БОБИКОВ vs ШАРИКОВ
«СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ», 1976
Наконец посмотрел итальянское «Собачье сердце», про которое ходило так много разных толков.
Во-первых, его снял Альбертo Латтуада, к которому у меня отношение особенное и нежное. Сначала по тонкой цитате-реминисценции в прекрасном фильме «Баария» я высчитал картину Латтуады «Мафиозо», абсолютно дивную, с Сорди в лучшей поре того. Потом посмотрел его экранизации русской классики. «Капитанская дочка» («Буря») - это, конечно, «кльюква развэсистая», но вот «Шинель», действие которой предусмотрительно перенесено в Италию, вышла много убедительней. Потом прочитал, что Латтуада проторил Феллини дорогу в кино, и окончательно полюбил его.
Про итальянцев говорили, что Бортко передрал у них нещадно. Есть, мягко скажем, заимствования, которые можно трактовать по-разному. Как оммаж предшественнику или как «Так это ваша подковочка? А я смотрю, лежит в салфеточке… Я нарочно прибрала, чтобы кто не поднял, а то потом поминай как звали!».
Но гораздо интереснее поговорить о различиях. Это напоминает сравнение Пиноккио с Буратино. Второй поярче, повеселее, но весь смысл первого порастерялся по дороге.
Конечно в аутентичности русской жизни Латтуаде с Бортко не тягаться. У него слишком итальянская получилась Москва, даже забегаловка на берегу пруда выглядит тратторией. А уж красный шарф на кожанке заведующего подотделом очистки - просто Версаче.
Но начнем с профессора Преображенского. Евстигнеев играет масляными красками, густо, органично. Но кого он играет? Барина, высокомерного резонера. Он и с новой властью готов мириться, если ему от нее будет «окончательная бумажка. Фактическая». Шариков его раздражает, вызывает презрение и в конце концов - ненависть.
Иное - фон Сюдов, он играет ученого. Поначалу им движет азарт, научный интерес. Потом - он удивлен, озадачен результатом. А после - отчаяние и крах. И в конце, когда Бобикова (у итальянцев Шарикова называют Бобиковым) приходят искать и им предъявляют собаку, ирония Преображенского это не ирония победителя, а аристократическая горечь проигравшего, сохраняющего достоинство.
Теперь Шариков. Сыгран смачно. Но еще Жванецкий заметил: «Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока». Но он как вошел в фильм быдлом, Климом Чугункиным, так и покинул его, никак не изменившись. Другое дело Бобиков. Комик и стендапист Коки Понцони играет и хамство, но и собачью милоту, и детскость, и желание ласки. Не только похоть, но и поиск любви. Гораздо многограннее получился персонаж.
И уж, конечно, Латтуада не мог просечь своими итальянскими мозгами, что Швондер должен быть не просто революционным скотом, а еврейским революционным скотом. Спросил бы, ему бы объяснили, как никак двести лет вместе.
А еще для меня разъяснилась загадка. Никак не мог понять откуда в русском фильме пациент профессора в длинной шинели и с усами, похожий на пожилого Сталина. Оказывается утащен у итальянцев. Но там-то он смотрелся вполне органично, как одно из неточных, клишированных, но характерных преставлении о молодой стране Советов, нечто из арсенала Курцио Малапарте. У Бортко же выглядит чужеродно и непонятно.
Ну и для киногурманов. В сцене гулянки, устроенной Бобиковым в профессорской квартире, снимается молодая шалавистая блондинка Илона Сталлер. еще не Чиччолина, похожая на ходячий сифилис.