Навеяно картинкой.
Это был год 93 или 94-й. К моей жене, тогда еще будущей, приехала погостить ее американская приятельница, назовем ее Джоан. Тем более, что ее так и звали. Приехала она не одна, а с танцовщицей танцев мира Лори. Та прибыл изучать узбекские пляски.
В продуманном для гостей маршруте фигурировала опера Гершвина «Порги и Бесс» в театре Навои.
Вспомнив ташкентский театр оперы и балета , полагается сказать два заклинания. Его проектировал Щусев, который - мавзолей. Его строили пленные японцы. Теперь можно продолжать.
Места у нас были козырные, что-то там в партере, посередине, как раз чуть повыше сцены. Хихикать мы начали минут через пятнадцать, а к концу спектакля уже просто кусали кулаки и боялись посмотреть друг на друга.
Ну как-то совсем происходившее на сцене не было похоже на негритянский поселок Кэтфиш-Роу в Южной Каролине.
Смешон был немолодой бухарский еврей с брюшком, лишь подчеркнутым широким шелковым поясом, в роли порывистого портового хулигана Кроуна.
Смешна была густо намазанная гуталином немолодая сопрано - Бесс.
Но подкосили нас, ставшие в круг пожилые узбечки с золотыми зубами, пощелкивающими пальцами они изображали искрометные негритянские танцы.
Когда мы наконец вышли под каштаны и чинары, окаймлявшие театральную площадь, Лори сказала Джоан:
- Наверно, они испытывают что-то такое, когда мы ставим «Бориса Годунова» или «Дядю Ваню».
Достойно уважения.