда по прошествии времени, увидел в провинциальном толстом журнале роман, написанный вдовой, она тоже писательница, о муже, сделанный в его манере и с его интонацией, я понял причину ее молчания и легко простил неучтивость.
