Новый рассказ
Времена шатки, береги шапки.
1.
Size matter - сказано не про голову.
Крупные люди меня поймут: я покупаю не то, что мне нравится, а то, что налезет. Штаны - неотменяемая часть гардероба. Но головные уборы если живешь в теплых странах - вещь желательная, но совсем не обязательная. В Ташкенте и в Иерусалиме уши отморозить непросто. Но все же за свою, уже некороткую жизнь мне всего дважды удалось купить себе головной убор подходящего размера.
2.
Первый раз это случилось в 1985 году в городе Гагарине, райцентре Мирзачульского района Джизакской области. Осенью, во время хлопкоуборочной компании. Во время сбора хлопка обычно умирали небожители. Начало этой традиции положил Брежнев. На следующий год его поддержал Рашидов. Правда, потом уже понеслось вразнобой: Андропов, Черненко уходили, не дотерпев до нашего выезда.
На шестом, последнем курсе нас отправили на хлопок уже не сборщиками, а врачами. Каждой бригаде, каждому бараку, как назывались полевые станы, где жили студенты придавался один медик-шестикурсник, дабы мазать царапины зеленкой и вовремя распознать катастрофу аппендицита, если такой случится. Гена Нариянц попал в театральный институт к художникам. Шукурыч - в какой-то техникум. Нас с Жориком оставили при штабе, то есть в центральной районной больнице. Жорика - за фамилию, а меня за то, что умею печатать на машинке. Поселили в комнатке при гараже. Были там две комнатки, в которых по красивым представлениям 60-х годов должны были отдыхать шоферы. Одна комната была забита шкафами с папками, в другой поселили нас. Кроме этого была там страшная черная ванна и вполне бодрый унитаз. В папках мы обнаружили протоколы судебно-медицинской экспертизы и долго читали муторные истории чужй злобы, похоти, тупости, невезенья. Провинциальные, а оттого еще более тоскливые. Потом бросили, нельзя слишком долго такое читать: душа никнет.
Дней десять мы с Жориком печатали побригадные списки, их уточняли, правили, мы печатали заново, потом печатали для деканата, для ректората, для Джизака, для Ташкента. Но прошло десять дней, бюрократическая гидра насытились нашими бумагами, и мы оказались никому не нужны. Жорик стал вести больных в терапевтическом отделении, я - в хирургии. Мой друг обнаружил залежи редких препаратов у старшей сестры отделения и бодро стал лечить ими пациентов. А я с идиотической смелостью бросился оперировать.
Если сейчас мне случается поблагодарить Бога за оказанную мне милость, то в список я обязательно включаю хирургическое отделение Мирзачульского ЦРБ, где я не убил и не искалечил никого в своем воодушевлении.
Постепенно нас стали навещать однокурсники и друзья, привозившие в больницу своих захворавших подопечных.
Гена рассказывал, как художников по утрам наставляют перед работой в поле:
- Друзья, я не прошу, как Рембрандт, не нужно, как Сезанн, но по 10 килограмм соберите.
Норма выработки, к слову, была сорок килограммов «белого золота» в день.
Приехал Шукурыч, рассказывал, как узбеки, на определенном уровне опьянения начинают разговаривать между собой по-русски.
- Почему Тешабай стал победителем в соцсоревновании, в чем причина? - показывал он.
Однажды мы с Жориком вышли в город. Города в Гагарине было не много, шаг влево-шаг вправо, и ты оказывался в кишлаке. Стояло настоящее бабье лето, которое в Узбекистане отличается особой упоительностью. Разгуливая, мы увидели дощатый сарай без окон, на котором красовалась вывеска «Уцененные товары». Я дернул за дверь из неструганных серебристых досок, и она поддалась. Глаза привыкли к полумраку. Мы увидели несколько полок покрытых, как одеялом, ровным слоем пыли. Мне почему-то запомнился орел. Были такие орлы, вырезанные из цельной колоды, с крючковатыми клювами, следами длинных ходов стамески на вздернутых крыльях и в подпалинах от паяльной лампы. Кто их делал? Для чего их делали? Рядом с орлом лежали две элегантных серых шляпы.
- О! - сказал я.- Шляпы!
- Вам не подойдет, большой чересчур, - раздался голос, мы вздрогнули. До сих пор казалось, что мы в сарае одни. Но за прилавком дремала продавщица и было похоже, что она укрыта тем же одеялом пыли, что и все в этом магазине. Я смотрел в ее тусклые глаза в щелках припухших век, на бледные, набухшие губы. Я еще не знал, что пройдет год-другой и, мельком взглянув в такое лицо, легко распознаю тяжелую нехватку гормона щитовидной железы.
- А вы покажите, - настойчиво попросил Жорик.
Когда шляпа налезла на мою голову, глаза продавщицы широко раскрылись. Думаю, что наибольшее впечатление на нее произвели усилия Жорика, по натягиванию на меня головного убора.
- Как раз на твой чайник, - вынес приговор мой друг.
Мы забрали обе. Стоили они копеек по 20, то есть совсем мало. Видимо уценялись уже неоднократно. Еще копеек за десять мы приобрели одежную щетку, поскольку шляпы испускали облачка пыли при каждом к ним прикосновении.
Щетка та принесла нам открытия, выяснилось, что одна шляпа - чёрная, другая - синяя.
Одну из них я подарил Мише Гронасу, тогда московскому студенту. Еще школьником он не оставлял сомнений в своем недюжинном таланте и человеческой особенности.
- Мишка, - сказал я. - У тебя башка здоровая?
- В каком смысле? -спросил он напрягаясь.
Мишка был у меня в гостях и листал какой-то журнальчик. В ту пору во всю начинала завиваться поземкой перестройка. В том, как национальные окраины требовали пользоваться исконными транскрипциями своих имен и названий, даже не самый проницательный ум мог прозреть скорый распад империи. Подборка таджикского поэта Касима Низама привлекла его внимание.
- Косим низом, - пробормотал Мишка. - Есть в этом угроза.
Шляпу будущий Дартмутский профессор нахлобучил, уходя.
А я свою потерял, забыл где-то. Климат в Ташкенте, повторяю, несуров.
3.
В 2009 году мы с женой прилетели в Милан. В Миланском университете проходила маленькая конференция по лечению заболеваний артерий ног. Итальянцы и в том, и в другом большие мастера: и артерии лечить, и конференции затевать.
Для нас это поездка была важна потому, что впервые почти за 20 лет мы поехали вдвоем.
В Мальпенсе нас ждала большая машина, шофер, молодой парень, прислушавшись к нашему разговору перешел на русский, а потом и на - иврит. Чаевые учли его разносторонность его полиглотства.
Гостиница была хороша, номер удобный. Ближе к вечеру мы вышли в город и, сверяясь с картой, пошли в сторону Миланского собора.
Мы с Женей чувствовали себя, как подростки, удравшие от родителей.
Между собором и Ла Скала натянула свои воздушные струны галерея Виктора-Эммануила.
В галерее нет ворот, она наполнена воздухом, идущим от миланского собора с одной стороны и от Ла Скала - с другой. Говорят, что архитектор Менгони убился здесь, его снесло с лесов этими струями воздуха. В неоклассицизме галереи проклевываются ростки и листья будущего арт-нуво.
Магазины здесь серьезные. Сами знаете, кто носит Прада, не мне вам рассказывать. У Макдоналдса, расположенного тут, вывеска черная с золотом.
Из бокового прохода накатывали волны девчачьего визга, и мы поспешили туда поглазеть. Юноши, утомленные славой и обожанием, по одному выходили из ресторана. Каждого сопровождали пара крупных охранников. Они проходили сквозь коридор пятнадцатилетних девчушек, заходившихся в крике обожания и восторга. С появлением каждого следующего спадавший вопль вновь взмывал к ажурному потолку галереи. Было похоже на кардиограмму не очень здорового сердца. Мы встретились взглядом с немолодым мужчиной, стоявшим в этой толпе и поняли, что это безропотный отец одной из девиц.
В одну из диастол Женя спросила ближайшую к нам барышню:
- Кто это? Футболисты?
- Нет.
- Певцы? Музыканты?
- Нет.
- А кто тогда?!
- Я не знаю, как это по-английски, - призналась девушка.
- Скажи на итальянском.
- Презентаторе! - завизжала она, потому что из дверей вышел очередной объект восторга.
Милан, мировая столица моды.
Там же мы увидели вывеску «Borsalino». Маленький магазин был сверху донизу был набит шляпами, шапкам, шляпками, кепками.
Я спросил кепку, привычно успокаивая продавщицу, что столь большого размера у нее может и не быть.
Они разлетелись по прилавку веером. Ленинские кепки, шоферские фуражки, аэродромы торговцев мандаринами, синагогальные картузы, хулиганские замоскворецкие восьмиклинки, элегантные кепи, клоунские кепоны. В клетку, в рубчик, в горошек, разных цветов. Все они лежали перед нами и все, все налезали свободно на мою голову.
Мы купили одну. Она была дорогой, но не беспредельно.
Иногда я ее ношу. Не часто. В Иерусалиме, конечно, прохладнее, чем на побережье, но все равно, климат достаточно мягок.
4.
Интересно, где судьба заготовила мне третью шапку?
Апр 2015
1.
Size matter - сказано не про голову.
Крупные люди меня поймут: я покупаю не то, что мне нравится, а то, что налезет. Штаны - неотменяемая часть гардероба. Но головные уборы если живешь в теплых странах - вещь желательная, но совсем не обязательная. В Ташкенте и в Иерусалиме уши отморозить непросто. Но все же за свою, уже некороткую жизнь мне всего дважды удалось купить себе головной убор подходящего размера.
2.
Первый раз это случилось в 1985 году в городе Гагарине, райцентре Мирзачульского района Джизакской области. Осенью, во время хлопкоуборочной компании. Во время сбора хлопка обычно умирали небожители. Начало этой традиции положил Брежнев. На следующий год его поддержал Рашидов. Правда, потом уже понеслось вразнобой: Андропов, Черненко уходили, не дотерпев до нашего выезда.
На шестом, последнем курсе нас отправили на хлопок уже не сборщиками, а врачами. Каждой бригаде, каждому бараку, как назывались полевые станы, где жили студенты придавался один медик-шестикурсник, дабы мазать царапины зеленкой и вовремя распознать катастрофу аппендицита, если такой случится. Гена Нариянц попал в театральный институт к художникам. Шукурыч - в какой-то техникум. Нас с Жориком оставили при штабе, то есть в центральной районной больнице. Жорика - за фамилию, а меня за то, что умею печатать на машинке. Поселили в комнатке при гараже. Были там две комнатки, в которых по красивым представлениям 60-х годов должны были отдыхать шоферы. Одна комната была забита шкафами с папками, в другой поселили нас. Кроме этого была там страшная черная ванна и вполне бодрый унитаз. В папках мы обнаружили протоколы судебно-медицинской экспертизы и долго читали муторные истории чужй злобы, похоти, тупости, невезенья. Провинциальные, а оттого еще более тоскливые. Потом бросили, нельзя слишком долго такое читать: душа никнет.
Дней десять мы с Жориком печатали побригадные списки, их уточняли, правили, мы печатали заново, потом печатали для деканата, для ректората, для Джизака, для Ташкента. Но прошло десять дней, бюрократическая гидра насытились нашими бумагами, и мы оказались никому не нужны. Жорик стал вести больных в терапевтическом отделении, я - в хирургии. Мой друг обнаружил залежи редких препаратов у старшей сестры отделения и бодро стал лечить ими пациентов. А я с идиотической смелостью бросился оперировать.
Если сейчас мне случается поблагодарить Бога за оказанную мне милость, то в список я обязательно включаю хирургическое отделение Мирзачульского ЦРБ, где я не убил и не искалечил никого в своем воодушевлении.
Постепенно нас стали навещать однокурсники и друзья, привозившие в больницу своих захворавших подопечных.
Гена рассказывал, как художников по утрам наставляют перед работой в поле:
- Друзья, я не прошу, как Рембрандт, не нужно, как Сезанн, но по 10 килограмм соберите.
Норма выработки, к слову, была сорок килограммов «белого золота» в день.
Приехал Шукурыч, рассказывал, как узбеки, на определенном уровне опьянения начинают разговаривать между собой по-русски.
- Почему Тешабай стал победителем в соцсоревновании, в чем причина? - показывал он.
Однажды мы с Жориком вышли в город. Города в Гагарине было не много, шаг влево-шаг вправо, и ты оказывался в кишлаке. Стояло настоящее бабье лето, которое в Узбекистане отличается особой упоительностью. Разгуливая, мы увидели дощатый сарай без окон, на котором красовалась вывеска «Уцененные товары». Я дернул за дверь из неструганных серебристых досок, и она поддалась. Глаза привыкли к полумраку. Мы увидели несколько полок покрытых, как одеялом, ровным слоем пыли. Мне почему-то запомнился орел. Были такие орлы, вырезанные из цельной колоды, с крючковатыми клювами, следами длинных ходов стамески на вздернутых крыльях и в подпалинах от паяльной лампы. Кто их делал? Для чего их делали? Рядом с орлом лежали две элегантных серых шляпы.
- О! - сказал я.- Шляпы!
- Вам не подойдет, большой чересчур, - раздался голос, мы вздрогнули. До сих пор казалось, что мы в сарае одни. Но за прилавком дремала продавщица и было похоже, что она укрыта тем же одеялом пыли, что и все в этом магазине. Я смотрел в ее тусклые глаза в щелках припухших век, на бледные, набухшие губы. Я еще не знал, что пройдет год-другой и, мельком взглянув в такое лицо, легко распознаю тяжелую нехватку гормона щитовидной железы.
- А вы покажите, - настойчиво попросил Жорик.
Когда шляпа налезла на мою голову, глаза продавщицы широко раскрылись. Думаю, что наибольшее впечатление на нее произвели усилия Жорика, по натягиванию на меня головного убора.
- Как раз на твой чайник, - вынес приговор мой друг.
Мы забрали обе. Стоили они копеек по 20, то есть совсем мало. Видимо уценялись уже неоднократно. Еще копеек за десять мы приобрели одежную щетку, поскольку шляпы испускали облачка пыли при каждом к ним прикосновении.
Щетка та принесла нам открытия, выяснилось, что одна шляпа - чёрная, другая - синяя.
Одну из них я подарил Мише Гронасу, тогда московскому студенту. Еще школьником он не оставлял сомнений в своем недюжинном таланте и человеческой особенности.
- Мишка, - сказал я. - У тебя башка здоровая?
- В каком смысле? -спросил он напрягаясь.
Мишка был у меня в гостях и листал какой-то журнальчик. В ту пору во всю начинала завиваться поземкой перестройка. В том, как национальные окраины требовали пользоваться исконными транскрипциями своих имен и названий, даже не самый проницательный ум мог прозреть скорый распад империи. Подборка таджикского поэта Касима Низама привлекла его внимание.
- Косим низом, - пробормотал Мишка. - Есть в этом угроза.
Шляпу будущий Дартмутский профессор нахлобучил, уходя.
А я свою потерял, забыл где-то. Климат в Ташкенте, повторяю, несуров.
3.
В 2009 году мы с женой прилетели в Милан. В Миланском университете проходила маленькая конференция по лечению заболеваний артерий ног. Итальянцы и в том, и в другом большие мастера: и артерии лечить, и конференции затевать.
Для нас это поездка была важна потому, что впервые почти за 20 лет мы поехали вдвоем.
В Мальпенсе нас ждала большая машина, шофер, молодой парень, прислушавшись к нашему разговору перешел на русский, а потом и на - иврит. Чаевые учли его разносторонность его полиглотства.
Гостиница была хороша, номер удобный. Ближе к вечеру мы вышли в город и, сверяясь с картой, пошли в сторону Миланского собора.
Мы с Женей чувствовали себя, как подростки, удравшие от родителей.
Между собором и Ла Скала натянула свои воздушные струны галерея Виктора-Эммануила.
В галерее нет ворот, она наполнена воздухом, идущим от миланского собора с одной стороны и от Ла Скала - с другой. Говорят, что архитектор Менгони убился здесь, его снесло с лесов этими струями воздуха. В неоклассицизме галереи проклевываются ростки и листья будущего арт-нуво.
Магазины здесь серьезные. Сами знаете, кто носит Прада, не мне вам рассказывать. У Макдоналдса, расположенного тут, вывеска черная с золотом.
Из бокового прохода накатывали волны девчачьего визга, и мы поспешили туда поглазеть. Юноши, утомленные славой и обожанием, по одному выходили из ресторана. Каждого сопровождали пара крупных охранников. Они проходили сквозь коридор пятнадцатилетних девчушек, заходившихся в крике обожания и восторга. С появлением каждого следующего спадавший вопль вновь взмывал к ажурному потолку галереи. Было похоже на кардиограмму не очень здорового сердца. Мы встретились взглядом с немолодым мужчиной, стоявшим в этой толпе и поняли, что это безропотный отец одной из девиц.
В одну из диастол Женя спросила ближайшую к нам барышню:
- Кто это? Футболисты?
- Нет.
- Певцы? Музыканты?
- Нет.
- А кто тогда?!
- Я не знаю, как это по-английски, - призналась девушка.
- Скажи на итальянском.
- Презентаторе! - завизжала она, потому что из дверей вышел очередной объект восторга.
Милан, мировая столица моды.
Там же мы увидели вывеску «Borsalino». Маленький магазин был сверху донизу был набит шляпами, шапкам, шляпками, кепками.
Я спросил кепку, привычно успокаивая продавщицу, что столь большого размера у нее может и не быть.
Они разлетелись по прилавку веером. Ленинские кепки, шоферские фуражки, аэродромы торговцев мандаринами, синагогальные картузы, хулиганские замоскворецкие восьмиклинки, элегантные кепи, клоунские кепоны. В клетку, в рубчик, в горошек, разных цветов. Все они лежали перед нами и все, все налезали свободно на мою голову.
Мы купили одну. Она была дорогой, но не беспредельно.
Иногда я ее ношу. Не часто. В Иерусалиме, конечно, прохладнее, чем на побережье, но все равно, климат достаточно мягок.
4.
Интересно, где судьба заготовила мне третью шапку?
Апр 2015