рождественская история
Настоящее рождественское чудо случилось со мной только раз в жизни. В девяносто третьем году. Я поняла это сразу, потому что произошедшее, совершенно точно не могло произойти - та катастрофа была окончательной, внезапной и бесповоротной.
В тот год жизнь изменилась. В магазинах, в которых не было ничего, появилось все. Деньги же, напротив, исчезли. Это был год коврижек, которые пекли вместо пирогов и тортов, год картошки, квашенной капусты, свеклы и морковки - во всех возможных и невозможных сочетаниях - вместо мяса и рыбы. Год кабачка и гречки. Год варенья на сладкое. Мы почти забыли, как выглядят сыр и колбаса, конфеты и шоколад. За всем выстраивались длинные очереди, которые нужно было занимать с самого утра (когда темно, холодно и идет снег). И вот все изменилось. Но кабачки и гречка остались, потому что оказалось, что у нас нет денег.
В тот год мы с дедушкой впервые продавали облепиху и картошку. Именно благодаря этому у меня появились собственные сбережения. Это было невыразимое счастье, потому что я знала, на что их потрачу. Я собиралась купить всем подарки на Новый год. Об этом я мечтала уже давно. Если вы умели рисовать, шить, вязать или готовить, то есть делать хоть что-нибудь своими руками, вы вряд ли смогли бы понять меня. Мои руки были категорически не приспособлены к тому, чтобы использовать их по прямому назначению. То есть делать что-то «своими руками».
Это было то единственное, что я твердо усвоила в детском саду. Каждый день после того, как заканчивался сон-час, наступало «время творчества». Нас рассаживали за столики, выдавали ножницы и клей, бумагу и краски. Потом воспитательница демонстрировала образец: аппликации с пингвинами, открытки с цветами и много другого, тоже прекрасного. Предполагалось, что на протяжении часа мы счастливо его воспроизведем. По итогу все работы собирались и выставлялись на всеобщее обозрение. В строгом порядке: от лучшего к худшему. На протяжении трех лет (то есть все то счастливое время, которое я провела в детском саду, и которое, как я искренне и до сих пор считаю, мне непременно скостят в аду) мои работы занимали последнее место.
Так что мне легко было поверить в утверждения о том, что главное - это доброе сердце, ум, ловкость и т.д. (вставьте нужное), потому что ничего другого мне не оставалось. Почти также легко, как с недоверием отнестись к гипотезе о том, что всего можно добиться старанием и прилежанием. Я старалась - каждый день - но все равно ничегошеньки не получалось. Я мечтала о том, что когда-нибудь у меня действительно получится что-нибудь - пусть не такое прекрасное, как у других - но хотя бы такое, что поставят на предпоследнее место и что я смогу - нет, конечно, не подарить, но, хотя бы - показать бабушке с дедушкой… В школе стало чуть легче. Уроки творчества были всего один раз в неделю и их можно было как-то пережить. Однако мечта о том, что раз я никогда не подарила ничего, сделанного своими руками, то, когда вырасту, смогу как-нибудь это компенсировать, не оставляла меня. И вот это время настало!
Целых три месяца я прикидывала, что куплю каждому. Я перебрала множество вариантов (начиная с самых несбыточных, заканчивая самыми очевидными и скучными). Я обошла множество маленьких киосков и магазинчиков, которые как раз в этом году во множестве открылись вокруг нашего дома. Я подолгу рассматривала все выставленное там великолепие, считала деньги, сверяла цены, составляла списки. Меня просто разрывало от открывшихся возможностей - каждая вещь (неважно, могла я ее купить или нет) представлялась невообразимо прекрасной. В итоге список был составлен. Пора было показать его тетушке.
Тетушка обещала взять меня в город, где я бы смогла купить все, что запланировала. Кроме того, тетушка должна была оценить плод моих трудов. Тетушка подошла к списку так, как тетушка подходила ко всему: с максимальной тщательностью и не ведающей пощады честностью. В итоге в список были внесены изменения. Так, великолепная книга Игоря Акимушкина «Мир животных» с чудесными цветными фотографиями для дедушки была отринута. Как справедливо заметила тетушка: «Ты хочешь ее гораздо больше, чем дедушка». Взамен тетушка предложила коллаборацию: сложить наши сбережения и купить дедушке новый галстук.
И вот этот день настал. Нам ужасно повезло втиснуться в первый же автобус (который, к тому же, почти не пришлось ждать). Когда мы добрались, сумерки уже сгустились, но еще не превратились в темноту. Ровно та пора, которую я зимой любила больше всего. Сумерки одновременно скрывали некрасивое и проявляли настоящее - густое разноцветье теней под фонарями, сияние сугробов, мягкое кружение снежинок. Все было таким уютным: и укутанные деревья, и засыпанные улицы, и окошки, которые уже почти везде зажглись. Было очень много людей. Все куда-то спешили, громко разговаривали и были захвачены предпраздничной суетой. Перед тем как зайти в первый магазин, мы купили с уличного лотка поз.
Обычно тетушка не покупала нам никакой уличной еды, мотивируя свои отказы совершенно удивительными историями. (К примеру, нам с Мелким ни разу не довелось попробовать сахарной ваты, которую обычно продавали в цирке. Потому что, как говорила тетушка, ее взбивали в стиральных машинах вместе с порошком!). Но сегодня был особенный день, поэтому она повела себя как бабушка. То есть на мой робкий вопрос, не проголодалась ли она, не вытащила из сумки бутерброд с холодной, но полезной и бесплатной котлетой, а спросила, не хочу ли я поз. Покупные позы были ужасно вкусными и совсем не похожими на настоящие. В них почти не было мяса, преобладала капуста, тесто было не тонким, а пышным и пористым. Их было так хорошо есть прямо на улице, пока шел снег, а вокруг было весело и людно. Мы вдвоем стояли чуть в стороне от потока людей, осторожно откусывали и гадали, какой торт бабушка придумала на этот Новый год. (Бабушка вообще не любила повторений, но новогодний торт не повторяла никогда ни на нашей памяти, ни на памяти папы с тетушкой. Судя по тому, какие продукты и украшения шли в ход, бабушка придумывала его еще зимой, потом весь год тихонько собирала разные необыкновенные и вкусные вещи и в последнюю минуту являла нам чудо, которое было настоящим, поэтому никогда не казалось очередным).
Мои деньги лежали в кошельке у тетушки. Конечно, больше всего мне хотелось хранить их у себя, но это было крайне неразумно. Если я боялась что-то потерять или сломать (или того, что это случится, боялись мои близкие), это непременно и стремительно происходило. Закономерность была в очередной раз подтверждена буквально на днях, когда нам всем подарили шоколадного зайца. В тот год такие фигурки - сделанные из иностранного молочного шоколада, полые внутри и завернутые в восхитительные блестящие цветные обертки - только начали появляться. Стоили они не слишком дорого, но в наш семейный бюджет все равно не вписывались. Именно такого зайца нам и подарили в гостях. Чтобы заяц не сломался, его нужно было нести в руках. Естественно, чтобы доверить это дело мне, и речи быть не могло. Поэтому всю долгую дорогу зайца нес Мелкий. Уже у самого дома Мелкий, несмотря на то, что был переполнен важностью своей миссии, почувствовал такую снисходительную жалось ко мне, что, пока тетушка не увидела, сунул зайца мне. Я очень обрадовалась. Конечно, повод для радости был совершенно ничтожный, я же была уже большая. Но все равно так хотелось хоть немного понести этого красивого зайца из неведомой страны, где, наверняка, вместо гематогена и шоколадной плитки - настоящий шоколад, сколько угодно мандаринов и, возможно, даже бананы! Поэтому я не стала колебаться и взяла его. Примерно в ту же минуту я упала вместе с зайцем. Чтобы не вдаваться в кровавые подробности, скажу сразу: падения заяц не пережил, домой мы принесли смятые останки. Поэтому деньги (одну большую красивую купюру совершенно немыслимого для меня достоинства, которую я до этого даже не держала в руках), я беспрекословно отдала тетушке.
Доев позы, мы неспешно пошли вдоль улицы. Мне очень хотелось побежать вприпрыжку, чтобы уже скорее попасть в «Детский мир» и приступить к покупкам, но я специально сдерживала себя, чтобы продлить совершенно неведомое удовольствие. Неторопливо, как взрослый человек, идти, разглядывая праздничные витрины и предвкушая момент покупки первого подарка. «Детский мир» был удивительным местом. Он располагался в старинном двухэтажном доме. На втором этаже была галерея и можно было сверху наблюдать за всем, что происходит внизу. Но главное чудо скрывалось на лестнице между этажами. Чудо называлось «витраж». Когда мы с Мелким первый раз его увидели, то просто замерли от восторга. Это была огромная картина из разноцветного стекла, которое сияло, мерцало и переливалось. На ней была грустная и красивая девушка, закутанная в желтый плащ. Она сидела в зимнем лесу под деревом, на ветке которого покачивались два ворона. Вдали виднелись горы и маленький домик с крышей, занесенной снегом, очень похожий на нашу дачу. Было понятно, что девушка - принцесса, и что сама эта картина - не просто картина, а вход в какое-то иное измерение. Мы тогда подумали (и довольно долго так и считали), что магазин называется «Детский мир» именно потому, что является переходом в другое, волшебное пространство, а картина - это вход, не совсем затянувшееся, не до конца замаскированное волшебное зеркало.
Сегодня в магазине было очень много народу. Все теснились у прилавков, отталкивая друг друга, а продавщицы сбивались с ног. Вообще-то я ужасно боялась больших скоплений людей. Особенно очередей, где все всегда были очень злые, страшно напряженные и каждые пять минут вспыхивал небольшой скандал с большим потенциалом. Я боялась тех, кто скандалил (то есть практически всех), и мне - одновременно - было мучительно (за всех же) стыдно. Именно в очередях я особенно остро ощущала шаткое положение детей в мире взрослых, и ту границу, которая нас разделяла. Но сегодня был особенный день. Я храбро взяла тетушку за руку, и мы ринулись в прибой, бушующий около прилавка. Мы удачно вынырнули около продавщицы и я - сама! - попросила ее дать нам модель джипа (конечно, по-честному, следовало попросить посмотреть еще две модельки, но на это моей решимости не хватило, к тому же, быстро утешила себя я, Мелкий совершенно точно мечтал именно о джипе). Теперь предстояло пробиться к кассе. Мы заняли очередь и принялись терпеливо ждать. От волнения я не разговаривала. Когда очередь почти подошла, я хриплым голосом попросила у тетушки мою купюру. Тетушка открыла кошелек, вытащила и дала ее мне. Я подняла голову, посмотрела на женщину за кассой и постаралась как можно громче сказать: «Пять тысяч, третий отдел». Поскольку женщина, как это бывало обычно, не бросила раздраженное «что?», кажется, мне удалось. Я протянула руку, в которой только что сжимала мои деньги. Но сейчас в руке ничего не было.
Я молча разглядывала свою руку, женщина молча смотрела на меня, очередь за моей спиной начинала волноваться. Тетушка пришла в себя мгновенно. За тот момент, которого мне хватило, чтобы окаменеть, она успела осмотреть пол вокруг. На полу ничего не было. Видимо, упавшую купюру кто-то успел подобрать. Скорее всего, этот «кто-то» уже, радуясь нечаянной удаче, ушел. Очередь от волнения перешла к ропоту. Тетушка попыталась к ней воззвать. В этот момент мое окаменение, к сожалению, начало проходить. «К сожалению», потому что только оно останавливало слезы, которые успели скопиться в таком количестве, что удержать их уже не было никакой возможности. Я ненавидела плакать. А представить, что может быть хуже того, чтобы зареветь публично, вообще не могла.
Но от меня уже больше ничего не зависело. Слезы текли потоком. Этот поток растворял мир, который стремительно таял, превращаясь в невнятную мешанину расплывчатых цветов. На какое-то мгновение стало очень тихо. Так тихо, что казалось, все исчезли. Я уже не пыталась совладать с собой, в этом не было никакого смысла, потому что все было потеряно. Денег - моих денег - больше не было. Я их потеряла. Мои руки оказались неспособны даже на то, чтобы их удержать. Я была безнадежна. Так что остаться здесь, за пеленой слез, было лучше. Очередь сочувственно гудела, и я даже могла различить отдельные реплики. В этот момент кто-то ткнул меня в бок. Рядом стояла женщина со шваброй, которая пыталась засунуть деньги в мою варежку. «Вот, смотрю, валяются, я и подобрала. Да перестань уж реветь! Твои же деньги. Забирай скорее». Я сжала руку, женщина развернулась и ушла. Тетушка стремительно схватила меня за другую руку и вытащила из очереди. Вытерла слезы и крепко прижала к себе. Я всхлипывала еще какое-то время, а тетушка гладила меня по шапке и говорила: «Ну, ну, успокойся же! Все хорошо. Все хорошо». Через некоторое время я оторвала лицо от тетушкиного пальто и посмотрела наверх. Прямо передо мной был витраж. Снег сиял, ветка тихонько покачивалась, вороны расправляли крылья, а принцесса задумчиво улыбалась. Одной рукой крепко сжав деньги, я вытерла слезы. Нужно было срочно вернуться назад и снова занять очередь в кассу.
С тех пор прошло слишком много лет. Но каждой зимой, в один из декабрьских дней, когда сумерки начинают сгущаться, я думаю, что же на самом деле произошло тогда. Одно из самых бесправных человеческих созданий того жалкого, горького, умирающего мира - нищая и усталая уборщица - сначала осторожно выхватила ту купюру из детской варежки, а потом, не выдержав слез, отдала ее. Или она подобрала ее на полу и, радуясь своей удаче, уже думала, что сможет купить на нее, но потом, увидев то горе, не смогла его вынести. Или она просто отдала свои деньги, потому что совершенно невозможно смотреть, когда кто-то маленький плачет среди стремительно разрушающегося, еще секунду назад праздничного мира. Я никогда не узнаю этого точно. Так что единственным, что я знаю наверняка, навсегда останется: «Настоящее рождественское чудо случилось со мной только раз в жизни. В девяносто третьем году».
В тот год жизнь изменилась. В магазинах, в которых не было ничего, появилось все. Деньги же, напротив, исчезли. Это был год коврижек, которые пекли вместо пирогов и тортов, год картошки, квашенной капусты, свеклы и морковки - во всех возможных и невозможных сочетаниях - вместо мяса и рыбы. Год кабачка и гречки. Год варенья на сладкое. Мы почти забыли, как выглядят сыр и колбаса, конфеты и шоколад. За всем выстраивались длинные очереди, которые нужно было занимать с самого утра (когда темно, холодно и идет снег). И вот все изменилось. Но кабачки и гречка остались, потому что оказалось, что у нас нет денег.
В тот год мы с дедушкой впервые продавали облепиху и картошку. Именно благодаря этому у меня появились собственные сбережения. Это было невыразимое счастье, потому что я знала, на что их потрачу. Я собиралась купить всем подарки на Новый год. Об этом я мечтала уже давно. Если вы умели рисовать, шить, вязать или готовить, то есть делать хоть что-нибудь своими руками, вы вряд ли смогли бы понять меня. Мои руки были категорически не приспособлены к тому, чтобы использовать их по прямому назначению. То есть делать что-то «своими руками».
Это было то единственное, что я твердо усвоила в детском саду. Каждый день после того, как заканчивался сон-час, наступало «время творчества». Нас рассаживали за столики, выдавали ножницы и клей, бумагу и краски. Потом воспитательница демонстрировала образец: аппликации с пингвинами, открытки с цветами и много другого, тоже прекрасного. Предполагалось, что на протяжении часа мы счастливо его воспроизведем. По итогу все работы собирались и выставлялись на всеобщее обозрение. В строгом порядке: от лучшего к худшему. На протяжении трех лет (то есть все то счастливое время, которое я провела в детском саду, и которое, как я искренне и до сих пор считаю, мне непременно скостят в аду) мои работы занимали последнее место.
Так что мне легко было поверить в утверждения о том, что главное - это доброе сердце, ум, ловкость и т.д. (вставьте нужное), потому что ничего другого мне не оставалось. Почти также легко, как с недоверием отнестись к гипотезе о том, что всего можно добиться старанием и прилежанием. Я старалась - каждый день - но все равно ничегошеньки не получалось. Я мечтала о том, что когда-нибудь у меня действительно получится что-нибудь - пусть не такое прекрасное, как у других - но хотя бы такое, что поставят на предпоследнее место и что я смогу - нет, конечно, не подарить, но, хотя бы - показать бабушке с дедушкой… В школе стало чуть легче. Уроки творчества были всего один раз в неделю и их можно было как-то пережить. Однако мечта о том, что раз я никогда не подарила ничего, сделанного своими руками, то, когда вырасту, смогу как-нибудь это компенсировать, не оставляла меня. И вот это время настало!
Целых три месяца я прикидывала, что куплю каждому. Я перебрала множество вариантов (начиная с самых несбыточных, заканчивая самыми очевидными и скучными). Я обошла множество маленьких киосков и магазинчиков, которые как раз в этом году во множестве открылись вокруг нашего дома. Я подолгу рассматривала все выставленное там великолепие, считала деньги, сверяла цены, составляла списки. Меня просто разрывало от открывшихся возможностей - каждая вещь (неважно, могла я ее купить или нет) представлялась невообразимо прекрасной. В итоге список был составлен. Пора было показать его тетушке.
Тетушка обещала взять меня в город, где я бы смогла купить все, что запланировала. Кроме того, тетушка должна была оценить плод моих трудов. Тетушка подошла к списку так, как тетушка подходила ко всему: с максимальной тщательностью и не ведающей пощады честностью. В итоге в список были внесены изменения. Так, великолепная книга Игоря Акимушкина «Мир животных» с чудесными цветными фотографиями для дедушки была отринута. Как справедливо заметила тетушка: «Ты хочешь ее гораздо больше, чем дедушка». Взамен тетушка предложила коллаборацию: сложить наши сбережения и купить дедушке новый галстук.
И вот этот день настал. Нам ужасно повезло втиснуться в первый же автобус (который, к тому же, почти не пришлось ждать). Когда мы добрались, сумерки уже сгустились, но еще не превратились в темноту. Ровно та пора, которую я зимой любила больше всего. Сумерки одновременно скрывали некрасивое и проявляли настоящее - густое разноцветье теней под фонарями, сияние сугробов, мягкое кружение снежинок. Все было таким уютным: и укутанные деревья, и засыпанные улицы, и окошки, которые уже почти везде зажглись. Было очень много людей. Все куда-то спешили, громко разговаривали и были захвачены предпраздничной суетой. Перед тем как зайти в первый магазин, мы купили с уличного лотка поз.
Обычно тетушка не покупала нам никакой уличной еды, мотивируя свои отказы совершенно удивительными историями. (К примеру, нам с Мелким ни разу не довелось попробовать сахарной ваты, которую обычно продавали в цирке. Потому что, как говорила тетушка, ее взбивали в стиральных машинах вместе с порошком!). Но сегодня был особенный день, поэтому она повела себя как бабушка. То есть на мой робкий вопрос, не проголодалась ли она, не вытащила из сумки бутерброд с холодной, но полезной и бесплатной котлетой, а спросила, не хочу ли я поз. Покупные позы были ужасно вкусными и совсем не похожими на настоящие. В них почти не было мяса, преобладала капуста, тесто было не тонким, а пышным и пористым. Их было так хорошо есть прямо на улице, пока шел снег, а вокруг было весело и людно. Мы вдвоем стояли чуть в стороне от потока людей, осторожно откусывали и гадали, какой торт бабушка придумала на этот Новый год. (Бабушка вообще не любила повторений, но новогодний торт не повторяла никогда ни на нашей памяти, ни на памяти папы с тетушкой. Судя по тому, какие продукты и украшения шли в ход, бабушка придумывала его еще зимой, потом весь год тихонько собирала разные необыкновенные и вкусные вещи и в последнюю минуту являла нам чудо, которое было настоящим, поэтому никогда не казалось очередным).
Мои деньги лежали в кошельке у тетушки. Конечно, больше всего мне хотелось хранить их у себя, но это было крайне неразумно. Если я боялась что-то потерять или сломать (или того, что это случится, боялись мои близкие), это непременно и стремительно происходило. Закономерность была в очередной раз подтверждена буквально на днях, когда нам всем подарили шоколадного зайца. В тот год такие фигурки - сделанные из иностранного молочного шоколада, полые внутри и завернутые в восхитительные блестящие цветные обертки - только начали появляться. Стоили они не слишком дорого, но в наш семейный бюджет все равно не вписывались. Именно такого зайца нам и подарили в гостях. Чтобы заяц не сломался, его нужно было нести в руках. Естественно, чтобы доверить это дело мне, и речи быть не могло. Поэтому всю долгую дорогу зайца нес Мелкий. Уже у самого дома Мелкий, несмотря на то, что был переполнен важностью своей миссии, почувствовал такую снисходительную жалось ко мне, что, пока тетушка не увидела, сунул зайца мне. Я очень обрадовалась. Конечно, повод для радости был совершенно ничтожный, я же была уже большая. Но все равно так хотелось хоть немного понести этого красивого зайца из неведомой страны, где, наверняка, вместо гематогена и шоколадной плитки - настоящий шоколад, сколько угодно мандаринов и, возможно, даже бананы! Поэтому я не стала колебаться и взяла его. Примерно в ту же минуту я упала вместе с зайцем. Чтобы не вдаваться в кровавые подробности, скажу сразу: падения заяц не пережил, домой мы принесли смятые останки. Поэтому деньги (одну большую красивую купюру совершенно немыслимого для меня достоинства, которую я до этого даже не держала в руках), я беспрекословно отдала тетушке.
Доев позы, мы неспешно пошли вдоль улицы. Мне очень хотелось побежать вприпрыжку, чтобы уже скорее попасть в «Детский мир» и приступить к покупкам, но я специально сдерживала себя, чтобы продлить совершенно неведомое удовольствие. Неторопливо, как взрослый человек, идти, разглядывая праздничные витрины и предвкушая момент покупки первого подарка. «Детский мир» был удивительным местом. Он располагался в старинном двухэтажном доме. На втором этаже была галерея и можно было сверху наблюдать за всем, что происходит внизу. Но главное чудо скрывалось на лестнице между этажами. Чудо называлось «витраж». Когда мы с Мелким первый раз его увидели, то просто замерли от восторга. Это была огромная картина из разноцветного стекла, которое сияло, мерцало и переливалось. На ней была грустная и красивая девушка, закутанная в желтый плащ. Она сидела в зимнем лесу под деревом, на ветке которого покачивались два ворона. Вдали виднелись горы и маленький домик с крышей, занесенной снегом, очень похожий на нашу дачу. Было понятно, что девушка - принцесса, и что сама эта картина - не просто картина, а вход в какое-то иное измерение. Мы тогда подумали (и довольно долго так и считали), что магазин называется «Детский мир» именно потому, что является переходом в другое, волшебное пространство, а картина - это вход, не совсем затянувшееся, не до конца замаскированное волшебное зеркало.
Сегодня в магазине было очень много народу. Все теснились у прилавков, отталкивая друг друга, а продавщицы сбивались с ног. Вообще-то я ужасно боялась больших скоплений людей. Особенно очередей, где все всегда были очень злые, страшно напряженные и каждые пять минут вспыхивал небольшой скандал с большим потенциалом. Я боялась тех, кто скандалил (то есть практически всех), и мне - одновременно - было мучительно (за всех же) стыдно. Именно в очередях я особенно остро ощущала шаткое положение детей в мире взрослых, и ту границу, которая нас разделяла. Но сегодня был особенный день. Я храбро взяла тетушку за руку, и мы ринулись в прибой, бушующий около прилавка. Мы удачно вынырнули около продавщицы и я - сама! - попросила ее дать нам модель джипа (конечно, по-честному, следовало попросить посмотреть еще две модельки, но на это моей решимости не хватило, к тому же, быстро утешила себя я, Мелкий совершенно точно мечтал именно о джипе). Теперь предстояло пробиться к кассе. Мы заняли очередь и принялись терпеливо ждать. От волнения я не разговаривала. Когда очередь почти подошла, я хриплым голосом попросила у тетушки мою купюру. Тетушка открыла кошелек, вытащила и дала ее мне. Я подняла голову, посмотрела на женщину за кассой и постаралась как можно громче сказать: «Пять тысяч, третий отдел». Поскольку женщина, как это бывало обычно, не бросила раздраженное «что?», кажется, мне удалось. Я протянула руку, в которой только что сжимала мои деньги. Но сейчас в руке ничего не было.
Я молча разглядывала свою руку, женщина молча смотрела на меня, очередь за моей спиной начинала волноваться. Тетушка пришла в себя мгновенно. За тот момент, которого мне хватило, чтобы окаменеть, она успела осмотреть пол вокруг. На полу ничего не было. Видимо, упавшую купюру кто-то успел подобрать. Скорее всего, этот «кто-то» уже, радуясь нечаянной удаче, ушел. Очередь от волнения перешла к ропоту. Тетушка попыталась к ней воззвать. В этот момент мое окаменение, к сожалению, начало проходить. «К сожалению», потому что только оно останавливало слезы, которые успели скопиться в таком количестве, что удержать их уже не было никакой возможности. Я ненавидела плакать. А представить, что может быть хуже того, чтобы зареветь публично, вообще не могла.
Но от меня уже больше ничего не зависело. Слезы текли потоком. Этот поток растворял мир, который стремительно таял, превращаясь в невнятную мешанину расплывчатых цветов. На какое-то мгновение стало очень тихо. Так тихо, что казалось, все исчезли. Я уже не пыталась совладать с собой, в этом не было никакого смысла, потому что все было потеряно. Денег - моих денег - больше не было. Я их потеряла. Мои руки оказались неспособны даже на то, чтобы их удержать. Я была безнадежна. Так что остаться здесь, за пеленой слез, было лучше. Очередь сочувственно гудела, и я даже могла различить отдельные реплики. В этот момент кто-то ткнул меня в бок. Рядом стояла женщина со шваброй, которая пыталась засунуть деньги в мою варежку. «Вот, смотрю, валяются, я и подобрала. Да перестань уж реветь! Твои же деньги. Забирай скорее». Я сжала руку, женщина развернулась и ушла. Тетушка стремительно схватила меня за другую руку и вытащила из очереди. Вытерла слезы и крепко прижала к себе. Я всхлипывала еще какое-то время, а тетушка гладила меня по шапке и говорила: «Ну, ну, успокойся же! Все хорошо. Все хорошо». Через некоторое время я оторвала лицо от тетушкиного пальто и посмотрела наверх. Прямо передо мной был витраж. Снег сиял, ветка тихонько покачивалась, вороны расправляли крылья, а принцесса задумчиво улыбалась. Одной рукой крепко сжав деньги, я вытерла слезы. Нужно было срочно вернуться назад и снова занять очередь в кассу.
С тех пор прошло слишком много лет. Но каждой зимой, в один из декабрьских дней, когда сумерки начинают сгущаться, я думаю, что же на самом деле произошло тогда. Одно из самых бесправных человеческих созданий того жалкого, горького, умирающего мира - нищая и усталая уборщица - сначала осторожно выхватила ту купюру из детской варежки, а потом, не выдержав слез, отдала ее. Или она подобрала ее на полу и, радуясь своей удаче, уже думала, что сможет купить на нее, но потом, увидев то горе, не смогла его вынести. Или она просто отдала свои деньги, потому что совершенно невозможно смотреть, когда кто-то маленький плачет среди стремительно разрушающегося, еще секунду назад праздничного мира. Я никогда не узнаю этого точно. Так что единственным, что я знаю наверняка, навсегда останется: «Настоящее рождественское чудо случилось со мной только раз в жизни. В девяносто третьем году».