Карман на жопе
Этот рассказ написан достаточно давно, до начала русско-украинской войны.
Карман на жопе Памяти Юрия Яковлева
Люди, которые любят лазать по крышам и фотографировать с высоты называются - «руферы».
Театр в Запорожье носил имя Николая Щорса, что уже было смешно. Неизвестно, успел ли за свою 24-летнюю жизнь побывать в каком-нибудь театре сын рабочего-железнодорожника из поселка Сновск, закончивший фельдшерскую школу, за год до смерти вступивший в партию большевиков, командовавший дивизей и, как говорят, убитый своими, выстрелом в затылок.
Располагался театр в здании сталинского классицизма на главном проспекте, на который весь город - от вокзала до плотины - был насажен, как на шампур. Назывался проспект, как и положено называться главной улице в областном городе. Весь облик театра намекал на московский Большой, такая скромная, провинциальная вариация на тему.
На фронтоне, там, где у Большого - квадрига и Аполлон, у нашего была трехфигурная манерная композиция. Посередине - дама, одна властная рука поднята, во второй то ли лира, то ли лавровый венок. Справа от дамы - парень в вышиванке и с бандурой, украинец должно быть. Слева - другой, нейтрального вида с книгой на коленях, наверно русский в представлении ваятелей. На тимпане заходится в гопаке группа, шагнувшая туда прямиком из «Кубанских казаков».
В театре когда-то начинал Николай Гринько, любимый актер Тарковского, сыгравший Чехова, но оставшийся в памяти народной немудреным Папой Карло. Мама рассказывала, что в Запорожье длинный, худой Гринько был Патом. Его партнера, коротышку Паташона, я застал в театре. Нас часто из школы водили на спектакли. А Гринько я увидел на углу у 72-го гастронома, где всегда стояла бочка с квасом. Он приезжал навещать свою маму, жившую в «театральном доме», на стене которого висела нечастая для Запорожья вещь - мемориальная доска. Здесь жил Магар, народный СССР, создатель и вдохновитель театра.
Кроме Магара был в городе еще один народный артист Союза - Трощановский, один из немногих официальных, утвержденных и завизированных Лениных на украинской сцене. Наши культпоходы в Щорса закончились печально. Трощановского-Ильича обстреляли жеваной бумагой из трубочек. Школу потряхивало с год.
Во всех спекталях на краю сцены сидели две пожилые дамы и вязали носки. В зависимости от пьесы они были дуэньями в креслах или сельскими бабками на завалинке, но носки они вязали взаправду, то была нелишняя добавка в тощий актерский бюджет. Пребывание их на сцене не было художественным ходом, все знали, что когда-то они были пассиями всесильного хозяина Запорожья, а теперь - и всей необъятной империи под геронтологическим правлением. Их так и называли: «лёнькины» и не могли ни уволить, ни отправить на пенсию.
Обычно в зале было, где упасть яблоку и другим фруктам, на которые щедра украинская земля. Но однажды я помню аншлаг. На вводе играл Юрий Яковлев, звезда вахтанговской сцены. Давали спектакль по пьесе Корнейчука "Пам'ять серця". Иностранец, кажется итальянец, приезжает на Украину, где он воевал в партизанах, бред какой-то. И находит там женщину, в которую был влюблен. Итальянца играл Яковлев, он говорил на ломаном русском, все остальные - по-украински, но такое двуязычье, даже двух-с-половиной-язычье выглядело вполне натурально, особенно для юга Украины. Неестественным было другое. Когда Яковлев появился на сцене, моментально становилась видна пропасть в самом существовании, степени достоверности, органичности между ним и его партнерами.
Разница была так разительна, что даже я, пятнадцатилетний, это увидел и все понял. Это было похоже на чудо.
Остается загадкой, каким образом кинозвезда первой величины, ведущий актер одного из лучших столичных театров, обладатель диапазона от гротеска до трагедии, на вечер или два оказался в провинциальном городе, чтобы ввестись в спектакль местного театра, идущий на другом языке. Денежная заинтересованность отметается, театр Щорса - это вам не дворец спорта «Юность», не те масштабы. Чтобы срубить по-легкому, собирают самый большой зал, показывают нарезку из любимых народом фильмов, рассказывают несколько театрально-киношных баек и отбывают восвояси. А тут репетиции, мизансцены... И все это, чтобы показать захолустному пятнадцатилетнему подростку, каким бывает настоящий театр.
Я вспомнил эту историю, когда увидел фоторепортаж «руферов», посетивших крышу запорожского театра им. Магара. Да, театр уже давно не носит имя фельдшера-комдива. Смельчаки взобрались на фронтон к потемневшей от времени и запорожского индустриального смога троице. Вблизи скульптуры оказались еще грубее и аляповатее. Но растрогала одна деталь: у «русского», того, что с книгой в руках, на брюках сзади тщательно вылеплен ремень, шлейки и задний карман, куда легкомысленные мужчины, вроде меня, суют бумажник. Я подумал об ответственности художника перед своим замыслом. О необходимости воплотить его, свой замысел, во всю силу отпущенного таланта, и даже, если знаешь, что произведения твоего во всей полноте, скорее всего, никто не увидит.
2013
Карман на жопе Памяти Юрия Яковлева
Люди, которые любят лазать по крышам и фотографировать с высоты называются - «руферы».
Театр в Запорожье носил имя Николая Щорса, что уже было смешно. Неизвестно, успел ли за свою 24-летнюю жизнь побывать в каком-нибудь театре сын рабочего-железнодорожника из поселка Сновск, закончивший фельдшерскую школу, за год до смерти вступивший в партию большевиков, командовавший дивизей и, как говорят, убитый своими, выстрелом в затылок.
Располагался театр в здании сталинского классицизма на главном проспекте, на который весь город - от вокзала до плотины - был насажен, как на шампур. Назывался проспект, как и положено называться главной улице в областном городе. Весь облик театра намекал на московский Большой, такая скромная, провинциальная вариация на тему.
На фронтоне, там, где у Большого - квадрига и Аполлон, у нашего была трехфигурная манерная композиция. Посередине - дама, одна властная рука поднята, во второй то ли лира, то ли лавровый венок. Справа от дамы - парень в вышиванке и с бандурой, украинец должно быть. Слева - другой, нейтрального вида с книгой на коленях, наверно русский в представлении ваятелей. На тимпане заходится в гопаке группа, шагнувшая туда прямиком из «Кубанских казаков».
В театре когда-то начинал Николай Гринько, любимый актер Тарковского, сыгравший Чехова, но оставшийся в памяти народной немудреным Папой Карло. Мама рассказывала, что в Запорожье длинный, худой Гринько был Патом. Его партнера, коротышку Паташона, я застал в театре. Нас часто из школы водили на спектакли. А Гринько я увидел на углу у 72-го гастронома, где всегда стояла бочка с квасом. Он приезжал навещать свою маму, жившую в «театральном доме», на стене которого висела нечастая для Запорожья вещь - мемориальная доска. Здесь жил Магар, народный СССР, создатель и вдохновитель театра.
Кроме Магара был в городе еще один народный артист Союза - Трощановский, один из немногих официальных, утвержденных и завизированных Лениных на украинской сцене. Наши культпоходы в Щорса закончились печально. Трощановского-Ильича обстреляли жеваной бумагой из трубочек. Школу потряхивало с год.
Во всех спекталях на краю сцены сидели две пожилые дамы и вязали носки. В зависимости от пьесы они были дуэньями в креслах или сельскими бабками на завалинке, но носки они вязали взаправду, то была нелишняя добавка в тощий актерский бюджет. Пребывание их на сцене не было художественным ходом, все знали, что когда-то они были пассиями всесильного хозяина Запорожья, а теперь - и всей необъятной империи под геронтологическим правлением. Их так и называли: «лёнькины» и не могли ни уволить, ни отправить на пенсию.
Обычно в зале было, где упасть яблоку и другим фруктам, на которые щедра украинская земля. Но однажды я помню аншлаг. На вводе играл Юрий Яковлев, звезда вахтанговской сцены. Давали спектакль по пьесе Корнейчука "Пам'ять серця". Иностранец, кажется итальянец, приезжает на Украину, где он воевал в партизанах, бред какой-то. И находит там женщину, в которую был влюблен. Итальянца играл Яковлев, он говорил на ломаном русском, все остальные - по-украински, но такое двуязычье, даже двух-с-половиной-язычье выглядело вполне натурально, особенно для юга Украины. Неестественным было другое. Когда Яковлев появился на сцене, моментально становилась видна пропасть в самом существовании, степени достоверности, органичности между ним и его партнерами.
Разница была так разительна, что даже я, пятнадцатилетний, это увидел и все понял. Это было похоже на чудо.
Остается загадкой, каким образом кинозвезда первой величины, ведущий актер одного из лучших столичных театров, обладатель диапазона от гротеска до трагедии, на вечер или два оказался в провинциальном городе, чтобы ввестись в спектакль местного театра, идущий на другом языке. Денежная заинтересованность отметается, театр Щорса - это вам не дворец спорта «Юность», не те масштабы. Чтобы срубить по-легкому, собирают самый большой зал, показывают нарезку из любимых народом фильмов, рассказывают несколько театрально-киношных баек и отбывают восвояси. А тут репетиции, мизансцены... И все это, чтобы показать захолустному пятнадцатилетнему подростку, каким бывает настоящий театр.
Я вспомнил эту историю, когда увидел фоторепортаж «руферов», посетивших крышу запорожского театра им. Магара. Да, театр уже давно не носит имя фельдшера-комдива. Смельчаки взобрались на фронтон к потемневшей от времени и запорожского индустриального смога троице. Вблизи скульптуры оказались еще грубее и аляповатее. Но растрогала одна деталь: у «русского», того, что с книгой в руках, на брюках сзади тщательно вылеплен ремень, шлейки и задний карман, куда легкомысленные мужчины, вроде меня, суют бумажник. Я подумал об ответственности художника перед своим замыслом. О необходимости воплотить его, свой замысел, во всю силу отпущенного таланта, и даже, если знаешь, что произведения твоего во всей полноте, скорее всего, никто не увидит.
2013