К 115-летию со дня прославления преподобного Серафима Саровского
Что мы на самом деле знаем о жизни прославленного святого?
Преподобный Серафим Саровский был прославлен в лике святых 1 августа 1903 г., и в 2018 году исполняется 115 лет со дня его прославления. Его почитание было широко распространено в народе, тем не менее, если задаться вопросом, что мы сегодня можем достоверно сказать об опыте жизни преподобного Серафима, то, пожалуй, обнаружится, что знаем мы совсем немного. В первую очередь на ум приходят различные чудесные эпизоды из его жития, за которыми бывает трудно увидеть живого человека, - христианина, священника, инока, подвизавшегося в России конца XVIII - начала XIX в. и его опыт церковной жизни. Тем ценнее становятся воспоминания современников, которые встречались со старцем и через свои записи позволяют нам увидеть облик преподобного Серафима, услышать его речь, стать свидетелями его действий.
Одним из посетителей Саровской обители в последние годы жизни прп. Серафима был Януарий Неверов, тогда - ученик арзамасского уездного училища, регулярно проводивший каникулы в деревне Дивеево, а в будущем - известный просветитель, педагог-гуманист, писатель, личный друг Станкевича и Грановского, общественный деятель, много потрудившийся на поприще народного образования. В журнале «Русская старина» в 1880 г. были опубликованы его «Записки», фрагмент которых мы приводим ниже.
В этих небольших по объему заметках удивительно ярко проступают несколько характерных черт преподобного Серафима. Во-первых, сразу обращает на себя внимание его необыкновенная ласковость и милосердие. Приглашая всех пришедших к нему в келью приобщиться приготовленному им простому угощению, он фактически предлагал всем без исключения разделить радость агапического общения, продолжить литургию после Литургии. Интересно, что не все приглашенные оказывались готовы войти в такое общение, некоторые, по-видимому, видели в нем лишь странное чудачество и не более того.
Другая, не менее характерная черта старца, сохраненная для нас в «Записках», связана с его отношением к Евангелию: он сам читает его, и Неверову советует читать «почаще». При этом, как свидетельствует Неверов, в то время далеко не во всяком доме можно было найти Евангелие, да и вообще не принято было мирянам читать дома подобную литературу. Тем не менее Януарий Неверов был из тех, кто слышал и принимал наставления старца. Общение с Серафимом Саровским заложило в нем духовное основание для христианской жизни и просветительской деятельности.
Из «Записок» Я.М. Неверова*
Саровской пустыни я обязан моим религиозно-нравственным развитием. Первое проявление истинно религиозного чувства оказалось у меня в Сарове, - и вот по какому случаю. В двадцатых годах девятнадцатого столетия - именно в эпоху моего детства и отрочества - еще жив был схимник Серафим.
Серафим не жил в самом монастыре, а в лесу, - и там не только я, но едва ли кто из посетителей Сарова мог его видеть, и хотя в монастыре у него была своя келья, - но он приходил в нее только раз в неделю для приобщения Святых Таин. В церкви я его никогда не видел, - а приобщался он всегда у себя в келье, после ранней обедни, обыкновенно совершавшейся в больничной церкви монастыря. По окончании литургии совершавший ее иеромонах торжественно, с Чашей в руках, в сопровождении всего клира и всех молившихся в церкви, отправлялся в келью Серафима, который встречал Святые Дары, стоя на коленях на пороге своей кельи, - и по приобщении и уходе иеромонаха со Святыми Дарами раздавал благословения посетителям, из которых многие приносили ему в дар большие просфоры, церковное вино, свечи, масло и подобные предметы, что Серафим принимал с благодарностью, - и просфоры тут же крошил в огромную деревянную чашку и, полив принесенным ему посетителями красным вином, угощал сам публику, из коей многие принимали это угощение с благоговением, в том числе и мать моя.
Когда она познакомилась с новыми нашими соседями, Калмацкими, то, конечно, предложила им в ближайшее воскресенье ехать вместе с нами в Саровскую пустынь, что и было охотно принято.
Приехав в субботу ко всенощной, мы узнали, что отец Серафим в монастыре и на другой день, по обыкновению, будет приобщаться после ранней обедни Святых Таин. Мы отправились в церковь, а после обедни за процессией - к нему в келью, и когда он, приобщившись, начал предлагать публике свое обычное угощение - крошеными просфорами в чашке с вином, которую и подносил сам ко рту присутствовавших, черпая из нее деревянной ложкой, то новоприезжая молодая дама Засецкая была крайне удивлена этим оригинальным угощением, а когда Серафим подошел к ней и поднес к ее рту ложку с приготовленным им кушаньем, она никак не хотела его принять и отворачивалась от него. Добрый старец, вероятно, понял ее сопротивление так, что она затрудняется принять в рот весьма почтенных размеров ложку, и пренаивно сказал ей: «А ты пальчиком-то, матушка, пальчиком!», то есть ложку приставь только ко рту, а содержавшееся в ней переложи в рот рукой, - но при этом совете молодая особа засмеялась, а вслед за ней начал и я громко хохотать, так что почтенный старец отошел от нее в недоумении, и она тотчас вышла из кельи; а так как мой хохот не унимался, несмотря на все старания матери прекратить его, то я выведен был ею также вон и получил сильный нагоняй за мое неприличное поведение: меня оставили без чая и без обеда и матушка объявила мне, что она не простит меня до тех пор, пока я не получу прощения от отца Серафима, и меня послали к нему после обеда. Конечно, я отправился только по настоятельному требованию, а не по внутреннему призванию, - и под надзором матери, следившей за мной.
Подойдя к двери кельи, я нашел ее запертой изнутри и, по обыкновению, громко произнес молитву: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» - что, как известно, на монастырском языке равносильно просьбе войти, - на что мне отвечали «аминь», то есть «войди», и отперли дверь.
До того времени я видел эту келью не иначе как наполненной народом, теснившимся принять благословение от Серафима, а потому заметил только передний ее угол, уставленный образами с горевшими перед ними лампадами, под образами стол, на котором лежали свечи, а под столом просфоры, бутылки с церковным вином и деревянным маслом - и ничего более; да меня занимала, конечно, не келья и ее обстановка и даже не хозяин ее, а публика, теснившаяся около него, - но тут я был один перед старцем, и меня поразило странное зрелище: посередине кельи стоял гроб, и в гробу сидел почтенный старец Серафим, держа в руках книгу. Он чрезвычайно приветливо обратился ко мне со словами:
- Здравствуй, мой друг, здравствуй; что тебе надобно?
Я отвечал ему:
- Матушка прислала меня просить прощенья у вас в том, что я давеча смеялся над вами.
- Тебя матушка прислала, ну, благодари от меня твою матушку, мой друг, благодари ее от меня, что она вступилась за старика. Я буду молиться за нее, благодари ее!
Слова эти сказаны были самым добродушным тоном, но с некоторым особым ударением на фразу «тебя матушка прислала», - так что я, сознавая внутренне свою виновность перед старцем, слышал в них как бы укор, - а потому, желая во что бы ни стало получить прощение, позволил себе сказать:
- Нет, не матушка прислала, а я сам пришел.
- Ты сам пришел, мой друг - ну, благодарю тебя, благодарю! Да будет над тобой благословение Божие! - при этом он позвал меня к себе и благословил, сказав:
- Раскаяние и грех снимает - ну, а тут не было греха, Христос с тобой, мой друг!
При этом он спросил меня, читаю ли я Евангелие? Я, конечно, отвечал - нет, потому что в то время кто же читал его из мирян: это дело дьякона. Старец пригласил меня взять единственную в келье скамейку и сесть возле него, а сам, раскрыв бывшую у него в руках книгу, которая оказалась Евангелием, начал читать седьмую главу от Матфея, стих: «Не судите, да не судимы будете, юже меру мерите, возмерится и вам» - и читал далее всю главу. Он читал без всяких объяснений и даже не сделал ни малейшего намека на мой проступок, но, слушая его, я сам глубоко сознал мою виновность, и это чтение произвело на меня такое потрясающее впечатление, что слова евангельские врезались в мою память, и я, достав Евангелие, после несколько раз перечитывал эту главу от Матфея и долго помнил почти наизусть ее всю. Окончив чтение, Серафим снова благословил меня и, отпуская, советовал мне почаще читать Евангелие, что я принял к сердцу и начал делать с того времени.
Замечательно, что ни у нас в доме, ни в Верякушах** не было Евангелия, и вообще в том кругу, среди коего я провел мое детство, почиталось если не грехом, то профанацией святыни читать дома Евангелие: для этого находили необходимым торжественную обстановку, так как и в церкви Евангелие читалось священником или дьяконом во время богослужения, а не причетниками, и потому полагали, что оно не могло быть читано в семье. Даже в училище*** законоучитель, занимавший нас иногда чтением житий святых, не только не объяснял, но и не читал нам Евангелия в классе, и только устав гимназий и училищ 1833 года вменил в обязанность законоучителям объяснять учащимся в воскресенье перед обедней Евангелие, но и это долгое время оставалось без исполнения, и этому распоряжению не сочувствовали не только законоучители, но и архиереи, так что я, будучи директором, должен был на себя принять эту обязанность.
Вследствие всего этого я не мог тотчас начать это душеполезное чтение, но, живо помня совет почтенного старца, воспользовался им после.
При описанной мной сцене в келье Серафима мать моя не присутствовала: она только издали наблюдала, вошел ли я в келью, и поджидала моего выхода на монастырском дворе. Увидев меня чрезвычайно взволнованным, когда я подошел к ней, она не тотчас поверила моему рассказу и все приписывала мое волнение нагоняю, который я - как ей казалось - должен был получить от старца; но проявившееся с этой поры во мне глубокое к нему уважение и стремление непременно быть у него всегда, когда мы приезжали в Саров, и его всегда необыкновенно ласковое со мной обхождение вполне ее успокоили впоследствии.
Действительно, в первый же раз, когда мы после описанной сцены отправились к нему вслед за священником с Дарами, я протеснился вперед к старцу, и меня занимала уже не толпа - как то было прежде - но именно сам Серафим и его причащение. По обыкновению, он стоял на коленях на пороге своей кельи, и сверх иеромонашеской мантии на нем была епитрахиль. Когда приблизился священник и передал ему Чашу, он, благоговейно приняв ее в руки, начал громко читать причастную молитву: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, сын Бога живого, пришедший в мир грешных спасти, от них же первый есмь аз». При этом он преклонил голову до земли, держа Чашу над головой. Затем, поднявшись, продолжал: «Еще верую, что сие есть самое пречистое Тело Твое» и т.д., и все это с таким убеждением и с таким восторженным умилением, что и я невольно преклонил колени, и каждое слово этой молитвы глубоко впечатлелось в душе моей.
Когда после приобщения в числе прочих подошел и я к его благословению, то он так приветливо обратился ко мне со своим обычным угощением - крошеными просфорами в чашке с вином - погладил меня по голове и дал целую просфору, что обратило на меня внимание всей толпы, так как это была необыкновенная с его стороны благосклонность.
С тех пор я всякий раз, когда был в Сарове, старался как можно ближе становиться к Серафиму, чтобы не только слышать, как он произносит причастную молитву, но и любоваться его глубоковдохновенною наружностью и следить за каждым его движением, что все производило на меня потрясающее впечатление. Даже до сей поры, подходя к причастию и повторяя за священником слова причастной молитвы, я мысленно вижу перед собой величественный облик Серафима с Чашей в руках - и, будучи впоследствии директором гимназии, я обращал особое внимание на то, чтобы приступающие к приобщению ученики отчетливо знали и понимали эту молитву.
*Текст приводится по изданию: Преподобный Серафим Саровский в воспоминаниях современников. М. : Ковчег, 2011. С. 69-80.
**Деревня, где жил дедушка автора, отец его матери, и где он провел почти все свое детство.
***Автор начальное обучение получил в арзамасском уездном училище.
Материал подготовили Ирина Елисеева и Екатерина Степанова
Справка
Я.М. Неверов (1810-1893) уроженец села Верякуши Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Будучи сыном внебрачной дочери помещика, он детские годы провел в имении деда, грамоте его обучила дворовая крестьянка, а после уже самоучкой он овладел тремя языками и игрой на фортепьяно, был отправлен в Арзамасское уездное училище, затем с отличием закончил словесный факультет Московского университета. Принял решение посвятить себя распространению образования в России. Начав с поста инспектора Рижской гимназии в 1839 г., в январе 1846 г. он был переведен на место директора народных училищ Черниговской губернии, затем с 1850 г. стал директором ставропольских училищ. В 1850-1860 гг. он был директором Ставропольской классической мужской гимназии, в которой создал удивительную атмосферу творческой увлеченности и настроя. С 1861 по 1864 г. занимал пост директора Лазаревского института восточных языков в Москве, а позже, с 1864 по 1879 гг., управлял кавказским учебным округом. За пятнадцатилетний период управления кавказским округом Я.М. Неверовым были открыты на Кавказе учительский институт, две учительские семинарии, четыре женские гимназии и женские педагогические курсы. Впоследствии Я.М. Неверов указом императора был назначен членом совета министра народного просвещения. Он был соучеником по Московскому университету Белинского, Лермонтова, Герцена, Огарёва, Станкевича, Гончарова, находился в близких отношениях и переписке со многими писателями и учеными, в том числе И.С. Тургеневым, В.В. Григорьевым, бароном Н.А. Корфом и др.
"Мир24" взял в связи с сегодняшней датой у меня интервью, включив его в свой материал "О чем молятся святому Серафиму Саровскому".